Скворцы - Ольга Фост

Хорошо.

А теперь…

Лиса опустилась на колени. Не обращая внимания на тут же охвативший её холод, она потянулась сквозь осклизлую ледяную траву к земле. Добралась, вонзилась ногтями в стылую корку. И ещё, и ещё… Вот, сжала в горячих кулаках холодные комья.

— Заклинаю тебя, матушка, заклинаю, — прошептала ласково в пряно пахнУвшую навстречу сырость, — детям нужны отцы. Хватит нам сиротеть, хватит вдоветь матерям. Наших отцов не вернёшь, но впредь — довольно уже. Помоги — и брата вернуть.

Прижалась лбом к рукам и закрыла глаза.

Сколько столетий промчалось над ней — она не считала. Сколько переменилось созвездий — не ведала. Только слышала согласный перезвон родников да чуяла, как дышит под пальцами земля.

Вдруг всё стихло — и настал её час.

Она встала на высоком холме. Окрест, сколько хватало глаз, царила багряная мгла. Слева медленно текла бесконечная река, и бескрайним казался угольный гребень леса, вцепившийся в пепельные космы туч. В руке хищно блестел лезвием узкий чёрный нож. Всё ясно — где она и зачем.

А впереди, на дороге — две скомканные машины, бордовая и чёрная. У обочины — две белые, обе с крутящимися мигалками. В неверном их свете пятна на мокром асфальте казались лиловыми, и тени метались по земле и деревьям.

Лиса всмотрелась. И увидела.

— Эй, ты, — негромко окликнула она едва приметную за электрическим блеском тень и взглядом прижала к земле. Тень дёрнулась, хотела было растаять, да не смогла.

— Брата я тебе не отдам.

В ответ раздались скрежет и ухающий хрип. Внимательно выслушав эту гнусь, Лиса усмехнулась:

— Нет у тебя больше власти над нами. Хотела нашей крови? Так на, подавись!

И с коротким резким выдохом полоснула себя ножом по ладони. Ледяной болью пронзило всё тело, но Лиса сумела поднять ладонь чашей вверх, а когда наполнилась чаша — что было силы швырнула в обречённо замершую тень алые раскалённые брызги. Распались линии судеб. Оборвались линии сердца. И пресеклась линия жизни.

Содрогнулась багряная мгла, дрожь пробралась до самого дна реки, захлестнули волны чёрный лес, и прочь смело ветрами стылые тучи. И скрутило от жара человечьей любви порождённую человеческой злобой тварь, и корёжило, и ломало. И перемололо — в небыль.

Высоко-высоко плывут туманные огни, и холодно, очень холодно. Как холодно и как пусто вокруг, и надо уходить отсюда, но я так устала. Какой длинной была эта дорога, и как хочется покоя и тишины. Не хочу уходить. Оставьте меня тут. Сашка, родной, оставь меня, иди же, иди… тебя Алька ждёт. Как хочется спать.

А вокруг какие-то голоса, спорят будто. Вот баритон того водителя, с которым мы ехали, вот кто-то пожилой с юным спорит, не пускает его куда-то. Какой строгий голос у этого пожилого. Но как же хочется спать.

Ну, хоть капельку тишины — и уснуть!

— Пусти, это моя невеста! — кричит юный звонко, яростно, как только и может кричать отчаянная и отчаявшаяся молодость.

— Ну, бери, коль донесёшь, — усмехается в ответ пожилой.

Это было последнее, что слышала Лиса, прежде чем провалиться в долгожданный… покой… покой…

Покой.

Сашка вдруг понял, что у него уйма времени. Просто немыслимо много времени — целая вечность. Он ещё совершенно спокойно успевает выправить руль и поддать газу, чтобы уйти от столкновения со встречным жигулёнком.

Мелькнул тёмно-красный борт, заматерился клаксоном в пространство — и опять наступила тишина.

В сумрачной предрассветной мгле Кирка насчитал четыре километровых отметки, а потом очень спокойно произнёс:

— Давай, сменю.

Скворцов кивнул, припарковался к обочине. Они вышли из машины, оба ещё бледные и хмурые. Кирка достал папиросы, предложил Сашке. Тот не отказался. Но то ли папироса застряла в пачке, то ли узкий был надрыв в коробке… в общем, пришлось Коту самому выковыривать, за двоих.

В полной тишине прошли минуты перекура, а потом, так же молча, Сашка протянул другу ключи от «Мерседеса».

Они ввалились в дом, зычно окликая подруг, любимых и сестер не только во Христе. Странно — их никто не встретил, кроме сонного Чертяки, который выглянул из Олесиной спальни, хмуро дёрнул усом и промяукал о том, как охота поесть.

Так, куда девчонки-то подевались? Ну ладно, Лиса барышня свободная и может себе обретаться, где угодно. Да и то, это ещё большой вопрос. Но Аля-то, Аля — замужняя дама! Значит, должна ждать мужа, тем более, что выходной у неё нынче. Уж не случилось ли что?

Заворочался ключ в замке. Сашка кинулся к двери, распахнул.

— Алька! — выдохнул счастливо. И осёкся. Любимое лицо — такое бледное, усталое.

— Ты как? — спросили они с Котом в один голос.

— Да в порядке я, — успокоила их Аля. — Угрозы выкидыша больше нет, но вот…

Сашка не дал ей договорить, обнял молча, да так и замер.

И она глухо проговорила ему в грудь:

— Леська…

И ребята узнали. Накануне вечером Олеся опоздала на электричку и поехала с частником. А дороги-то скользкие — и машина не вписалась в поворот. Водитель цел… основной удар пришёлся с другой стороны.

— Лёшка видел аварию, это недалеко от станции случилось, где он Лиску ждал. Он-то «Скорую» и вызвал — когда ещё не знал, что там — она. С таксофона позвонил — и побежал туда.

Аля помолчала и добавила:

— Её уже прооперировали. Состояние тяжелое, но стабильное.

Друзья помолчали, ошарашенные, не решаясь спрашивать подробнее.

— Мать знает?

Аля покачала головой:

— Без тебя я ничего не стала решать и, уж конечно же, звонить.

— Лёха-то где?

— В больнице, ждёт, когда она очнётся.

Сашка побрёл на кухню, плюхнулся на табуретку. Не сказать маме правды — это ведь то же, что и соврать?

Взрослая жизнь… ошибочно полагают, что дети спешат вырасти и обрести независимость, самостоятельность и прочие признаки взрослости. Далеко не все торопятся взвалить на себя груз, который перед их глазами из года в год, надрывая пупки, волокут на себе старшие. Что же, Александр Алексеевич, решайте — как быть?

И Сашка принял единственно верное решение — потому что оно было его и только его. Под его полную ответственность. Мать сейчас не тревожить — ни в коем разе. Прежде надо разведать Олесины дела, а там уж по обстоятельствам…

Сначала была тьма. Молчаливая, тёплая и густая, она обнимала мягко, лелеяла, успокаивала. Не отдавай меня никому, слышишь? Мне так хорошо. Мне так хорошо с тобой.

Потом пришли тревога и непокой, свет, звуки. И боль.

А ещё пришла память.

Тьма щадила, не исчезала. Всё время держалась рядом — верный, надёжный друг. Приносил тёплые волны, они укрывали ласково, баюкали. Друг прижимал меня к себе, подставлял моим слезам своё плечо и дарил утешение. Сильные руки держали меня, и хранили меня эти руки. От ужаса и грязи. От ненависти и ледяной пустоты.