Казанова - Ален Бюизин

Во время пребывания в Амстердаме произошел мерзкий эпизод в отвратительной таверне с танцами, напоминающей лондонские трущобы Чарльза Диккенса. «Мрачная оргия в настоящей клоаке порока, в позоре самого отталкивающего разврата… Среди публичных женщин, которых я там видел, я не находил ни одной, с какой было бы возможно хоть немного поразвлечься» (II, 129). Человек недоброго вида сказал ему, что среди всех этих уродливых и опустившихся женщин есть одна венецианка. Сжалившись, Джакомо подал ей дукат. Она рассказала ему свою грустную историю. Ошеломление! Ужас! Она – не кто иная, как некогда восхитительная Лючия, с которой он встречался восемнадцатью годами раньше в загородном доме, на Фриуле. В то время он не пожелал ее соблазнить и пощадил в порыве высшего воздержания. Теперь ему было больно узнать об ужасной судьбе этой женщины, докатившейся до амстердамского борделя, которая даже не узнала его: в тридцать два года она уже превратилась в развалину, уродливую и отвратительную. Казанова редко показывает обратную сторону медали. И каждый раз промелькнувший образ отбросов общества и деклассированных элементов словно бьет тревогу: авантюрист понимает, что нет ничего проще, чем ввергнуть и его самого в ужасающую бедность. Самые гнусные трущобы находятся рядом с самыми элегантными салонами и роскошными особняками аристократов, как в парижском квартале Марэ.

В Голландии у него происходили самые неожиданные встречи. На одном концерте в Амстердаме он повстречал Терезу Имер, ставшую певицей, которую он знавал восемнадцатью годами раньше – помнится, старый сенатор Малипьеро поколотил его палкой, застигнув на том, как тот изучал анатомию этой девицы. Он не встречался с ней с 1753 года, с тех пор как они в Венеции один-два раза любили друг друга. Она многое пережила, случались и взлеты, и падения. Маркграф Фридрих фон Байреут, сначала составивший ей состояние, прогнал ее, уличив в неверности. Затем она вышла в 1745 году замуж в Вене за балетмейстера Анджело Франческо Помпеати и родила от него сына. Глубокие расхождения разлучили супругов, и Терезе было больше не на что жить, кроме как давать в Голландии концерт за концертом, поскольку выступления очень плохо оплачивались. Сюрприз! У нее есть маленькая дочь, и все отмечают ее поразительное сходство с Джакомо. Вылитый он! Тереза открывает ему правду: да, шестилетняя Софи действительно его дочь, что это подтверждается датой их любовных утех в Венеции в начале Вознесенской ярмарки в 1753 году. И тут случается самое неожиданное: трогательная и нежная семейная сцена в стиле Греза. Убедившись в своем отцовстве, он заявляет, что готов позаботиться об очаровательной дочурке и дать ей воспитание. Мать спешит отказаться, она не хочет разлучаться со своим золотцем и предлагает Казанове, так сказать, в виде компенсации, взять на себя заботу о ее дорогом двенадцатилетнем сыне, Джузеппе Помпеати, на воспитание которого у нее нет средств. Однако при условии, что Казанова заплатит человеку, который держит его у себя в Роттердаме: мальчик удерживался в качестве заложника за восемьдесят гульденов. Не споря, Джакомо уплатил эту сумму, забрал ребенка, который показался ему лживым, скрытным, всегда настороже, продумывающим свои ответы. Тем не менее он решился привезти молодого Помпеати в Париж и заняться им. На самом деле столь внезапный и неожиданный прилив отцовских чувств у Казановы вызывает у нас сомнения, особенно с учетом непростого характера мальчика, и последующие события не преминут подтвердить, что Джакомо уже задумал использовать Джузеппе в коммерческих целях. Кстати, он не имел никакого намерения возобновить связь с Терезой Имер, хотя та была хороша собой, умна и талантлива, и рискнуть опутать себя семейными узами.

Однажды, когда его друг Ла Тур д’Овернь страдал воспалением седалищного нерва, Казанова вспомнил о своих оккультных познаниях, к которым не прибегал с самого приезда в Париж. Самое время использовать эти знания, которые сослужили ему хорошую службу в Венеции у Брагадина. Стараясь сохранять серьезность, чтобы не показаться пошлым шарлатаном, он соорудил небольшую смесь из селитры, серы, ртути и мочи своего пациента. Произнес заклинание, пока Камилла, любовница Ла Тура, изо всех сил растирала ему ляжку, смочил кисточку в смеси и одним штрихом начертал на нем «знак Соломона: пятиконечную звезду из пяти линий» (II, 84), наконец, обернул ляжку полотенцем, запретив ему двигаться целые сутки. Чудо! Воспаление прошло. Вероятно, достаточно было сильного массажа и дня отдыха, но…

Впечатленный и благодарный, граф де Ла Тур д’Овернь поспешил рассказать об этом повсюду, и удивительная весть о его быстром и чудесном исцелении дошла до ушей его тетушки, маркизы д’Юрфе, «известной своими познаниями во всех абстрактных науках, признаваемой великим химиком, умной женщиной, богачкой, единственной хозяйкой своей судьбы» (II, 85), которая, как утверждает Казанова, уже пытаясь выгородить себя и снять с себя ответственность за встречу, произошедшую якобы не по его вине, заклинала его принять ее приглашение. По правде говоря, венецианский авантюрист, выискивающий платежеспособных простаков, наверняка уже слышал о маркизе, знаменитой на весь Париж своей экстравагантностью, и более чем вероятно, что он помог случаю, чтобы получить возможность завязать с ней отношения.

В самом деле, эта маркиза была удивительным человеком. Прямо или косвенно, через брак с внуком Франсуазы-Марии де Ласкарис д’Юрфе (внучатой племянницы автора «Астреи», Оноре д’Юрфе), связанная со знатнейшими родами дворянства шпаги и мантии, она твердо веровала в самые дурацкие предрассудки и в общение с сильфами и духами, занималась алхимией и искала формулу философского камня. В своей переписке Казот[69], автор «Влюбленного дьявола», вспоминает, что ее дом «кишел эмпириками и поборниками оккультизма», а она «всю свою жизнь общалась с духами; я же их описывал, – лукаво отмечает он, – и мы оба были в равной степени учеными, то есть совершенно темными».

Так начался, несомненно, самый необычный и поразительный эпизод «Истории моей жизни». Казанова сразу понял, что безумная старуха была для него первосортной дичью. Его пригласили к ней на обед в великолепный особняк на набережной Театен (теперь Малаке), где она жила, на углу улицы Святых Отцов. Как только они остались одни, она заговорила с ним о «химии, алхимии, магии и обо всем, что составляло суть ее безумия» (II, 86). Она показала ему свою великолепную библиотеку, которую начал собирать Клод д’Юрфе в XVI веке и продолжил Рене Савойский. Под ключом держались редчайшие издания и рукописи самых известных представителей эзотерики. Затем она отвела его в свою лабораторию, полную микстур и странных приборов, среди которых было древо Дианы – этакое искусственное металлическое растение, произраставшее из раствора различных металлов и смеси кислоты, алхимическую печь, проекционный порошок, который должен был обеспечить немедленное превращение всех металлов в чистое золото. Потом начался сюрреалистический разговор, продлившийся весь день: Казанова с легкостью поддерживал совершенно бредовые речи маркизы. Главное было не противоречить ее бредням, интуитивно предупреждать ее вопросы, приспособиться к ситуации. Как, например, ей было не убедиться в его оккультных способностях, когда он прочел зашифрованную рукопись и более того – дал ключ к шифру? Откуда ей было знать, что он обладал серьезными познаниями в криптографии, относившимися не к магии, а к самой положительной науке. Забавнее всего, что Казанова, крепко стоявший ногами на земле, не отказался от убийственного юмора, совершенно недоступного пониманию маркизы, поглощенной своими смутными рассуждениями. Об этом свидетельствует потрясающая беседа, состоявшаяся между ними однажды во время прогулки по Булонскому лесу, когда г-жа д’Юрфе сообщила ему, что спала с «божественным Анаилом», который есть не кто иной, как пятничный Ангел. Готовый ничему не удивляться, Казанова подхватил самым естественным образом: «Это дух Венеры. Он косил глазом? – Чрезвычайно. Так вы знали, что он косит? – Я также знаю, что в высший момент любви он косить перестает. – Я не обратила внимания» (II, 697).

Обедая как-то у маркизы д’Юрфе, Казанова впервые встретился с графом де Сен-Жерменом, знаменитым авантюристом. Он утверждал, что ему триста лет, что он универсальный врачеватель, что он умеет плавить бриллианты и делать один большой из десяти маленьких, что он изобрел воду, способную если не омолодить женщин, то по меньшей мере сохранить их в том состоянии, в каком он их застал. И это, на его взгляд, были еще только занятные пустяки. Не следует забывать, что XVIII век, век Просвщения и Разума, был еще и великой эпохой оккультизма. Сильные мира сего увлекались им больше прочих. Императрица Мария Терезия поощряла все исследования, относящиеся к философскому камню, а Людовик XV, со своей стороны, предоставил Сен-Жермену огромные апартаменты в замке Шамбор, а также значительные средства для проведения дорогостоящих алхимических опытов. Читая портрет, написанный с него Казановой, испытываешь странное чувство, что Казанова повстречал почти своего двойника, несомненно, обманщика, разумеется, шарлатана, однако его красноречие и фанфаронство глубоко его поразили. «Несмотря на его бахвальство, неувязки и явную ложь, я был не в силах счесть его наглецом, хотя и не находил его респектабельным человеком; он показался мне удивительным, несмотря ни на что, ибо он меня удивил» (II, 95). Какое признание! Кем же нужно быть, чтобы удивить Джакомо Казанову, «самого бесстыжего изо всех обманщиков», величайшего мастера надувательства. Да, Казанова признает: Сен-Жермен бесспорно талантлив.