След «Семи Звезд» - Лещенко Владимир

– Господи, помогай! – пришпорил он конька.

Чем ближе к нехорошему месту, тем неуютнее становилось на сердце у поэта. Уже не раз и не два он порывался поворотить назад, проклиная свою самонадеянность и безрассудство. И только глупая гордость не давала совершить единственно верный поступок.

Был бы еще хоть кто-нибудь рядом. Тот же барон. Веселый и храбрый, пусть и немец.

Или, на худой конец, Прохор. С ним нескучно. Отвлекал бы от дурных мыслей.

Но птицу пришлось оставить на попечении у хозяина «Лондона». Куда тащить болтуна в странствия по монастырям? Мало что перепугает до смерти монахов, так еще и владельцу составит худую репутацию чародея и чернокнижника. Ведь бывало выдаст что-либо этакое, из своей прошлой жизни, еще до Ивана – хоть святых выноси. Откуда только понабирал всего? Не иначе как от прежнего владельца, Якова Вилимыча Брюса, царствие ему небесное.

Один раз как начал ахинею нести. Поэт прямо за голову схватился, думал конец птахе приходит. А как прислушался, то разобрал не то арамейские, не то халдейские слова. Даже записал за Прошей пару более-менее связных и осмысленных фраз. Потом показал профессору Тредиаковскому.

Василий Кириллович, человек глубокой учености и поэт недюжинный, пробежав глазами строчки, выронил листок и побледнел. Затем, заикаясь, вопросил, откуда это у господина студиозуса. Барков промямлил вроде того, как набрел на сей отрывок, читая один из фолиантов в университетской библиотеке. Профессор усомнился, дескать, быть того не может, чтобы в библиотеке находились таковые сочинения.

Да что ж в нем особенного, недоумевал Иван? Тредиаковский отвечал: мол, строки эти взяты из древней иудейской книги «Сефер Йецира», будто бы писанной патриархом Авраамом. Иначе же именуемой «Книгой Творения». Сочинение запрещено для чтения православной церковью, потому как текст его лежит в основе каббалы – науки управлять судьбой, а также с помощью слов и звуков связывающей видимый и невидимый миры.

Так вот чем занимался старый фельдмаршал среди всего прочего! Вот уж кто, чай, мог бы порассказать много любопытного и о русских отреченных книгах. Небось и читывал, и даже имел под рукой. Ведь каббала и «Рафли» с «Чаровником» да «Аристотелевыми вратами» – ягоды одного поля…

Как ни приструнивай коня, чтоб шагал пореже, а дорога всегда кончается неожиданно. Добежала до конца и эта.

Вечерело, но еще было довольно светло. Дни заметно прибавлялись.

Иван внимательно огляделся по сторонам, примечая, изменилось ли что со времени, когда он был здесь в последний раз.

Вроде бы нет. Снег вокруг «столбика», к которому привязывал своего коня барон, не примят. Значит, никто боле не интересовался загадочной крышей.

Молодой человек с опаской покосился на то место, где были сожжены убитые псы. Его тоже припорошило. Едкий запах горелой плоти давно развеялся.

Посмотреть бы, что там за кости. Почудился ли ему тогда человечий череп или нет? Вдруг да в кострище удастся раздобыть еще какие доказательства.

Сделал пару шагов в том направлении и стал, как вкопанный. Ноги не несли. Налились свинцом – и делай с ними что хошь.

Полно. Не довольно ль с него тайн и без того? Управиться хотя бы с одной.

Решительно поворотился спиной к адской тризне. Не буди лихо, пока оно тихо.

Взялся за лопату. К счастью, за минувшие дни не было сильных морозов – дело явно шло к весне. Земля не успела промерзнуть и разгребалась довольно легко. Уже вскорости поэт добрался до металлических пластин – кровли сгинувшей часовни. В первый раз ему не удалось хорошо их рассмотреть. Сподобился теперь.

Кровля была точно «патриаршей». Листы в полпальца толщиной изготовлены из меди, покрывшейся за прошедшие сто лет патиной. Некогда, вероятно, плотно пригнанные друг к другу, сейчас они заметно покоробились. Так что Ивану без особого труда удалось вогнать между ними свой прут.

Дальше дело застопорилось. Толстая медь упорно не желала поддаваться напору. А тут еще и темнота обступила со всех сторон.

Довелось зажигать факел, да не один, а то б и не разобрал, куда именно гнуть. Знатно было б развести костерок, но поэт убоялся, что огонь приметят издалека.

Поднатужился – ажно жилы на лбу выступили. (Не обделил Бог силенкой, а постоянные занятия способствовали развитию и укреплению того, что дала натура и родители.) Угол одной из кровельных пластин загнулся. Господин копиист присветил факелом и облегченно вздохнул: крыто в один лист.

Из раскуроченной дыры величиной с два или три кулака ринулся наружу теплый спертый воздух, пропитанный гнилостными миазмами. Иван отпрянул прочь: мало ли что, еще отравиться недоставало.

Где-то в лесу заухал филин. Низкий ему поклон. И без того тошно, так он еще страху наводит. Прохора на него нет. Тот бы живо пугачу клюв утер. Передразнил бы так, что ночной страж не обрадовался, связавшись с лихим вороном.

Передохнув, продолжил начатое. Стало полегче. Где прутком, где и руками загнул еще несколько углов. Образовалось отверстие, куда вполне мог пролезть человек его комплекции.

И опять поперло изнутри тухлым. Надо бы поберечься. Лицо влажной тряпицей обмотать, что ли? Так и сделал.

Часовенная кровля жадно ощерилась зеленым зевом, норовя проглотить решившегося дерзко пробудить здание от векового сна. Но Иван не спешил прыгать в Ваалову пасть. Не зная броду, не суйся в воду.

Неторопливо проверил крепость балок перекрытия. Дерево не погнило. Должно выдержать.

Привязал веревку, а к другому концу оной приладил крупный камень для отвеса да и бросил его в дыру. Зачал считать, сколько пройдет времени, пока раздастся удар. Раз, два, три, четыре, пять… Ага, грохнуло. Не так и высоко.

Опущенный в отверстие факел осветил пространство: малый кусок оштукатуренных, но отчего-то не расписанных, как полагалось бы, стен. Не успели? Или заказчик не пожелал украшать свою молельню? Чего гадать, там будет видно.

Вооружившись, Иван стал медленно опускаться вниз, держа в одной руке зажженный факел.

Ниже купола стены не только также не были расписаны, но и хранили на себе явственные следы сильного пожара. Как же кровельному лесу удалось уцелеть в этаком-то пекле? И сохранилось ли что внизу?..

Ноги молодого человека, в конце концов, коснулись пола, подняв облако пыли. Подождав, пока та уляжется, поэт напряженно огляделся по сторонам.

Пожар и впрямь мало что пощадил из убранства помещения, но созерцание и того, что осталось, вызывало сильные сомнения, а часовня ли сие вообще. Уж больно непривычным для православного церковного сооружения было отсутствие росписей, икон (впрочем, они могли и сгореть), алтаря и распятий.

Хотя нет, некое подобие алтаря имелось, но напоминало скорее языческий жертвенник, какие он видел на гравюрах в италианских да французских книгах. По обе его стороны располагались два полуобгоревших столба. Величиной в человеческий рост. Причудливой формы: словно статуя человека с головой, но без рук и ног. Да и голова какая-то странная – гладкая, безволосая и безликая.

Иван прищурился и посмотрел по-особому. Эка докука! Кто ж посмел, кто умудрился сотворить подобное в доме молитвы?! Водрузить подобия мужского естества и поклоняться им? Или деревянные фаллосы не для того предназначались, а для неких более таинственных нужд?

Все может быть. Вон ведь у некоторых восточных народов, хотя б у индусов, до сих пор в храмах сберегаются сии непристойные образы. А прежде они были куда как чтимы. И халдеями, и финикийцами, и вавилонянами, и в земле египетской. Да и в просвещенной Элладе то ж.

Однако то восточные и дикие народы. А чтобы тут, в сердце России? И к тому же в часовне, построенной для пусть и бывшего, но патриарха православного! Невероятно!! Нет, не зря Господь испепелил премерзкий сей вертеп! Чай, до краев исполнилась чаша терпения Его.

Надобно ж осмотреть и все остальное. Сплюнув в сторону каждого из столбов, Иван подошел к алтарю.