Трофейщик - Алексей Рыбин

В мягком свете настольной лампы, во вкусном табачном дыму, распространяемом трубкой, которую дома курил Гена, набивая ее дорогим редким табаком, в становившихся все более короткими и редкими фразах, которыми перебрасывались четверо друзей, теперь они стали еще ближе друг другу. И Лена — человек в компании новый — чувствовала себя своей, словно много лет знала и смешного этого гусара Лешку, и слегка высокомерную Катерину, и Геночку — мудрого, но изображавшего из себя необремененного ничем подростка. И не было сейчас здесь места обычной злости, въевшейся в душу каждого российского гражданина. Они были вместе, они были живы, они любили друг друга, что еще могло иметь значение? «Все будет хорошо, — думал Алексей. — Все будет…»

Часть вторая

I

Роберт блаженствовал. Глаза открывать не хотелось — приятное тепло, совершенно непохожее на тепло от батарей центрального отопления, ставшего для Роберта привычным, разливалось по его поношенному, несвежему телу, которое, впрочем, казалось помолодевшим. Роберт закинул руки за голову и сладко потянулся. Левая рука, наткнувшись на препятствие («Стена», — подумал Роберт), замерла, а правая рухнула в пустоту, свесившись вниз. «Это еще что?» — удивился он. Привыкнув спать исключительно на полу, Роберт был озадачен, найдя себя на вагонной верхней полке — ничего другого в голову не приходило. Как было ни лень, глаза все-таки пришлось открывать — неизвестности Роберт не любил.

Он находился в маленькой, метров десять квадратных, комнатке, по двум стенам которой шли двухъярусные нары, пустующие, кроме его «шконки». Узенькое мутное окно почти под самым потолком, светилось серым блеклым светом, лампочка без абажура не горела. Осторожно стянув с себя бурое суконное одеяло, Роберт приподнялся и свесил ноги со своих нар. На противоположной от окна стене он увидел низкую дверь, которая, к его удивлению, — Роберт ни секунды не сомневался, что он за что-то арестован (уж больно помещение походило на камеру) — была широко распахнута.

Осторожно опустившись на пол, он понял, что лежал в носках — еще одна новость. Ботинки стояли рядом, и, натянув их на ноги, Роберт медленно выглянул в проем двери. Небольшой коридор со стенами, выкрашенными типовым подвальным зеленоватым цветом, одним своим концом упирался в тупик с таким же узеньким оконцем наверху. Противоположного же конца видно не было — коридорчик сворачивал под прямым углом. Напротив камеры Роберта была еще одна дверь, запертая на большой висячий замок. Роберт дошел до поворота и увидел, что помещение, где он находился, не такое уж и маленькое — за поворотом коридор оказался длинным и снова куда-то сворачивал. Дверей на этот раз было много и по обе стороны. Некоторые из них были открыты, и Роберт услышал невнятные голоса, несущиеся с разных сторон и сливающиеся в общее монотонное жужжание. «Хуже не будет», подумал он, хотя, впрочем, пока жаловаться было особенно не на что.

Роберт двинулся по коридору и, поравнявшись с первой из открытых дверей, осторожно заглянул внутрь. В небольшой комнатке за письменным столом, на котором не было ничего, кроме старенького телефонного аппарата, сидели друг напротив друга два молодых, лет двадцати, человека. Одетые в неброские дешевые костюмы, они были похожи, как родные братья, — одинаковые короткие стрижки, широкие плечи, большие кисти рук, которыми они одинаково подпирали одинаковые квадратные подбородки. Они синхронно повернули головы и уставились на Роберта.

Он вдруг почему-то почувствовал расположение к этим одинаковым парням. Кого-то они ему напоминали, кого-то хорошо знакомого и близкого. В их глазах не было ни теплоты, ни участия, зато была уверенность, внутренняя сила и равнодушие. Равнодушие, в первую очередь, к себе. И вдруг он вспомнил.

Вспомнил, как давным-давно, так, что трудно даже сказать, во сне ли это было, наяву ли, просыпался в своей квартире от обжигающей, выламывающей зубы то ли сухости, то ли просто какого-то космоса, наполняющего рот и оттуда пробиравшегося в самый мозг по носоглотке, через гортань, через сосочки языка. Единственная мысль — ни в коем случае не шевелиться, не двигаться, чтобы голова не развалилась окончательно. Но, удивляясь сам себе, Роберт медленно начинал подниматься, опираясь на дрожащие руки, — приказ телу давал не мозг, полностью заполненный болью, а что-то в груди, рядом с сердцем, о котором он тогда не думал — оно еще не болело. Приказ шел откуда-то из-под диафрагмы, из глубины живота, где зарождалось что-то вроде страха, неосознанного еще, но настолько сильного, что ему подчинялась и голова, и обессиленное тело, которое само по себе вставало и шло, передвигая негнущиеся (идиоты эти со своей зарядкой, надо же, кто только придумал эту глупость?) ноги в ванную. Чужой, именно чужой — Роберт видел ее со стороны — рукой откручивало кран и зачерпывало горсть ледяной воды. Повинуясь этому же приказу, открывался рот, разлепляя, кажется, уже навек слипшиеся горячие губы, и проглатывал обжигающую живую, стремящуюся вылиться, просочившись между корявыми, неуклюжими пальцами, массу. И мгновенно приходило избавление. Глаза открывались, вернее, будучи и раньше открытыми, просто фокусировались и начинали различать окружающие предметы — едва видимые в остатках утреннего света, проникающего через дверной проем сзади. Разум включался внезапно, и Роберт, став наконец единым целым, брел в коридор и включал свет. Вернувшись в ванную, он видел эти предметы уже во всей их наглой, вызывающей примитивности — облезлая деревянная полочка справа, привинченная шурупами к стене, покрытой своими руками когда-то белым кафелем, на полочке — лысеющий рыжий помазок с жесткой, словно седеющей щетиной и остатками вчерашнего мыла, белая, с коричневой полоской грязи посредине ручки зубная щетка, годившаяся дедушке помазку в старшие сестры, круглая мятая бумажная коробочка с меловыми комками зубного порошка и кажущийся среди этих анахронизмов чужим и нелепым, сверкающий металлическими округлыми боками бритвенный станок, подаренный Роберту на прошлое 23 февраля в профкоме. Но старички явно не терпели этого наглеца и уже, кажется, сломили его — покрытый ржавчиной краешек лезвия, так контрастировавший с напускной красотой станка, красноречиво это подтверждал — буроватые полоски по обеим сторонам прямоугольной гордой головки прибора были его первой уступкой ветеранам, а дальше будет больше…

Роберт нащупывал на раковине крохотный, с острыми краями кусочек мыла (бля, сегодня же куплю новое), совал его под струю холодной воды (до помазка ли сейчас) и начинал тереть им наждачные крупнозернистые щеки. Именно в этот момент он первый раз за день смотрел на себя в зеркало — маленький прямоугольник, эпоксидкой приклеенный над раковиной, с отбитым нижним правым уголком, забрызганный мельчайшими белыми капельками, вылетающими изо рта Роберта при чистке его крупных ровных желтых зубов, много удивительных лиц повидавший на своем длинном и нудном веку.

Первое, что видел Роберт, посмотрев в зеркало, были его глаза. Широко расставленные, большие, серые, с красными прожилками на белках — красивые, в общем, глаза. Они по определению не могли быть близорукими — предназначенные судьбой для слежения за крутящейся заготовкой, за стружкой, выползающей из-под резца, легко читающие мелкие деления на шкале штангенциркуля. Глаза закаленные, не слезящиеся от едкого дыма «Беломорканала» или автомобильной гари. Глаза настоящего мужчины. Мужика. Они мгновенно узнавали среди окружающих таких же настоящих мужиков, и сейчас Роберт узнал взгляд сидящих за столом парней — свои, точно, свои. Настоящие. Вспомнился вдруг еврейчик во дворе на Пушкинской — его слезящиеся маслины, в которых хрен чего прочитаешь, не поймешь, о чем он думает, поганец. А эти — нет. Все ясно с ними. Если злятся, то злятся, если смеются, то сразу видно, что нож в спину не воткнут.

— Выспались? — спросил у Роберта один из близнецов.

— Ну-у-у, — неопределенно протянул тот, не зная, что его ожидает дальше, но страха неопределенности не чувствуя — ребята с такими глазами не продадут.

— Идите поешьте — прямо по коридору до конца, последняя дверь.

— Спасибо. — Роберт хотел было сказать «браток», но решил пока с этим повременить. Повернувшись, он пошел в указанном направлении. Точно следуя предписанному маршруту, Роберт дошел до конца коридора, открыл дверь и оказался в помещении, чем-то напоминающем маленькое кафе — несколько столиков, прорубленное в стене окошечко раздачи, какие-то картинки по стенам, на столиках солонки, все чистенько, строго, вот только кассы не было.

— Кто такой будешь? — пробасил голос из окошечка. Говорившего видно не было, и Роберт ответил безличному собеседнику:

— Да меня вот послали…

— Ха-ха, послали. Правильно послали. Чего надо?