Портрет с одной неизвестной - Мария Очаковская

Его виза истекала через три месяца, маленький французик, с которым Павел занимался рисованием, заболел и угодил в больницу. Подвернулась экзотическая, по московским понятиям, должность выгульщика собак, и Павел уже почти согласился. Он даже познакомился с одной из своих будущих подопечных, когда судьба вновь улыбнулась ему. Франсуаза собралась продавать Ватто и вспомнила о русском копиисте. Коммерческие переговоры длились недолго. Романтическая особа легко, практически играючи, опустила цену на двадцать процентов, и они ударили по рукам.

– Ну и дурак, что согласился, – сказал Люсьен после ухода заказчицы. – Копия у местного художника обошлась бы ей раза в два дороже.

От станции до деревушки Гап Павел добрался пешком, на такси решил сэкономить. Места оказались красивые, живописные, идти было бы одно удовольствие, если бы не сумка с красками и остальной амуницией. Хотя, увидев замок, Павел мгновенно забыл и про нее. Замок, как ему и полагается, стоял на горе, возвышаясь над изумрудного цвета долиной, через которую, петляя, тянулась дорога. С горы, журча, сбегал ручей и, сделав крутой поворот у самого поля, терялся в высокой траве. От такой красоты у Павла захватило дух. Хотелось прямо тут же взять и усесться с красками и альбомом.

Франсуаза встретила его очень радушно. Она Павла ждала и с воодушевлением принялась показывать ему свои владения. Да, там было что показать! Прежде чем они добрались до Ватто, Павел осмотрел восьмиместный гараж с ретромобилями, потрясающую библиотеку, гостиную с гобеленами и семь спален, каждая в своем стиле и цветовой гамме, по дням недели: красная – понедельник, золотая – воскресенье… На этих помещениях Фрося как-то особенно заострила внимание, поглядывая на Павла со значением.

– Впервые в жизни мне захотелось замуж, – сказала ему Фрося, ее голубой глаз покрыла пьяная поволока вожделения. После ужина они спустились в погреб – выбор дижестива во Франции целый ритуал. Там, среди стеллажей с вином, кальвадосом, коньяком, и состоялось их первое сближение. Вечером того же дня и на следующее утро была красная спальня (строго в соответствии с днем недели), и все повторилось. Prince russe, по словам Франсуазы, был на высоте. Начались подарки. Ручка с золотым пером, парфюм, старинный перстень, кожаная куртка… Днем, когда Павел работал – пейзаж Ватто ему все-таки показали, – Фрося исчезала, а потом появлялась с новыми подношениями.

– Опускаюсь все ниже и ниже, – вертелись на языке слова Егора Прокудина из «Калины красной». Попытки Павла выйти прогуляться, дойти до соседней деревни, выпить пивка в ближайшем трактире Франсуаза деликатно пресекала. Без нее никуда. Выходили они только вдвоем, на прогулку в лес, в дорогой ресторан, в магазин одежды. Скидки, бонусы, спецпредложения – калькулятор работал без устали.

– Разве mon prince не будет без меня скучать? – произносила Фрося с обворожительной улыбкой. Она почему-то часто говорила о нем в третьем лице.

Павел пытался возражать, что художнику, мол-де, нужна свобода, что она замечательная и ему с ней хорошо, но иногда он хочет побыть один, что дорогие подарки (ценники с которых Франсуаза по рассеянности забывала снять) он принять не может, но все равно спасибо, но… Далее следовали слезы, обиды, мольбы, объятия. В конечном итоге они оказывались в одной из спален: розовой, голубой, зеленой, среда, четверг, пятница… Вероятно, эта цветовая фантасмагория Франсуазу возбуждала, в постели она была ненасытна до исступления.

Выход оставался один – быстрее дописать копию. Но, к сожалению, технология требовала времени, и Павел работал, работал много, торопясь. Фрося это сразу почувствовала. На следующий день из кармана куртки исчезли его документы и деньги.

Опять слезы, обиды, мольбы, объятья… но паспорт она все-таки вернула. В ту ночь Павел спал один, на маленьком диванчике в библиотеке.

– Я – трус, тряпка, альфонс, жиголо! Почему я не могу сказать ей «нет»? Чего я, собственно, боюсь? Обидеть ее? Потерять заказ? – ругал он себя, засыпая.

Копия, написанная в рекордно короткий срок, была наконец готова. Павел засобирался. Франсуаза занервничала. Придирчиво осмотрев пейзаж, она осталась довольна, но с грустной улыбкой произнесла, что расплатится с ним в четверг. На следующий день, жалуясь на плохое самочувствие, в город она так и не выбралась. В пятницу банк закрылся на два часа раньше.

– Завтра суббота, ничего не работает, в воскресенье тоже. Значит, в понедельник? – ясные голубые глаза смотрели на Павла с нежностью.

«Понедельник – красная спальня», – подумал Павел и ничего не ответил.

– Надеюсь, mon prince не сердится на меня? Я расплачусь с тобой в понедельник. И давай отметим это где-нибудь в ресторанчике в городе.

Был вечер. Солнце почти скрылось за верхушками деревьев. Флюгер-трубадур на крыше гаража развернулся на восток. Франсуаза отправилась в ванную, обычно она проводила там часа полтора, не меньше. Она тщательно следила за собой.

Павел собрал кисти, краски, аккуратно уложил их в дорожную сумку и открыл окно библиотеки. Входная дверь по случайности оказалась закрытой. Ключа нигде не было.

До станции он дошел минут за сорок. Денег хватило на билет, сигареты и бутылку вина. К счастью, в Париже у Люсьена Павел оставил небольшую заначку. С вокзала он приехал прямо к нему. Оказалось, накануне Люсьену звонила Нина Николаевна, мама Павла. Отцу в больнице стало хуже, он лежал в реанимации. Французские каникулы закончились на месяц раньше. Через сутки Павел уже был в Москве.

36. Старые знакомые

Москва, август 20… г., акрил/холст

Вернувшись с дачи Чеснокова, Павел, оглушительно чихая, засел на антресолях. Старые телефонные книжки он никогда не выбрасывал, и, если покопаться, можно найти все, что захочешь. Хотя дело было давно… номер наверняка поменялся. Звонить не хотелось, но что поделаешь, как говорят, noblesse oblige. Павел даже обрадовался, когда прослушал в телефоне длинные гудки, и уже собрался повесить трубку. Неожиданно на том конце раздался знакомый голос:

– Алло, у аппарата.

– Добрый день, Всеволод, – только и успел произнести Павел, как тут же в трубке услышал свое имя.

– Павел Берсеньев? Ушам своим не верю. Вот так сюрприз. Здравствуйте, пропащая душа. Сколько лет, сколько зим… много хорошего о вас слышал. Настоящим мэтром стали. Растете, друг мой, растете.

– Спасибо на добром слове, – только и успел вставить Павел.

– Ну, рассказывайте. Очень, очень любопытно, что же вас ко мне привело.

«Ну, что же, раз так – значит так», – подумал Павел. Всеволод всегда был человеком неглупым и осмотрительным, светское радушие и приветливость означали, что обстоятельства их последней встречи он предпочел не воскрешать.

– Невероятно, что вы меня так сразу узнали.

– Да, сразу взял и узнал. Теперь, увы, не разбогатеете… У вас, Павел, к слову сказать, очень примечательный тембр голоса. Вам никто прежде этого не говорил? Впрочем, оставим, простите мою стариковскую болтливость. Ну, так я сгораю от любопытства.

Стариковская болтливость – это что-то новенькое… А в самом деле, сколько ему сейчас? Он, само собой, старше, но как будто лет на десять, не больше, стало быть, ему чуть за пятьдесят. Так что стариковская болтливость прозвучала для красного словца.

– Да, Всеволод, если позволите, я сразу объясню причину моего неожиданного звонка.

То, что он скажет и о чем спросит, Павел, разумеется, хорошо продумал.

Информацию он подавал дозированно, с милицией палку не перегибал. Если уж у обычных торговцев антиквариатом при упоминании о милиции лица серьезнели и приобретали какой-то землистый цвет, то в беседе с Петровским, учитывая его профиль, это было совсем ни к чему. Всеволод – хитрый лис и любую неточность заметит и насторожится. У Павла на этот случай был припасен один серьезный аргумент – его умение молчать, ведь как-никак история с подделками огласки не получила, Всеволод если уж не был ему за это благодарен, то наверняка оценил и запомнил. Почему бы ему в таком случае не оказать любезность? Не так уж много он, Павел, просит. А связи у Всеволода – обширные и ой как могут пригодиться.

Рассказ Павла он выслушал внимательно, ни разу не перебив, только поинтересовался, кто составлял экспертное заключение. Павел слукавил, назвав помимо Николая Ефремовича фамилию своего знакомого эксперта из Грабарей. Имя Всеволоду оказалось известно.

– Вот так, значит, Брюллов, говорите. Давненько таких громких имен не слышал. Впрочем, то, что вы рассказали, настолько невероятно, что даже похоже на правду. Любопытно, очень любопытно… что ж, пришлите мне на почту вашу красавицу. Обещать пока ничего не буду, но попытаюсь выяснить… хотя от дел, признаться, я уже почти отошел… устал, знаете ли, – голос на том конце провода как-то поскучнел, казалось, интерес к разговору у Всеволода пропал.