Оборотни - Эдди Шах

— Ну вот и нам нужно идти, — сказал Эдем, притворяясь, что поглощен своим супом. Когда ученый покинул зал, Эдем поднялся и пошел на раздачу. — Оставайтесь с ней, — сказал он Билли.

Труди искоса посмотрела на них и с еще большим усердием занялась своим кушаньем. Эдем, стараясь не попадаться на глаза Труди, скользнул из своей очереди на кухню.

— Эй, что вы тут делаете? — закричал один из поваров.

— Мне плохо, — ответил Эдем, притворным жестом прикрывая рот, будто его могло вырвать. — Мне нужен свежий воздух. Мне нужно… Я хочу…

— В ту дверь, — взвизгнул повар, отнюдь не беспокоясь, что под вопрос поставлена его профессиональная честь. — Вали пошустрее. Вверх по этой дрянной лестнице.

Эдем выскочил из кухни, подавляя внезапный смешок, и поднялся на среднюю палубу. Она была пуста. Он двинулся на верхнюю палубу, где находилось несколько человек, все еще любовавшихся Миссисипи, но не было и признака Триммлера или седовласого. Пришлось снова спуститься на среднюю палубу и пройти на корму.

Седовласый медленно и осторожно ковылял к апартаментам для совещаний. Спрятавшись за лесенкой, Эдем наблюдал, как русский вошел в одну из этих комнат и плотно закрыл за собой дверь. Тогда он тихо прошел вперед и заглянул в замочную скважину.

Триммлер и седовласый смотрели друг на друга долгим ожидающим взглядом, как делают это обычно старые приятели, которые не виделись долгое время.

— Хайнрих, — услышал он голос седовласого.

— Альберт! Альберт! После всех этих… — Глаза у Триммлера наполнились слезами.

Эдем понял, что Триммлер безотчетно, спонтанно заговорил по-немецки.

Он увидел, как старики обнялись, похлопывая друг друга по спине и неподдельно радуясь этой встрече. Потом, отступив на шаг, снова стали рассматривать друг друга.

— Я мог бы сказать, что вы не переменились, — сказал Триммлер, — но это было бы ложью.

— По крайней мере успехи не отразились на моем пузе, — ответил седой, ткнув Триммлера в живот. — Если не считать этого, вы выглядите прекрасно. Западный образ жизни, не так ли?

— Невозможно поверить… после всех этих лет… Альберт, дорогой… после всех этих лет…

— Кто бы мог подумать тогда… что мы встретимся здесь, на пароходе, в Америке. Но теперь я окончательно осознаю, что война действительно закончилась.

— Помните, как говорил Гроб Митцер? Именно об этом.

Эдем возвратился к столику Билли.

— Ну что? — спросила она.

— Триммлер встретился со старым другом.

— С кем же?

— С одним из русских.

— Действительно?

— Вне сомнений.

— К чему бы это?

Эдем пожал плечами.

— Пусть этим занимается Такер. Мы здесь для того, чтобы охранять Триммлера и сообщать о происходящем.

— Вы только выполняете свою задачу?

— Таков уж я. — Эдем достал сигарету и закурил. Она скривилась. — Между прочим, они говорили по-немецки.

— Русский, говорящий по-немецки?

— Немец, говорящий по-немецки. По имени Альберт. Это все, что мне удалось выяснить.

— Вы думаете, что он с русскими?

— По крайней мере, уверен, что он не из Теннесси.

Час спустя пароход пришвартовался. Альберт первым сошел с трапа, ни разу не оглянувшись.

Триммлер последовал за ним немного погодя.

Не было никаких признаков, что эти люди когда-либо встречались.

Гамбург

Германия

Предстоял исторический день.

Первая синагога, построенная в послевоенное время в городе Гамбурге, в полдень открывала свои двери перед прихожанами.

Раввин Леви Шамиев и его жена Джулия пришли в синагогу еще до рассвета, чтобы завершить все необходимое к церемонии открытия.

Раввин Шамиев, британец по рождению, но немецкого происхождения, лет тридцати с небольшим, руководил бирмингемской общиной, когда его пригласили возглавить новую синагогу в Гамбурге. В довоенной Германии было много синагог, крупнейшей считалась берлинская. Это была массивная синагога на Ораниенбургерштрассе, уничтоженная, а теперь заново восстановленная. Работы по ее восстановлению сопровождались мелкими неприятностями, когда на свежей штукатурке появлялись свастики или коммунистические эмблемы. Но все равно дело хорошо продвигалось, и сейчас берлинская синагога уже не отличима от той, что была прежде.

Первое, что обнаружил Шамиев, приехав в Германию, — малочисленность немецких евреев. Лишь немногие из них после войны вернулись в страну своего рождения. Но с появлением единой Европы некоторая часть еврейской диаспоры, преждё всего молодежь, решила попытать счастья в Германии вопреки естественным опасениям, что старые предрассудки, вылившиеся в ужас Холокоста, вновь оживут. Возможно, в новое время все будет хорошо.

На таком фоне сбор средств в пользу гамбургской синагоги не составил большого труда, и квадратное кирпичное здание было построено в течение года. И вот теперь, через двенадцать месяцев после утверждения проекта, раввин Шамиев готовился открыть двери еврейского храма для внешнего мира. Были приглашены почетные гости: политические деятели, религиозные лидеры, руководители промышленности, работники социальной сферы, люди высокого положения.

Действительно, предстоял большой исторический день.

Джулия Шамиева оставила двоих своих маленьких детей с бабушкой. Вся семья проживала на южной окраине Гамбурга, в небольшом доме, который был предоставлен им в аренду городскими властями. Предполагалось, что детей привезут на церемонию чуть позже. Еще раз осмотрев все сидячие места и убедившись, что карточки с именами гостей были разложены правильно, она облегченно вздохнула и оглянулась на мужа.

Он стоял под аркой в своем черном каноническом облачении. Арка напоминала большой буфет; композиционно — это центральная глубина синагоги, в христианских церквах соответствующее место занимает алтарь. Некогда в Иерусалимском храме был ковчег завета, где хранились скрижали, врученные Моисею самим Господом. Теперь самая святая вещь в синагоге — свиток Торы, то есть пятикнижие Моисея или ветхозаветная Библия. Тору читают с особого подиума, который называется Бима. К Биме ведут два ряда ступеней, один из которых используется для вноса Торы, а другой для выноса. Джулия наблюдала, как муж ее готовил свиток Торы к первому историческому чтению, которое должно было состояться вслед за торжественным открытием синагоги. Свиток привезли из Иерусалима лишь за два дня до праздника, он получил специальное благословение главного раввина Израиля.

Глядя на священную значительность действий мужа, Джулия с гордостью думала о том, чего уже достиг ее Леви и что ему еще предстояло достичь.

Держа в руке список приглашенных, она хотела подойти к мужу с каким-то вопросом и вдруг увидела первого взломщика. Он был в черном свитере и черных штанах с красным кушаком на поясе. На голове у него была черная повязка. В руке — деревянная бейсбольная бита, которой он угрожающе помахивал у бедра.

— Леви! — услышала она свой голос, и тут же чудовищный страх сковал ей рот.

Раввин повернулся на крик. В синагоге была уже целая банда. Некоторые из пришельцев держали бейсбольные биты, другие — забрызганные канистры с краской. Один, за пределами видимости Шамиева, втащил в синагогу банку парафина.

— Что вам нужно? — спросил раввин, чувствуя необходимость защитить Джулию. Она инстинктивно подалась к мужу, прижалась к нему, и Леви положил свою руку ей на плечо. — Что это значит?

Вожак группы с угрожающим видом вплотную подошел к Шамиевым.

— Здесь Божий дом, — сказал ему раввин. — Дом Бога и…

— Еврейский дом. Дом разврата, — прервал раввина человек, первым ворвавшийся в синагогу. Он взмахнул своей битой и раскроил череп Леви Шамиева, который не успел даже отшатнуться в сторону и тут же умер под многократно повторенными ударами.

Взломщики, наблюдавшие за этим градом смертоносных ударов, весело смеялись.

— Паскудные духовные плуты! — гаркнул кто-то из них. — Евреи в доме разврата.

Джулия Шамиева изо всех сил пыталась открыть рот, закричать, но второй взломщик сильнейшим ударом уложил ее рядом с мужем.

Тут же стали малевать на стенах красные изображения серпа и молота, разрушили арку и уничтожили свиток Торы. Здание синагоги было подожжено.

На все это ушло не более семи минут.

Удовлетворенный действом, вожак банды снял с головы черную повязку. Это был молодой человек среднего роста, блондин с длинными, падавшими на плечи волосами. У него было узкое лицо, узкие губы, тип совершенно не эмоциональный. На его левой щеке красовался яркий шрам. Это была ножевая рана, которую он получил десять лет назад, когда служил полицейским и наткнулся на четырех головорезов, грабивших магазин в Восточном Берлине. Вожак приказал всей банде снять маски и вывел ее из горящего здания. Взломщики бесследно рассеялись еще до того, как утреннее солнце поднялось над спешившими в Гамбург пассажирами.