Ничего личного - Наталья Андреева

– Ну, спасибо, просветил! А то я не знал! А у тебя, прости за нескромность, какой пунктик? Не поделишься или стыдно?

– Почему? Я, например, жену свою очень люблю.

– Так и я люблю. Это неинтересно.

– Любить по-разному можно. На меня собственная сила давит, поэтому все маленькое и слабое приводит в этакое щенячье состояние. Полного восторга. Я испытываю потребность защищать. А чтоб кайф сильнее был, я эту потребность не распыляю, а концентрирую на одном объекте.

– Я не знал, Барышев, что ты такой философ.

– А ты думаешь, это только тебе можно? – оскалился Серега. – Я потому и побежал за тобой: поговорить. Нельзя человеку быть одному. От одиночества люди с ума сходят. Ты, Леха, всегда на меня можешь рассчитывать.

– Ну, спасибо!

– Не стоит. Ты сейчас еще злишься, потому не в себе. А как успокоишься, так оценишь. Я кому попало дружбу свою не предлагаю. Хотя по натуре человек добрый. Так что ты дурить переставай. Пойдем в коттедж, представители власти уже убрались восвояси со своим трофеем, то есть с трупом В. В. Иванова, завтра с утра и мы двинемся. Отдохнули, нечего сказать!

– Да, все правильно, все хорошо, только жить отчего-то тошно.

– Это ты не похмелился. Ну, шучу, шучу. Чего зыркаешь? Будто я пью! Живи, Леша. А хоть бы и тошно! Ищи, ради Христа, свою истину. Может, ты и есть пророк в своем Отечестве. А? – Барышев слегка толкнул Алексея в бок. – Ну что, мир?

– Сам не знаю. Я так сразу не могу.

– А ты попроще. Лицо попроще.

– Думаешь, народ ко мне сразу же потянется? – усмехнулся Алексей.

– Ну, не сразу. Коллектив ты против себя восстановил, факт. А коллектив, Леша, уважать надо.

– Может, хватит мне мораль читать? Сначала жена, теперь ты.

– Сашку ты зря обижаешь. Повезло тебе, а ты ее все время будто золотую монету на зуб пробуешь: настоящая или нет. Да, настоящая! Может, хватит уже?

– Все, сдаюсь! Достал ты меня, честное слово!

– Я такой, я кого хошь достану, – расхохотался Серега. – Пошли, в картишки перекинемся. Это у тебя здорово получается.

– Должен же и я какие-то таланты иметь.

– Ладно прибедняться-то. Ты, как красивая девка, на комплимент, что ли, напрашиваешься?

– А ты комплименты говорить не умеешь?

– Умею. Бабам. Как-то же я Аньку закадрил.

– Ну, для этого тебе комплименты говорить не требуется. При одном взгляде на тебя женщина столбенеет.

– Ха-ха-ха! А ты, никак, завидуешь?

Его кулак отскочил от Серегиного плеча, словно горох от стенки.

– Легче? – оскалился Серега и подставил другое плечо: – На, ударь еще.

– Да иди ты…

Он уже успокоился. И в самом деле: а что изменилось? На мир во всем мире раздрай в отдельно взятой фирме отдельно взятой страны никак не повлияет. И смерть В.В. Иванова тоже. Равно как и страдания А.А. Леонидова.

«Масштабнее надо мыслить, Леша! Масштабнее!» – сказал он себе. И пошел обратно в коттедж. Где жизнь, согласно главному своему свойству, налаживалась в условиях полной цивилизации: света, тепла и горячей воды из-под крана.

В холле, меж тем, собирались ужинать. Запасы продуктового склада иссякли, но буфет в санатории работал исправно. Поскольку столовский ужин не вдохновил, собирались добавить. И водочки тоже. Алексей же подумал, что собираются отпраздновать. А когда же собираются делить руководящие посты? Из которых теперь вакантно оба два. Верхний и нижний. Или Серебрякова объединит, наконец, этажи? Впрочем, что здесь решает Серебрякова? Она же не Саша. Решает коллектив.

С Алексеем все были более чем любезны. Это значит, что с ним не разговаривали. Он так и подумал: дабы не беспокоить. И пошел в свою комнату. То есть в номер. Состоящий из одной комнаты.

Саша сидела в кресле с книжкой в руках и делала вид, что читает. Во всяком случае, старательно переворачивала страницы. Сережку уже отпустили на волю, и он убежал к детям. Бойкот отцов на детей не распространялся.

Вид у жены был задумчивый и грустный. Алексей выхватил у нее книгу и упал на колени перед креслом. Ударив себя кулаком в грудь, воскликнул:

– Прости меня! Ну прости! Я был неправ, я приношу свои извинения!

– А без того, чтобы не ломать комедию, ты не умеешь? Нормальным человеческим языком?

– Сашенька, милая, я же люблю тебя, – жалобно сказал он.

– Лучше.

– Ну вот, опять! Люблю. Тысячу раз сказать? Хочешь, буду вот так стоять и бубнить: люблю, люблю, люблю… Пока не охрипну? Тебе легче будет?

– Легче, – упрямо сказала жена.

– Тогда я начинаю. Люблю, люблю, люблю, люблю… – он перевел дыхание.

– Что ж ты остановился?

– Хочешь, чтобы я умер от недостатка кислорода? Умереть, объясняясь в любви любимой женщине! Как это прекрасно!

– Тогда продолжай.

– Люблю, люблю, люблю…

– Что ж ты опять замолчал?

– Жду: может быть, ты меня пожалеешь? Разве недостаточно знать, что я могу сделать то, что пообещал? Если мужчина обещает всю жизнь носить женщину на руках, не заставит же она его надорваться? Если любит, конечно.

– Ладно, Лешка, ты всегда вывернешься, – вздохнула Саша и протянула руку, чтобы потрепать его волосы. Он поймал эту руку, пахнущую ландышами, прижал к губам и, целуя, сказал:

– Сашка, я больше не буду.

– Будешь. Через день опять все начнется сна чала: ты будешь злиться, говорить гадости, а я прощать, – и она высвободила руку.

– Ты добрая, а я злой.

– Ты злой, пока я остаюсь такой доброй и пока тебе все это позволяю.

– Не позволяй.

– Бить тебя, что ли?

– А я сильнее.

– Что? Да мы с тобой почти одного роста!

– Почти не считается. К тому же, у меня мускулы.

– Ну-ка, где там твои мускулы?

Она поднялась с кресла и попыталась оттолкнуть его с дороги:

– Пусти, я пойду в ванную, умоюсь.

– Ты плакала, да?

– Пусти.

– Не дергайся, женщина. – Он крепко ее прижал и на ухо шепнул: – Можно тебя поцеловать?

– Ты же меня держишь. Целуй.

– А насильно неинтересно. Я хочу знать, что ты меня простила.

– Простила. – И она попробовала вывернуться. Он не пускал. Завязалась борьба, во время которой они почти уже добрались до кровати. Через которую и лежит единственный путь к полному примирению супругов.

В это время в дверь постучали.

– Не откроем? – шепнула Саша.

– А если это важно? У нас еще вся ночь впереди, – сказал он и пошел к двери. Открыть.

На пороге стояла засмущавшаяся вдруг Анечка Барышева:

– Помешала?

– Почти. Заходи, помириться мы уже все равно успели.

– Ой, а я подумала, может вы голодные? Там ребята на стол накрывают.

– Я заметил, – сказал Алексей. – Но не заметил, что мне там будут рады. За столом.

– Ой, что вы! Ну, конечно, приходите!

– Что-то аппетит пропал, – сказал он. И по взгляду жены понял, что Саша его мнения не разделяет. «Надо выйти», – красноречиво сказал ее взгляд.

– Чайку попьете.

– Хорошо. Чай это хорошо. Мы сейчас придем.

Анечка извинилась еще раз и исчезла. Саша пошла в ванную комнату умываться. Через пять минут он осторожно постучал в дверь:

– Сашка, кончай марафет наводить! Мы не на бал!

– Хочешь, чтобы все знали, что я ревела?

Она вышла, наконец, из ванной. Причесанная и даже подкрашенная. «Красивая у меня жена», – в который раз подумал он. Ну, в самом деле, зачем ссориться из-за какого-то Иванова?

Под ручку, словно примерные супруги, они вышли в холл. И оказались последними: все уже были в сборе. Свободное место за накрытым столом оставалось только рядом с Ириной Сергеевной Серебряковой. Впрочем, Анечка Барышева тут же потеснилась и махнула Саше рукой. Жена протиснулась к Барышевым, Алексей же, внутренне грустя, пошел на заклание. Как глупая овца.

– Не прогоните? – вежливо спросил он.

Серебрякова молча кивнула: садитесь. Поскольку начальство мужского пола вынужденно отсутствовало, всем заправлял юноша по имени Коля. То есть открывал бутылки и предлагал выпить. Народ жался.

– Можно, я за вами поухаживаю, Ирина Сергеевна? – спросил Алексей Серебрякову. – Вы выпить не хотите ли? За помин души раба божьего Валерия? За Пашу уже пили. Вчера.

– Хочу, – неожиданно ответила та.

– Что налить? Вина?

– Водки. Только разбавьте ее соком.

Леонидов слегка оторопел. Вот это по-деревенски!

– Не знал, что вы употребляете спиртные напитки такой крепости!

– Не употребляю. Но сегодня случай особый.

Он наполнил ее и свой стаканы, разбавив водку апельсиновым соком. Ирина Сергеевна молча взяла свой стакан. Увидев, что Серебрякова собирается выпить, почти все потянулись к бутылкам: налить. Потом за столом возникла пауза. Все смотрели на Серебрякову, но она молчала. Алексей не выдержал и решительно поднялся.

– Пить без вводного слова нехорошо. Неправильно. Тоста сегодня не получится. По причине всем известной. Я как самый виноватый, скажу. Чокаться не положено, так что поднимем стаканы молча. Для надгробного слова время еще не пришло, да и прав у меня таких нет. Я не был близким другом покойного и почти его не знал. Но тем не менее считаю: он этого не заслужил. Сейчас мы выпьем за то, чтобы не чувствовать себя виноватыми. Возражения есть?