Гонка на выживание - Джеймс Паттерсон

Горящие обломки рассеялись по темной поверхности бухты, остатки самолета быстро погружались, и вода доходила мне до лодыжек.

Потом на левом крыле полыхнула громадная оранжевая вспышка, дохнуло горячим воздухом. Черный дым с отвратительным запахом горящего пластика обжег мне лицо. Должно быть, взорвался еще один топливный бак. Пламя яростно плясало, уничтожая самолет. Через полминуты оно окутает и меня.

Мейер, пристегнутый к сиденью, был неподвижен — потерял сознание от удара или умер.

Я не собирался выяснять, что с ним.

Используя целую руку и оставшиеся силы, я вывалился в проем пассажирской двери и плюхнулся в холодную воду. Ловя ртом воздух, я заработал ногами, пытаясь отплыть как можно быстрее.

Потом я увидел сквозь дым движение в самолете — что-то бьющееся в пламени. Господи! Это был Мейер.

В горящей одежде он выкатился из того же проема и исчез под водой с шипящим всплеском.

Мейер вынырнул рядом со мной! Я отшатнулся, ударив его пинком, а он со звериным воем попытался вцепиться мне в глаза обгорелой рукой.

Потом произошло нечто странное. Меня охватила какая-то наркотическая эйфория, лицо расплылось в широкой улыбке. Я зажал его шею в замок и потащил вниз, в холодную, темную воду. Все звуки исчезли. С вновь обретенной силой я принялся душить его.

Это было восхитительно.

Ни разу в жизни я не был так целеустремлен, как в ту минуту. Я твердо знал, что эта злобная тварь, которую я держал в неразрывном захвате, кровожадный мерзавец, угрожавший моей семье и едва не убивший меня, никогда больше не ступит на землю живых. Я умирал вместе с ним, но это была лучшая из возможных смертей.

Я потерял всякое представление о времени. Понятия не имел, сколько его протекло, пока он не перестал сопротивляться. В конце концов воздух вышел у меня из легких, и я лишился сил. Но держал его до последнего мгновения, пока он не выскользнул из моих ослабевших рук.

Оставшись один, я продолжал болтаться в воде — не представлял, двигаюсь вверх или вниз, и это не имело значения. Я умирал, окоченел, слишком ослаб. Мои ноющие, горящие легкие отчаянно требовали воздуха. Через несколько секунд я буду вынужден вдохнуть холодную, соленую воду.

Но даже когда я платил эту высшую цену, покой не покидал меня.

И вдруг я увидел впереди бледное, светящееся тело, плывущее ко мне. Наверняка это было галлюцинацией. Я только что перенес травму, какую только может выдержать человек.

Тело подплывало, я смотрел на него в ужасе, пока не понял, что все в порядке.

Это была моя жена, Мейв.

Все встало на место. Она помогла мне выжить в этой катастрофе — была моим ангелом-хранителем, берегла меня так, как я молил бы ее это сделать.

Но когда я потянулся к ее светящейся руке, она печально покачала головой и исчезла.

Затем вокруг меня появились другие человеческие тела — большие, темные, материальные. Грубые руки схватили меня и сунули между зубов что-то резиновое.

С насильно открытым ртом я не мог больше сдерживать дыхания. Плотина прорвалась, и мои изголодавшиеся легкие отчаянно заработали.

Но вместо холодной воды, к чему я был готов, в них пошел чистый, свежий воздух — как я вскоре узнал, из акваланга ныряльщика береговой охраны, одного из команды, отправленной на вертолете перехватить гибнущую «сессну» и найти меня в темной бухте.

Эти герои подняли меня на поверхность, а другие вертолеты и судно, посланные береговой охраной и городскими властями, уже приближались к месту катастрофы, чтобы погасить огонь и искать уцелевших.

Уцелел, слава Богу, только я.

Однако безумные события еще не закончились. Когда ребята из береговой охраны втащили меня на палубу катера, я встал и даже попытался нырнуть обратно. Два фельдшера пристегнули меня, кричащего и брыкающегося, к носилкам.

— Расслабьтесь, детектив, — сказал один из них, пытаясь успокоить меня. — Этот летчик погиб. Все кончено.

— Черт с ним!

Горло словно разрывалось, когда я орал в полную огня темную воду:

— Мейв! Мейв!

Эпилог

Хоккейные клюшки

Глава девяносто седьмая

Кроме запястья, я сломан лодыжку и три ребра, пришлось залечь на неделю в больницу. Зарплаты нью-йоркского полицейского на это не хватило бы, но медицинские страховки у нас надежные.

Сбивший нас пилот истребителя «Ф-15» вечером накануне выписки пришел ко мне в палату, чтобы извиниться.

— Шутишь? — Я хлопнул по спине этого двадцативосьмилетнего парня с детским лицом. — С этим психом мне следовало вызвать удар с воздуха раньше.

Спустя месяц, почти день в день, я пришел в церковь Святого Духа, все еще на костылях. Алтарь выглядел как английский сад. Орган заиграл «Музыку на воде» Генделя — любимую вещь Мейв.

Мы решили, что служба в память о ней будет жизнеутверждающей и все такое прочее. Даже устроили эту службу в день ее рождения, а не в годовщину смерти.

Тогда почему же, когда меня пронизывали печальные, нежные аккорды, каждая клетка в теле хотела зарыдать?

Я услышал, как за моей спиной кто-то откашлялся. Мой сын Брайан в белом облачении держал бронзовое распятие. Другие мальчики, прислуживавшие вместе с ним в алтаре, стояли позади него с зажженными белыми свечами.

Отец Симус, подходя, взглянул на часы.

— Если будешь так любезен… — Он пристально посмотрел на меня.

— Начну вместе с тобой, — ответил я.

— Майк, минутку, — серьезно сказал он и повел меня к алькову для крещения.

Я подумал, что знаю, какую он произнесет проповедь. Напомнит, что в прошедшем году я был настоящим негодником. Чересчур саркастичным, язвительным, ожесточенным. Старался выплеснуть гнев, снедавший меня изнутри. И будет прав. Нельзя больше быть таким злобным. Жизнь коротка. Если Учитель и преподал мне что-то, то именно это.

— Майк, послушай, — прошептал Симус, обняв меня теплой рукой. — Прошел почти год, и я очень хочу сказать, как горжусь, что ты сохранил семью. Мейв тоже гордится тобой. Я это знаю.

«Что?» — подумал я.

— А теперь иди на свое место, парень. Мне пора начинать мессу.

Я быстро прошел мимо скамей, заполненных друзьями и детьми, к первому ряду.

Крисси улыбнулась и взяла меня за руку. Теперь у нее все наладилось. В первые дни после того инцидента я не раз замечал печальное выражение на ее ангельском личике, особенно когда все они навещали меня в больнице. Но в последнее время она стала делать то, что делают дети, — двигаться вперед.

Пожалуй, я мог извлечь из этого урок.

После проповеди Джейн прочла стихотворение Анны Брэдстрит «К детям», которое нашла на сложенном листке в одной из книг Мейв по кулинарии.

— Мама учила меня тому, чему Анна Брэдстрит хотела учить своих детей, — сказала Джейн, откашлявшись. —

«Что есть благо, что есть зло,Что живет, и что прошло,Чем спасти, и чем убить.И порвись здесь жизни нить,Среди вас смогу я жить,Мертвой с вами говорить.Что ж, прощай, моя семья.Счастливы будьте — буду и я».

У меня больше не было сил сдерживаться. Я заплакал. И, поверьте, не только я. И крепко обнял Джейн, когда она возвращалась к своей скамье.

После этой церемонии девочки приятно удивили меня пикником в Риверсайд-парке. Я посмотрел на Гудзон и вспомнил, как видел Мейв в воде светящимся ангелом. Если это всего-навсего галлюцинация, что ж, пусть она повторится.

Но какая-то часть меня, лучшая часть, так не думала.

Когда-нибудь я увижу ее снова. Раньше я только надеялся на это, но теперь знал.

Я смотрел, как Брайан и Эдди перебрасываются футбольным мячом. Врач сказал, что перелом лодыжки не позволит мне ходить еще недели две, но что врачи понимают? Я бросил костыли, захромал к ним и принял пас. Крисси с Шоной тут же подскочили, и я позволил им остановить меня. Собралась вся моя команда. Даже Симус — он взял мяч у меня из рук, а потом весело кинул мне в грудь.

Я закрыл глаза, когда в ушах зазвучали отвратительные слова Мейера: «И это все, ради чего ты живешь? Это поднимает тебя по утрам из постели?»

«Поверь в это, сукин сын, — подумал я. — И где бы ты ни был, надеюсь, ты все еще горишь».

Глава девяносто восьмая

Когда мы вернулись к нашему дому, у входа какие-то протестующие толпились перед телекамерами и людьми с микрофонами.

Один из пикетирующих держал плакат с надписью «ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА».

Неужели кто-то возмущен, что Мейер мертв?!

Минутку. Дело ведь происходит в Нью-Йорке. Так что все возможно.

Затем на другом плакате я увидел изображение молодого негра. Под ним было написано крупными буквами: «КЕННЕТА РОБИНСОНА УБИЛИ! ДОЛОЙ ПОЛИЦИЮ!»

Я был ошеломлен. Эти люди негодовали по поводу смерти убийцы из шайки наркоторговцев в Гарлеме, случившейся лет десять назад.