Корень мандрагоры - Немец Евгений

Избалованной Белку назвать было трудно, скорее, в ее от–ношении к деньгам была этакая детская непосредственность. Белке было все равно, сколько денег у человека, с которым она общается, или каков его социальный статус, ее это просто не интересовало. Но такое не прощается в мире, где деньги диктуют нормы поведения. Когда человек знает, что назавтра денежных поступлений ждать не приходится, он крепко заду–мается, тратить ли последний червонец. Но если человек уве–рен, что завтра счет на пластиковой карте вырастет до поло–женной отметки, он легко расстанется с последней купюрой и тут же забудет об этом. Белка никогда не зарабатывала день–ги самостоятельно, а потому не знала им счету. Она, напри–мер, покупала одежду, которая нравилась, а не ту, которую могла себе позволить. Она никогда не смотрела на цены в меню, сидя за столиком в баре. Или могла запросто отшить парня – такого себе крутого мачо, по которому чахло всё Бел–кино женское окружение. Это раздражало ее подруг, а порой доводило до бешенства. Подругами двигало чувство такое же древнее, как инстинкт продолжения рода, – зависть, только они рядили ее в одежду несправедливости и как следствие –персональной обиды. А у женского самолюбия точка кипе–ния – как у азота: чуть поднялось давление, и вот оно уже бур–лит и исходит паром. Но Белка, обладая энергией маленького торнадо, легко переносила агрессию сокурсниц, а то и давала им достойный отпор – это была не та опасность, которая мог–ла нанести ей травму.

Находились в окружении Белки и более практичные девуш–ки – эти понимали выгоду от общения со столь обеспеченной сокурсницей и охотно набивались в подруги. Но Белка была далеко не глупа, и если к завистливым особам была безраз–лична, то к подхалимкам относилась с презрением. Стоит ли говорить, что моя милая Белочка куда лучше ладила с мужчина–ми – от них она по крайней мере знала, чего ожидать, но по–скольку мужские желания, как правило, не отличались разно–образием, то и мужчин Белка не пускала ближе определенной дистанции – где-то глубоко внутри ее детской пугливой души был обустроен темный чуланчик, в который она могла в любой мо–мент улизнуть, и больше никто в целом мире не имел возмож–ность туда пробраться. В сущности, Белка была очень одино–ким человеком, а я, наивный, полагал, что в состоянии это исправить. Я был уверен, что достаточно дать ей любовь, забо–ту и верность, убедить ее в искренности и глубине намерений, и Белкино одиночество рассыплется прахом. Тогда еще я не до–гадывался, что одиночество – это как раковая опухоль. Если не начать лечить эту напасть своевременно, потом уже делать что–то бессмысленно, рано или поздно оно сожрет человека полно–стью. Одиночество же Белки еще в детстве стало хроническим и в юности только прогрессировало.

Три месяца спустя я познакомил Белку с матерью. К тому времени мы практически жили вместе. Четыре-пять дней в неделю она оставалась у меня. Я уже готов был снять квар–тиру, но Белка не соглашалась. Она говорила, что я очень занят, ведь после учебы мне надо ехать на работу, и ей было бы скучно сидеть одной в пустой квартире, дожидаясь моего возвращения. Я находил ее довод не лишенным смысла, но все же ощущал смутную тревогу, потому что видел: Белка не привязывалась ко мне так сильно, как бы мне хотелось. И вро–де бы все было складно, никаких ссор или даже банальных недопониманий, и все-таки что-то не состыковывалось, ка–кой-то пазл не находил себе места в картине наших отноше–ний. Шестым чувством я ощущал некую дисгармонию, какую-то тень напряжения, но во мне бурлила древняя сила притяжения к женщине, и я думал, что эта сила способна за–жечь в объекте моей страсти такой же огонь. Я чувствовал и понимал, что нужен ей, но потребность в человеке – это еще не любовь. Что именно толкало Белку ко мне, оставалось для меня загадкой.

– Конечно, я тебя люблю, дурачок, – говорила она и пахла малиной – ароматом беспечности, и я знал, что этим словам не стоит доверять.

Белка не относилась к слову «любовь» серьезно. Наверное, именно поэтому я и решил познакомить ее с матерью – связать нас еще одной тоненькой ниткой чего-то общего. Я думал, что если нитей будет достаточно, они сплетутся в канат, который будет непросто порвать.

Я позвонил маме и переполошил ее сообщением, что соби–раюсь познакомить ее с «девушкой моей мечты».

– О, господи!.. Мальчик мой!.. – воскликнула мама на дру–гом конце провода.

До намеченной встречи оставалось три дня, и я был уверен, что за это время мама превратит квартиру в декорации к по–становке «Ужин в средневековом замке». О нашем визите я пре–дупредил ее заранее, иначе она бы мне не простила, что я не оставил ей время на подготовку.

Белка немного нервничала и делала вялые попытки отка–заться, но я ободрял ее шутками, так что в конце концов она успокоилась. В субботу во второй половине дня мы отправились в мой отчий дом.

Двери открылись, я сделал шаг в сторону, дабы не загоражи–вать собой всполохи медного солнца, мамин взор едва по мне скользнул и в восхищении замер на гостье. Белка смущенно улы–балась и трогательно так, словно младенца, прижимала к гру–ди бутылку мартини.

– Ах, какая милая девочка!.. – выдохнула мама и сложила ладони вместе, будто собиралась молиться, но при всей теат–ральности жеста в нем не чувствовалось фальши.

Смущения в улыбке Белки как не бывало, она шагнула впе–ред и протянула маме бутылку.

– Здравствуйте. Это вам.

– Ой, спасибо! Входите, входите же! Сынок, чего же на поро–ге-то!

В тот момент я понял, что никаких недоразумений не пред–видится. Не было напряжения, не было даже намека на ско–ванность. Словно женщины познакомились не минуту назад, но знали друг друга много лет и теперь встретились после дол–гой разлуки.

Мама водила Белку по квартире, держа ее под руку, по–казывала комнату за комнатой, демонстрировала наиваж–нейший реквизит: фотоальбомы, мои детские карандашные рисунки, грамоты за успеваемость etc; усаживала Белку рядом с собой, много и увлеченно говорила, вкладывая в речь всю гамму переживаний, на которую только была спо–собна, и сопровождая слова выразительными жестами. Бел–ка живо на все реагировала, смотрела на маму распахну–тыми глазами, в которых искрилось салатовое удивление; чего-то уточняла, переспрашивала, изображая неподдель–ный интерес, понимающе улыбалась или складывала губки в восхищенную букву «о», а то и вовсе заливаясь звонким беззаботным смехом, который я так обожал. Я смотрел на них и понимал, что мама наконец обрела своего идеально–го зрителя. Причем ей больше не надо было играть что-то посредственное и банальное, вроде сцен надуманной рев–ности или непослушания сына, достаточно было вытащить на помост собственную жизнь. Мама играла саму себя и получала стопроцентный зрительский отклик – признатель–ность Белки. С момента смерти отца и даже раньше, когда его положили в больницу, я не помнил случая, чтобы мама была настолько воодушевлена.

Все. Я бы мог незаметно улизнуть, и никто бы на это не обра–тил внимания. В данный момент времени во мне не было по–требности, и меня это радовало и умиляло. Я так и сделал – ти–хонько смылся на кухню. В холодильнике обнаружил бутылку коньяка, которую мама, скорее всего, приготовила для этого ужина, откупорил ее и принялся ждать, когда хозяйка позовет всех к столу. Это случилось двадцать минут спустя. Мама вдруг вспомнила, что еще немного, и горячее остынет полностью, и увлекла Белку в гостиную.

– Сынок, где же ты?! – услышал я, как будто последние пол–часа они меня отчаянно искали и не могли найти.

Стол был сервирован белоснежным японским фарфором и столовым серебром. Изящные стеклянные бокалы с серебря–ной каемкой стреляли бликами, и было понятно, что отполиро–ваны они со знанием дела. Разноцветные салаты, коих было четыре наименования, добавляли натюрморту колорит. Завер–шал композицию подсвечник о трех свечах, занявший центр стола. Оставалось только догадываться, где мама раздобыла посуду, цена которой – пара моих зарплат, но стоило отдать ей должное – выглядело это потрясающе. Мама готовилась к встрече с принцессой, и принцесса явилась.