Парикмахерия - В. Бирюк

Снова волна побежала по этому странному месту погребения. Зашуршали, закачались камыши вокруг. И всё затихло. Ведьма-язычница и «княжий муж», тащивший «благую весть»… «В одном флаконе». Точнее — «в одном омуте». Что ж, им найдётся, о чём поговорить в вечности. А меня ждут дела. «Здесь и сейчас».

К сему времени кровь многих душ христианских была уже на руках моих. Но вирник Степан Макуха был первым, на которого я смотрел не как на человека — худого ли, злого ли, враждой ли ко мне дышащего. Но как на функцию, как на «служилого». И убиен он мною был не для защиты жизни своей или людей моих, но токмо того ради, чтоб «функция» сия исполнялась более ко мне благорасположенно. Не имея в те поры средств для изменения законов, в краях сих действующих, должен был я стремиться к бездействию их. В той части, которая мои дела затрагивала. Так в смертях человеческих, мною свершаемых, всё более на смену ярости и страху приходили соображения целесообразности и выгодности. В меру моего понимания.

Мы вернулись к лошадям, но прежде чем отправиться на заимку, я решил провести «воспитательную беседу».

– Ноготок, то, что ты видел рассказывать нельзя никому. Никогда. Ни другу-брату-свату. Ни попу, ни начальнику, ни прохожему-перехожему. Ни под пыткой, ни спьяну, ни на исповеди. Понял?

– Ага. Насчёт пытки и пьянки — понятно. Только… Поп-то спрашивать будет. Чего говорить-то?

– Правду. Одну только правду, ничего кроме правды. Но — не всю правду. Вот слушай: «Покаяние» — это славянский перевод греческого слова «метанойя», буквально означающего «перемена ума». Но ты-то нанялся ко мне в службу с нынешним своим умом. Мы составили ряд, договор с тобой. С таким, какой ты есть. Ежели ты меняешь себя без моего согласия, то рушишь наш уговор. Это клятвопреступление — один из семи смертных грехов. Вывод: для тебя искренняя исповедь — грех. А неискренняя — ложь перед Господом. Что снова грех. Так что говорить самому или на вопросы попа отвечать про дела мои и тем менять ум свой по делам этим — тебе нельзя. Теперь посмотри на это с другой стороны: исповедь — очищение души стыдом. Сделал ли ты что-либо стыдное? Нет. Значит, и греха на тебе нет. Или ты собрался священнику всякий свой шаг пересказывать? Всякий вдох и выдох? Вот и об этом говорить на исповеди — не следует. И третье: исповедь — очищение от собственных грехов. Если же ты, по воле моей, в делах моих, сделал нечто худое, то сие есть мои дела и мои заботы. Это — мои грехи. Не рассуждай на исповеди о прегрешениях соседей или знакомых — только о своей душе.

– Оно-то так, но… иной поп как клещ вцепиться и давай душу мотать.

Ну, вообще-то — да. Вопросники, которые следовало заполнить ответами кающегося, существовали с первых веков христианства. Понятно, что такая массовая организация, как христианская церковь, постоянно стремилась к бюрократизации всей своей деятельности.

«Артиллерия в особенности имеет свойство обрастать множеством уставов и регламентов» — это Эренбург о молодом капитане Испанской Республиканской армии, который летом 36 года остановил франкистские танкетки где-то на выжженных холмах Гранады. Пушки среднего калибра ударили по движущимся бронированным машинам прямой наводкой.

" — Но так же нельзя. Не по уставу.

– Знаю. Но очень было жалко терять мои пушки».

Потом это стало фирменным русским приёмом. Когда генерал Говоров прямо потребовал: «При нынешней насыщенности передовой линии автоматическим оружием, артиллерия должна находиться непосредственно в боевых порядках пехоты».

По уставам, регламентам, инструкциям, наставлениям и поучениям количество вопросов, которые должен был задать священник на исповеди, доходило до нескольких сотен. Перечень в разы длиннее, чем анкета времён культа личности. Даже в начале третьего тысячелетия люди, и церковники, и миряне, пытаются такими списками навести порядок. В своих головах и в своей совести. Систематизация. «Грехи против бога, грехи против ближних, грехи против себя…». Тяжкие, не тяжкие, особо тяжкие…

– Пятерёнки шестирёночные есть? Ставь псицу.

Армия меняет свои уставы, когда её бьют. Но церквям, как правило, и это не помогает. Только раскол может изменить ситуацию. Новые фанатики устанавливают новые правила. Но не надолго — на смену им под новыми названиями, в новых одеждах, приходят те же бюрократы. «И нет ничего нового под луной».

– Тогда вот тебе, Ноготок, моё слово: от того мига, как вышли мы с заимки, до того, как войдём назад, — забудь сделанное, виденное, слышанное. Не забудешь — плохой слуга. Грешен в клятвопреступлении. Ибо клялся мне, что исполнишь всякую волю мою, но не исполнил. Забудешь — тогда есть известное правило: если человек не утаивает грехи сознательно, если исповедь приносится им искренне, чистосердечно, с намерением исправиться, ему прощаются все грехи: и те, которые он назвал, и те, о которых забыл, и те, которые он сам в себе не замечает.

Ну вот, дожил — прогрессирую в «Святой Руси» богословские конструкции русского православия начала третьего тысячелетия: мысль о том, о том, что грехи на исповеди или все прощаются, или все не прощаются, а третьего (то есть какого-то частичного, неполного прощения) — не дано. Достоверность утверждения проверена Московской духовной семинарией. Профессиональный анализ «творений всех Святых Отцов» позволяет утверждать: «прощаются ВСЕ грехи», а не только исповеданные.

– Так-то оно так. Да ведь не отстанет. Епитимью наложит.

Мда. Ноготок — прав. Священник — человек. И «ничто человеческое ему не чуждо». А хомосапиенсы любопытны как все обезьяны. Масса людей любит сплетничать, любит копаться в чужом белье, в чьей-то личной жизни. Узнавать чужие тайны, вынюхивать что-нибудь «стыдное». И ещё — одна из самых сильных человеческих эмоций — досада от обманутых ожиданий.

" — Падре! Я грешна! И грех мой велик и страшен!

– О! Ну-ка, ну-ка. Рассказывай. Покайся, и Господь простит.

– Каждый вечер перед сном… Я не могу! Мне стыдно!

– Покайся, дочь моя, и возложи надежды свои на Господа нашего Иисуса. Ибо всемилостивый Он. И нет греха, который Он не может простить. Ну, так что такого… греховного, такого стыдного, ты делаешь перед сном?

– Я… я выковыриваю грязь, что собирается между пальцами ног. И нюхаю её. И мне нравится. Это страшный грех?»

Это — следующее столетие, 13 век, Северная Италия. Священник, несколько обманутый в своих ожиданиях насчёт «страшного греха», в досаде наложил епитимью: год не мыться. Наверное, смысл в этом есть — запах от всего тела будет такой, что «выковыривать грязь, что собирается между пальцами ног» будет уже не интересно. Но запретить мыться юной селянке в условиях жаркого климата, неотменяемых полевых и домашних работ, на фоне регулярного менструального цикла… Девушка заболела и умерла. Мучительно. Убийство в особо жестокой извращённой форме? Причём здесь это? На всё воля Господа. «И ничего не делается без соизволения Его». Включая идиотов во власти. В том числе — и церковной.

Искренне верующий человек превращается в игрушку «менеджеров» своей веры. Искренне неверующий — в игрушку себя, своих страстей, своего ума. Кому живётся лучше: мячику, который пинают двадцать здоровых мужиков в трусах на футбольном поле, или мячику, который прыгает сам по себе? Ну, наверное, смотря кого чем «надули».

– Вот что, Ноготок, будут приставать — посылай ко мне. Твоё дело — молчать. Моё дело — отвечать. Давай каждый будем делать своё.

Нормалёк. Гитлера цитируешь, Ванька. Тот тоже обещал солдатам вермахта принять все их грехи на себя. «Идите и убивайте. Бог — с нами. Gott mit uns». Эта надпись была на пряжках солдат прусской, потом — германской армии. Она же, на русском языке, в Большом Государственном Гербе Императора Российской Империи. Так что канцлер был не первым. Во все времена бывали разные «фюреры», которые выдавали своим последователям «всеобъемлющую индульгенцию». Тотальное освобождение от грехов именем божьим.

А почему нет? Если наказание, «кары господни» носят тотальный характер, если они ниспосылаются на целые народы и местности в форме мора и глада, то и прощение должно быть тотальным. Принцип индивидуальной ответственности за грехи свои, за своё личное действие или бездействие, в христианстве постоянно заменяется ответственностью коллективной. А раз «все равны перед богом» и его карами, то есть и такие, кто «равнее». Если есть святые, блаженные, праведники… у которых с ГБ «особые отношения», которые могут отмолить не только свои личные прегрешения, но и чужие, то они, естественно, могут, «основываясь на наработанных, устоявшихся, накатанных связях» в этих, уж воистину «высших сферах», выдавать и индульгенции. Вполне по Некрасову:

«Он туда просунет взяткуЛишь рукам разведёшь».

Пожалуй, наиболее массовое освобождение выдал сам Иисус — он освободил всё человечество от «первородного греха». Хотя какое отношение имели его современники к событиям четырёхтысячелетнего (по Торе) прошлого? Ну, наверное, прямое. Господь-то явно не владеет понятием «срок давности».