Знамя Журнал 8 (2008) - Журнал Знамя

Формально они дали мне знать. Уже уезжая, они меня все-таки позвали на ту их пьянку вдвоем. (Вызвали под приказ.) Вроде как по-дружески прикрепить мне звездочку майора - новый чин… Представление на майора было уже много-много раньше, еще Костыев не сбежал. Но теперь вроде бы обмыть. На деле же им, полковникам, был нужен факт - мол, они меня официально оставили… Как бы передача дел… И разумеется, в будущем один полкан будет свидетельствовать против меня, защищая другого, - и наоборот. Если вдруг что. Если спрос.

Простенькая, в сущности, схемка. Втроем, мол, мы все тогда обговорили, решили окончательно. Честь честью. Посидели вместе… Плюс выпивка.

Я, сидя тогда с ними за столом, понимать понимал, но все еще оставался дурак дураком. Так бывает… Они, знай, наливали по полной. А я думал, что, собственно, дальше. Тупо думал… От неожиданности на меня свалившегося. И только много пил с ними. И мало закусывал.

Зато я все услышал.

Они, конечно, предвидели и мою маяту, и какой головной болью я, остающийся здесь, буду болеть. Отдавая чеченцам каплю за каплей бензин… ящик за ящиком патроны. В конце концов я с чичами не полажу и меня убьют… Порвут.. Таких капитанишек-майоришек - море… Не жалко… Даже если уцелею, я буду виноват тем, что отдавал оружие чичам все больше. Когда нож был у горла. Когда пистолет был всунут мне в рот…

- Времяша так и оставляем. Одного?

И неважно, кто из полковников так сказал первым, потому что второй ему только поддакивал:

- Времяш хоро-ош!

- Догадается?.. Не-еет!.. Ни в коем случае! В его репке мысль вообще не сосредоточивается. Настоящий майор!.. Но если он чего и надумает, то это уже не для нас информейшн…

- Не успеет надумать. Он ничего не успеет… Им, оставшимся, здесь быстро рвут жопу.

Так они говорили… Два полкана, Фирсов и Федоров, а я, времянка, времяш, которому скоро порвут жопу те или эти, лежал под высоким и красивым крыльцом их чистенького штабного дома… Лежал в собственной неожиданной блевоте и их слушал. Я тогда слишком уважал моих полковников.

Я уважал… И было стыдно, что я так торопливо напился. Напился плохо, мутно. Хотелось, чтобы какое-то время, минут пять-десять меня не видели, пока проблююсь. Хотелось в пять-десять минут выправить и выровнять вдруг покосившуюся майорскую удаль.

Они, полковники, сами поторопили меня. Они дружелюбно погнали меня в кусты: “Поди, капитан, проблюйся. Но не сворачивай на плац!” - “Он уже майор, ты забыл?!. Поди. Поди, майор”. - “Не сворачивай на плац, майор. А сразу в кусты. Сирень от шиповника еще отличаешь?.. В сирень нельзя - в шиповник валяй!”

Тяжелый, я вышел. Асфальтовый плац показался мне бесконечным, не дойду. Но и кусты шиповника росли почти на горизонте. Так казалось. Так меня подпирало… Не дойду… И я не пошел в кусты шиповника. Не полез… Я попросту сунулся под крыльцо (как когда-то в моем детстве мой отец), - под высокое крыльцо их дома, где меня выворачивало, крутило, подбрасывало, исторгало из меня непонятно что… и не ел я этого… не пил!.. А оно из меня летело и фонтанировало.

Зато услышал… Они меня заложили, батя, меж двумя стопками водки. Местная поганейшая водка, под колбасу и сырок, еще рыбка была копченая… а-а, вот чем рвало… Рыбкой привозной. Копчушкой… Они меня, батя, сдали. Списали, как на складе… Заложили, закусывая… И запивая… Им было все равно, что у меня остается жена и малая тогда дочка. Им было без разницы, что я живу некую свою жизнь, что и сам я был (как и они) когда-то пацаненок… что у меня была мать, и что ты учил меня удить, вырезать удилище… мягко, но быстро выбирать лесу, когда она, скользя в воде, обжигает пальцы… Им было начхать, батя… А я был под их крыльцом. Твой опыт.

Ты не помнишь, батя. Зато я помню. Ты принагнулся и вдруг быстро-быстро полез под крыльцо. Вроде по делу… Давно это было… Шмыгнув туда, ты там спокойно и честно блевал, чтобы мальчишки, пацанва, выбежавшие следом, не видели тебя. Чтоб не заулюлюкали… Я видел тебя там. Глазастый мальчишка видел тебя, а они нет. Ты очень хорошо притих под крыльцом, батя. Хорошо спрятался. Настоящий честный совок. Стыдливый.

Много позже Фирсова и Федорова отдали под суд, за то, что они оставили склады. Нет, нет. Не за меня, разумеется… А вообще… Ими кто-то высокий прикрылся, как собирались они прикрыться мной. Но все-таки они получили свое. Война - справедливая вещь… Иногда.

Может быть, когда их судили… Жалким и похудевшим, с оборванными погонами, может быть, им припомнилось, как они сладко ели и пили, удирая из Чечни… как жировали… бросив одного… приказом!.. оставив человека, с которого обязательно спросят… сейчас спросят те, а после эти… Щелк! Щелк!

И не будь тогда свыше этих звонких щелк-щелк пальцами, как бы уцелел майоришка, обреченный на выбор - либо быть судимым за расхищенные склады, либо за предательство, пособничество сепаратистам… Либо еще проще - быть пристреленным крикливыми чичами еще той, еще самой первой волны. Откуда их тогда набежало?.. С заячьей губой. С одним ухом… Редко-редко кто без нервного тика… Для большинства людей нет разницы, убил тебя красавчик или урод уродом. Но из опыта я-то знаю. Все-таки приятней, когда на тебя наводит дуло человек красивый… Как-то спокойнее.

Наконец ворвались. Они носились по пакгаузам, кружа возле ящиков с “калашниковыми”. Третья волна… Это был бы полный финиш, конец. И для меня. И для складов. И то, что этот человек с усиками сумел хотя бы временно их построить и ими покомандовать, говорит в его пользу. Генерал, он делал дело с умом.

Я тогда и к нему обращался. По старой памяти… Я же складской, я… на ничьей земле. Помоги, товарищ генерал, унять своих бесноватых.

Ответ был краток - не могу.

И кратко же Дудаев пояснил:

- Я сам случаен. Я тоже случаен. Поверь, майор… Лидер - это большая случайность!

Он умел скромничать. Как все люди с безграничным тщеславием. Но спустя время мне подумалось - а вдруг человек говорил правду. Правду, которую он знал. Правду, которой он не стеснялся.

Оседлать волну… Только не спешить, не хапать - вот и весь талант лидера. Накопить, насобирать, надергать себе, намолить правдой-неправдой побольше звездочек на погоны, дождаться волны и… и… и не спешить.

Он тонко чувствовал боль своего народа, униженного и оскорбленного (прежде всего высылкой из родных мест… полными составами!). Он улавливал минуты гнева. Виражи противостояния… Те минуты и те особые виражи, когда гнев уже надо унять. Направить!.. Отсюда и особенное, уважительно-насмешливое его чувство к врагу. Это у него классно получалось!.. РУССКИЕ - В СИБИРЬ… Он заметил надписи и запретил, велел подправить. РУССКИЕ - ДОМОЙ… Это красовалось на стенах, на торцах пятиэтажек, на заборах. На общественных полуразрушенных зданиях.

Он грамотно раскачивал лодку.

Так что возможно, что и сам Дудаев не смог бы на них в голос прикрикнуть. По пакгаузам, по всему складу чичи бегали как отвязанные. Уже сами по себе… Как муравьи… Лезли. Что-то волокли… Мои последние два солдата охраны вырывали у них ящики, но отнести на место уже не успевали. Хотя бы вырвать из рук… Оставались еще солдаты-грузчики, но те тоже таяли. Тоже в бега! В Россию… Ничто там и тут не убиралось… Ящики где попало. Я уже и не пытался отыскать по описи, где что лежало. Опись только мешала и путала, такой был бардак!

Что-то немыслимое. Бесноватые! Чокнутые! Метались по складу… И дрожали плотской дрожью, как только приближались к ящикам с оружием. Их трясло. В них ничего не было, не осталось от тех чеченцев (их дедов), которых, тихих-мирных, выселяли в степи Казахстана и в Сибирь семьями и целыми селами.

Мои последние два солдата жили, совсем онемев, оглушенные чужеродной силой. Молчали. Я тоже онемел… На моих глазах! Никогда и нигде, ни одна женщина не притягивала так мужчину, как притягивал чеченских юнцов новенький, пахнущий смазкой складной “калашников”. А гранатометы!.. Это же чудо! Это пляска и транс!.. Невероятно, но я видел, как один из этих бесноватых гладил, а потом и поцеловал угол ящика, где в щель меж досками проглядывала “труба” реактивной РПГ-26.

Теперь я откупался целыми ящиками… Автоматы, патроны… Но оружия все еще было очень-очень много. Переполненный склад был беременной женщиной. И одним из тех предчувствий, какие случаются у перехаживающих свой срок беременных, было то, что вот-вот к нам сюда явится сам Дудаев… И встанет вот там… На входе… С улыбкой. Она была холодная, его улыбка. Напряженно-холодная… Улыбка больше, тревожнее напрягала, чем все эти дурацкие угрозы юнцов - отрезать мне оба уха, по очереди… Размозжить голову, зажав ее дверью… Технология каждой угрозы подчеркивалась. Технология была серьезная, судя по громыхающей вслед горской ругани… И так милы казались вкрапленные там словечки русского мата.

Один ящик с верхней полки, вырвавшись из рук чича, упал с трехметровой высоты. Грохот оглушил. И чеченцы, и мы - разом притихли, подумав, что рванул… или вот-вот начнут рваться снаряд за снарядом. Кое-кто бросился на пол… Снаряды были как раз на верхних полках. Облако белой пыли запудрило нас. Это была известка… Всего лишь!.. Страх отпустил. Минута мертвой тишины взорвалась радостными пронзительными криками. Вопили… Плясали…