Деревянное яблоко свободы - Владимир Войнович

– Кто вы? – спросил вкрадчивый голосок.

– Дайте закурить, – сказал лежащий.

Кто-то с готовностью поднес папироску, кто-то чиркнул спичкой. Вновь зажурчал прямо в ухо вкрадчивый голосок:

– Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность поведет к тому благому результату, что никто из невинных не пострадает, тогда как в противном случае…

Боже, о чем это он? Приезжий приподнялся на локте и с удивлением взглянул в склонившееся над ним добросовестно невыразительное лицо…

Была весна, текли ручьи, и в тех местах, где обнажалась от снега земля, поднималась для новой жизни первая травка.

В Вязмине сестры Фигнер продолжали свою работу, принимая в месяц до пятисот больных. Заодно вели пропаганду. Объясняли крестьянам, что они болеют, потому что плохо живут, а плохо живут, потому что общество устроено несправедливо, в нем у богатых есть все, а у бедных ничего. Пропаганда эта эффекта почти никакого не имела. Крестьяне к такой жизни привыкли, не представляли, что она может быть иной, и она не казалась им столь ужасной. Вера от всего уставала, приходила в отчаяние, а отчаяние приводило ее к мысли, что ее работа приносит мало удовлетворения и мало пользы людям. Что значит один фельдшерский пункт на столь большую округу. А в других местах и такого нет. После встречи с Соловьевым она все больше думала о том, что надо не отдельных крестьян лечить, а лечить все общество. Но как его лечить, если в нем нет для этого главного условия – политической свободы. «Это отсутствие политической свободы, – напишет впоследствии Вера Николаевна, – может быть замаскировано, может не ощущаться в острой форме, если деспотическая власть находится в каком-нибудь взаимодействии с народными потребностями и общественными стремлениями; но если она идет своим путем, игнорируя и те и другие; если она глуха и к воплю народа, и к требованию земца, и к голосу публициста; если она равнодушна к серьезному исследованию ученого и к цифрам статистика; если ни одна группа подданных не имеет никаких способов влиять на ход общественной жизни… если все средства к убеждению были испробованы и оказались одинаково бесплодными, то остается физическая сила: кинжал, револьвер, динамит».

Вот к какой мысли пришла наша героиня, после чего заниматься таким мелким делом, как лечение отдельных больных, ей стало скучно и неинтересно.

Тем не менее сразу бросить свою работу она не могла.

Вера вела обычный прием больных. Перед ней сидел мужик с печальными глазами, с деревяшкой вместо ноги.

– Стал быть, ты не могешь сделать так, чтоб обратно нога отросла?

– Нет, дядя, не могу.

– А я слыхал, что в Вязьмине фершалка такая, что все могет. За двенадцать верст на этой вот штуке, – он похлопал по деревяшке, – пришел. А может, попробуешь?

– Что пробовать, дядя? Наука до этого еще не дошла.

– Наука-то, конечно, она не тое. А ты, барышня, на науку плюнь и наговором попробуй. Ты же знаешь слова волшебные или ведьминские, поколдуй, попробуй. Глядишь, чего и получится.

– Нет таких наговоров, дядя. Все это предрассудки от темноты и невежества.

– Это да, темнота в нас большая. Да мне ведь жениться, барышня, нужно, а кто ж за меня пойдет без ноги? Наука, понятно, вещь важная, однако у нас в деревне одному мужику наговором горб выровняли. Не попытаешь? – в последний раз спросил он с надеждой.

– Нет, дядя, прости, не могу.

Мужик, кланяясь, вышел. В дверях показалась старуха с рахитичным ребенком, но тут влетела Евгения:

– Подожди, бабушка. Одну минутку, подожди, ради бога, за дверью.

– В чем дело? – возмутилась Вера. – Почему ты ее не пустила?

– Вот! – сказала Евгения и положила перед Верой газету.

Вера глянула и схватилась за голову:

– Боже, какое несчастье! Он промахнулся!

…С каждым днем поступали новые известия. Газеты сообщали, что покушавшимся на государя оказался отставной коллежский секретарь Александр Константинович Соловьев. При нем был найден орешек, залепленный воском и сургучом. В орешке оказался яд сильного действия, которым преступник не успел воспользоваться. Разыскиваются сообщники. Произведен ряд арестов в Петербурге и Москве.

Дело разбиралось без затяжек. Уже 25 мая была оглашена резолюция верховного суда: «…подсудимого отставного коллежского секретаря Александра Соловьева за учиненное им преступление… лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через повешение».

28 мая в десять часов утра при большом стечении публики приговор был приведен в исполнение на Смоленском поле в Петербурге.

Однако следствие по этому делу продолжалось и после казни. Особая комиссия работала в Саратове. Добралась она и до Вольского уезда, а оттуда до Петровского, где жили сестры Фигнер, рукой подать.

Воскресным днем князь Чегодаев увидел, как к дому фельдшериц подкатила крестьянская телега и мужик стал выносить вещи. Когда Чегодаев подошел, сестры сидели уже поверх вещей на телеге.

– Батюшки! – развел руками Чегодаев. – Никак отъезжаете?

– В отпуск, князь, в отпуск, – с улыбкой сказала старшая. – Не горюйте, авось еще свидимся.

– Да мне-то что, – честно развел руками князь. – По мне-то хоть бы вы и вовсе уехали.

А в понедельник на взмыленной тройке прикатили жандармы. Знакомый Чегодаеву штабс-капитан с закрученными вверх рыжими усиками поднялся, гремя шпорами, на высокое крыльцо волостного правления.

– Где преступницы? – спросил он, не поздоровавшись.

– Какие преступницы? – оторопел князь.

– Фельдшерицы, которые принимали у себя покусителя на жизнь его императорского величества.

– Господи! – всплеснул руками князь. – Неужто это он был? Я видел его своими глазами.

– Видел?! – повысил голос штабс-капитан. – Отчего же не задержал?

– Так если б я знал, – торопился князь за жандармом на выход.

– Дурак вы, ваша светлость! – кинул штабс-капитан не оборачиваясь.

Глава 9

Покушение на царя сильно возбудило единомышленников Соловьева, тех кто был склонен вести борьбу тем же способом. То есть, как они выражались, по способу Вильгельма Телля и Шарлотты Корде, женщины, зарезавшей в ванне Марата. Эти люди намерены были немедленно взяться за дело, продолжить и довести до конца то, что не удалось Соловьеву.

Конец июня был душным. На привокзальной площади Воронежа, грязной, заплеванной, засаженной пыльными кленами, к приходу поезда съезжались извозчики, сползались нищие и сбегались мальчишки посмотреть на вываливших из душных вагонов пассажиров. К поездам выходила и местная шикарная публика. Прогуляться вдоль поезда, на людей посмотреть и себя показать. Одинокая молодая дама в белой шляпке с вуалью прошла до середины перрона, вдруг повернулась и двинулась обратно, а за ней, не выпуская ее из виду, пробирался сквозь толпу молодой человек в пенсне, с легким саквояжем желтой кожи в руках. Дама в белой шляпке не спеша вышла на площадь и села в крытый экипаж. За ней последовал и мужчина с саквояжем. Пожилой жандарм, состоящий при вокзале, лениво проводил их глазами. Ему в его казенном мундире было особенно жарко, и выпитое только что у буфетной стойки пиво тоже не располагало к активной работе мысли и энергичной деятельности.

А молодой человек и молодая женщина, отгородившись от чужих глаз, кинулись друг к другу в объятия, и он воскликнул:

– Верочка!

А она ему ответила:

– Морозик!

Они обнялись, поцеловались, и ей показалось, что он в свой поцелуй вкладывает несколько больше страсти, чем полагается суровому революционеру. Оставаясь решительной противницей подобных телячьих нежностей, она все же оправдала такую сентиментальность тем, что они не виделись целый год. И даже с небольшим хвостиком.

Отодвинувшись от своего спутника в дальний угол, чтобы сразу ввести отношения в нужное русло, она деловым тоном спросила:

– Что нового?

– Нового? – Он усмехнулся. – Вот тебя вижу, это уже приятная новость.

– А кроме?

– Что касается «кроме», сразу всего не расскажешь. Ты сюда приехала с Родионычем?

– С ним.

– Значит, кое-что ты уже знаешь.

Она промолчала. От Михаила Родионовича Попова, с которым Вера приехала в Воронеж, она действительно кое-что слышала о разногласиях, которые возникли в последнее время в обществе «Земля и воля».

Гостиница, куда они приехали, была старая, грязная, с ободранными обоями. Половой принес самовар и оставил приезжих одних. Они неловко помолчали, потом Вера подняла на Николая глаза и улыбнулась.

– Ну, рассказывай.

…Было уже поздно. Самовар остыл. Задули свечу, чтобы не привлекать внимания. Сидели друг против друга. Морозов рассказывал о конфликте с Плехановым, который произошел после того, как Морозов в одном из «Листков Земли и воли» напечатал статью «По поводу политических убийств». Морозов писал, что «борьба по способу Вильгельма Телля и Шарлотты Корде» является «одним из самых целесообразных средств борьбы с произволом в периоды политических гонений».