Невеста - Карина Демина

И почему бы не рассказать?

– Мама дважды выходила замуж. В первый раз – по воле рода.

Обычное дело, как она сказала, и ничего не стала объяснять, но мне почему-то показалось, что тот ее первый брак, от которого остались Брокк и парадный портрет в семейной галерее, оказался не слишком-то счастливым. На портрете мама была совсем молоденькой и такой красивой, а мужчина рядом с ней – старым и угрюмым. Брокк, конечно, походил на него, но это сходство мне тогдашней виделось случайным.

И раз за разом я приходила к выводу, что мой папа в сто раз лучше.

Даже жалела Брокка…

– Она овдовела…

И скорее всего, ей не удалось бы избежать повторного замужества, но она встретила папу и влюбилась.

– Погоди. – Оден нахмурился. – То есть твоя мать была…

– Из ваших.

Правда, я уже не знаю толком, где ваши, а где наши. Почему-то для меня все немного чужие.

– И если у твоего брата хватало сил на трансформацию кристаллов, значит, он…

Наследник рода. Будущий райгрэ, пусть дом его и не из числа Великих. Но я молчу, позволяя Одену самому сделать выводы. Я не уверена, что буду желанной гостьей, и если мое имя все-таки стерли с родового гобелена, то так тому и быть.

Оден скребет плечо и задает следующий вопрос:

– А отец – альв?

– Да.

Он думает минуты две, а потом говорит:

– Это как-то… противоестественно.

Наверное, после этих его слов мне следовало перевести разговор на другую, более нейтральную тему, но мне вдруг стало обидно. Да кто он такой, чтобы решать, что естественно, а что нет?

– Они любили друг друга. И были счастливы…

– А ты?

И я была, давно, еще до войны. Я не тот щенок, от которого ждут, что он будет соответствовать породе. Более того, до определенного момента я не слишком-то задумывалась над тем, кем являюсь. Жила себе и жила в домике под красной черепичной крышей, на которую норовил взобраться виноград. Воспринимала как данность и дом, и крышу, и виноград, и еще лужайку во дворе, и невысокий забор, который красили дважды в год, а зимой выставляли на штакетинах разрисованные тыквы.

Были друзья для побегов из дому, к лесу ли, на старую ли гавань, где после отлива оставались драгоценные россыпи раковин. Были игры в фанты и еще в городки. В шарики мраморные, которые прятали под ступенькой нашего дома. Отец разрешал.

И змея воздушного смастерил.

Запускали на берегу, все вместе.

Те мои друзья не думали, что я – это противоестественно, возможно, потому, что в городе половина жителей были нечистой крови. Смешанные браки – не такая уж редкость, просто… мама была очень хорошей породы.

Я успокаиваюсь. На Одена злиться бессмысленно, он – то, что есть, и вряд ли способен измениться. А вот по руке дать, чтобы прекратил плечо расчесывать, – это я могу.

– Зачем она вернулась? – Оден сунул руки под мышки.

– Сначала – чтобы помириться…

Ту первую поездку я помню плохо, слишком мала была. Кажется, тогда Брокк получил свой первый патент, и на радостях дед согласился встретиться с непокорной дочерью.

Помирились они?

Теперь я понимаю, что был достигнут вооруженный нейтралитет.

– Потом – чтобы брата проведать… она им гордилась.

И не хотела, чтобы мы стали чужими друг другу. Дед не мешал, он любил меня по-своему, как теперь понимаю, но этой любви стыдился. На людях держался холодно, отстраненно, едва замечая, зато каждый вечер я находила под подушкой маленький подарок.

Шоколадного зайца.

Или гладкий кусок сердолика на ленточке.

Или бабочку-ветряка…

Вещи пахли ижеровой мазью, которую дед использовал, потому что у него болели суставы. Всякий раз я давала себе слово, что поблагодарю его за подарки, но утром за общим столом, наткнувшись на холодный взгляд, терялась. Вряд ли он еще жив, тот упрямый старик… я так и не сказала ему спасибо. А он ни разу меня не обнял.

По условиям молчаливого соглашения между дедом и мамой, моему отцу не было места в усадьбе. И визиты не затягивались надолго.

Разве что тот, последний… два месяца почти.

Два замечательнейших месяца.

– Детский бал? – Оден до отвращения догадлив. – Тебя все-таки решили представить?

И что его удивляет?

Хотя… теперь я понимаю, что это была не самая удачная идея. Конечно, побег мамы не удалось скрыть, равно как и ее позорный брак. И мое появление на свет… но одно дело – слышать о чем-то, а другое – видеть.

По логике повествования мне следует вспомнить, что все два месяца меня мучили смутные терзания, порой переходящие в уверенность, что ничего хорошего на балу меня не ждет. Глянув искоса на Одена, который слушал с мрачным любопытством, я про терзания упомянула. И про предчувствия. И про дурные знаки…

Нет, на самом деле я ждала бала с нетерпением и восторгом, который простителен двенадцатилетней девочке, уверенной, что весь мир вертится вокруг нее.

Как же, я взрослая.

Мне платье бальное шьют из атласа, шелка и органзы. И я с преумным видом подолгу обсуждаю фасоны. В модных журналах столько нарядов, каждый из которых я желала бы примерить. И как тут выбрать? А еще шляпки, перчатки и туфельки есть. Прически. Ленты. Шпильки…

Чем ближе заветный день, тем сильнее я нервничаю.

Мне так хочется быть красивой…

Оден морщится, и в порыве вдохновения я начинаю описывать то свое платье, которое, оказывается, помню распрекрасно. Нижние юбки, накрахмаленные до хруста, в количестве пяти штук, тяжеленные и неудобные, но я готова терпеть неудобства. Еще были панталоны с оборочками. И чулки…

Меня не прерывают.

Ему и вправду интересно или это воспитание сказывается?

Но вообще сам виноват, нечего было родителей обзывать.

Противоестественно ему, видите ли…

И я с наслаждением рассказываю о складочках, оборочках, кружевах, фижмах и прочих милых женскому сердцу штучках. Только как-то… грустно становится. Неужели это и вправду со мной происходило?

Было на самом деле.

И платье. И леди из городского салона, привезенная дедом специально ради того, чтобы сделать мне прическу. Она долго щупала локоны, вздыхала, приговаривая, что не уверена, сумеет ли справиться. Тогда я не понимала причин этого ее смятения.

А она расчесывала волосы черепаховым гребнем, сплетала в косицы и вымачивала их в особом патентованном средстве на основе пчелиного воска. От этого средства волосы становились тяжелыми и мокрыми, а леди скрепляла их шпильками, создавая сложнейшую конструкцию. Мне казалось, что у меня замок на голове возводят…

– Мне было легче. – Оден улегся на живот и голову устроил на сложенных руках. – Форму надел, и все. Главное, чтобы стрелки были хорошо наутюжены и ботинки блестели. Но за этим камердинер следил. Тебя не приняли на балу?

Приняли. И даже замолчали при моем появлении, вот только сейчас я четко осознаю, что не восхищение было тому причиной. Но в тот момент разве думалось о всяких неприятных вещах?

Первый бал – это же…

Чудо? Сказка, ожившая специально для меня? Бумажные фонарики в саду. Огромный зал, и свет сотен газовых рожков отражается на отполированном до блеска паркете. Музыка. Цветы.

И вкус волшебства в бокале с горячим шоколадом.

Мой брат вызвался меня сопровождать. А мама не поехала…

…своим поступком она раз и навсегда вычеркнула себя из числа тех, кого пристойно приглашать на подобного рода мероприятия.

Нет, я вовсе не скучаю – брат не позволяет.

И он ведет меня танцевать, потому что в моей бальной книжке нет ни одного занятого танца, а мне так хочется показать, чему я научилась. Брокк угадывает мое желание, и обида, поселившаяся было в душе, уходит без следа.

Он лучший.

Он самый высокий и самый красивый. Он станет вожаком, уже мог бы стать, но говорит, что пусть скучными делами дед занимается. Вот когда дед устанет…

Но разве об этом думают на балу?

О вальсе, музыке, цветах, и только…

Наутро ливрейный лакей принес письмо, и Брокк, прочитав его, стал меня избегать, а дед кричал на маму, она – на него, про меня же все вдруг забыли.

Подарки под подушкой больше не появлялись, а домой мы отправились на месяц раньше, чем планировали. Я все допытывалась у мамы, что произошло, но она злилась и не хотела отвечать. И только спустя год призналась: тот бал расстроил помолвку Брокка.

А девушка ему действительно нравилась.

– Это логично. – Мне казалось, что Оден придремал на солнце, а он, оказывается, слушал.

И вот вопрос: чего ради я разговорилась? Прежде как-то на откровения не тянуло. В принципе последние пару лет и откровенничать особо не с кем было.

– Что логично?

– Произошедшее. – Он срывает травинку и засовывает между зубами. – Поступок твоей матери был в высшей степени безответственен. Она пошла против воли рода. Связалась с… альвом.

Сказал – как выплюнул.

– Произвела на свет ребенка…

То есть меня? Какое ужасное преступление.

– Естественно, это не может не поставить под сомнение чистоту ее крови, а соответственно, и крови твоего брата. Поэтому логично, что сородичи его невесты решили не рисковать, заключая этот союз.