Жажда боли - Эндрю Миллер

Джеймс приезжает в три часа ночи. Погода, и без того скверная, за ночь обернулась настоящей бурей. К утру непременно будет сорвано несколько дюжин труб, да и теперь уже черепица, свистя, падает с крыш в темноту. Не видать ни луны, ни звезд. Окна и двери наглухо закрыты во всех домах. Во всех, кроме одного.

Господин Поттер ждет в столовой, держа у окна лампу. Выпив полбутылки бренди, он чувствует, что никогда еще в жизни не был так трезв, так ужасающе рассудителен. Он замечает мерцание фонаря посланного за доктором слуги, потом неясные очертания коней с опущенными головами.

Как только Джеймс входит в обшитую панелями прихожую, захлопнув плечом дверь, само его присутствие, естественная точность движений успокаивает домашних. Он поднимается по лестнице с саквояжем зеленого сукна в руках. Он не желает торопиться.

Господин Поттер видел его лишь однажды издалека, находясь в дальнем конце внутреннего двора аббатства. Шел дождь, и Дайер укрылся у западных дверей со своим другом — а может, слугой? — Марли Гаммером. Ждал кого-то или чего-то. На него указала ему госпожа Поттер. «Вон тот человек», — сказала она. Как раз тогда она только что узнала о своей беременности.

Джеймс открывает дверь. Комната роженицы. Больной. Умирающей. Очаг забит дровами. В жарком, перегретом воздухе трудно дышать. Вокруг кровати сидят три женщины. В самой старшей Джеймс признает госпожу Аллен, про которую говорят, что она обладает сверхъестественными способностями и знается с нечистой силой. Ее присутствие явственно свидетельствует об отчаянии Поттера. Она что-то напевно бормочет над лежащей на кровати женщиной. Услышав шаги Джеймса, замолкает. Оборачивается к нему:

— Явился ее прикончить?

Джеймс обращается к господину Поттеру:

— Если вы желаете, чтоб эта ведьма осталась, велите ей молчать.

Он склоняется над госпожой Поттер. На мгновение их глаза встречаются — ее смотрят из бездны страдания, его отвечают с бесстрастием двух лун. Руки Джеймса ложатся ей на живот. Женщина вздрагивает от холода его пальцев. Это ее первый ребенок, и она шепчет: «Не убивайте его, сэр». Джеймс отбрасывает одеяла. Ощупывает, сжимает и принимает решение. Подходит к господину Поттеру со словами: «У нее узкий таз, потому ребенок и не может выйти. Есть способ спасти и ее, и младенца. Но мне придется ее разрезать».

— Разрезать?

— Как мать кесаря. Разрез брюшной полости.

— Разрез?

— Именно так, сэр. Мы разрежем живот и вынем младенца. Это нужно делать быстро. Если вы не согласны, то я оставляю вас наедине с заклинаниями госпожи Аллен. Конечно, вам придется заплатить за вызов.

— А если разрежете, то спасете обоих?

Джеймс пожимает плечами. Он хочет сделать эту операцию, уверен, что справится, хоть никогда ничего подобного не делал и даже не видел, за исключением разве что операции на кожаной кукле, которую демонстрировал господин Смелли во время лекции по акушерству в Лондоне тому уже шесть лет. Ему также известно, что люди его профессии дружно осуждают этот способ, ибо он почти ничем не отличается от убийства матери. Кроме того, он ни разу не слышал, чтобы такое дело закончилось успешно.

— Вы согласны?

Глаза господина Поттера заволакиваются слезами.

— Ничего другого не остается?

Джеймс смотрит на госпожу Аллен, потом снова на Поттера, поднимает брови. Поттер соглашается.

— Уберите отсюда этих женщин, — приказывает Джеймс. — Нет, вон ту оставьте. — Он указывает на одну помоложе. В ней чувствуются сила и спокойствие. Видно, что не трусиха.

— Принесите воды, теплой воды, вина и свежее белье.

Джеймс снимает кафтан, открывает саквояж, выбирает нужный скальпель, быстро осматривает розовую кожу живота, затем, не раздумывая, делает вертикальный разрез от пупка до лобковых волос. Госпожа Поттер вопит и что есть силы бьет его маленьким белым кулачком в левое ухо. Он смеется, но на нее не глядит.

— Пожалуй, это хороший знак, — говорит он. — Теперь держите крепче. Мне нужно быть крайне осторожным. Только толкните скальпель, миссис Поттер, и умрете от потери крови.

Он разрезает мышцы брюшной стенки, раскрывает брюшную полость, потом делает поперечный разрез справа налево в нижней части матки. Позади него слышится грохот — господин Поттер не перенес этого зрелища: руки незнакомца, запущенные в растерзанный живот его жены. Ребенок, кажется, намерен сопротивляться, бороться со столь ужасным вторжением. Он бьет Джеймса своими ножками, хватает его за руки пальчиками, тонкими, как стебли ромашки, жмется к кровавому материнскому нутру. Наконец удается его извлечь, мокрого от околоплодных вод. Джеймс передает младенца своей помощнице, перевязывает и отрезает пуповину, вынимает плаценту и бросает ее на дощатый пол, где прятавшаяся под кроватью собака, высунувшись, осторожно берет ее зубами. Джеймс зашивает мать стежками, которые некогда так хвалила мисс Лакет. Удивительно, но госпожа Поттер еще жива.

Молодая женщина заворачивает ребенка в шаль.

— Что мне с ним делать? — спрашивает она. — Дать ему поссета?

— Делайте что хотите, — отвечает он, оглядывая комнату.

На полу стонет отец, мать лежит в беспамятстве на кровати, младенец пищит в неловких руках молодой помощницы. Джеймс вытирает скальпели.

— Скажите ему, чтобы заплатил не мешкая.

Женщина хочет что-то ответить, но доктора уж и след простыл.

18

Роберт Манроу словно медленно пробуждается от долгой спячки. Или же, как ему кажется, он похож на человека, ищущего самого себя в темном лесу. Он не спешит, ибо боится того, что ждет его впереди, боится, что ему не хватит духа.

Никогда он еще не испытывал такой нежности к жене. И конечно, не осуждает ее. В ней зародилась страсть, которую не сумело побороть слабое чувство долга. Сам он и виноват. Кто, как не он, свел их вместе? Сера и трут. Все можно понять и даже оправдать. И если бы он знал, что Джеймс Дайер любит его жену, что он испытывает к ней искреннее чувство, то они и в самом деле могли бы прийти к какому-нибудь соглашению. Но Дайер ее не любит; она для него как платье — то наденет, то снимет, когда захочет. А это чудовищно, куда хуже, чем предательство дружбы — хотя, сказать по чести, со стороны Дайера никакой дружбы и не было, — куда хуже, чем преследующие его картины их совокуплений, звуки, от которых он просыпается, ужасный шум, говорящий скорее не об удовольствии, а о глухом отчаянии ребенка.

Что ему следует предпринять? Убить Джеймса? Убить обоих? Он бы за такое повесил, но какой в этом смысл? Больше всего он боится, что не выдержит главного испытания своей жизни. Предаст самого себя. Агнессу. Всех прочих. Ему чудится шепот: «Возьми шпагу, Манроу!», но его руки и ноги словно налиты свинцом, а кровь уже не так резво течет по жилам. Как хорошо просто спать в своем любимом кресле в кабинете с опущенными шторами и одной-единственной свечой. Где-то далеко звенят колокольчики, слышны шаги. Спать все утро, спать завтра и послезавтра. Спать без конца.

Хлопает дверь. Поднявшись, он подходит к окну и видит их удаляющиеся спины. Что там сегодня? Очередной бал, благотворительный концерт, прогулка у реки? Он поднимается в свою комнату, бессмысленно стоит минуту-другую, потом придирчиво выбирает костюм, переодевается и вновь возвращается в кабинет. На часах половина девятого. Чаудер сидит на полу и глядит на него черными просящими глазами. «Хорошая собачка», — говорит Манроу, наливает себе последнюю рюмку и прислушивается снова и снова, пока они вовсе не лишаются смысла, к тем словам, которые звучат у него в голове, словам, которые ему предстоит сказать.

Джеймс и Агнесса отправились в театр на Орчард-стрит. От Оранж-Гроув идти совсем недалеко, и нет нужды брать новую коляску. В театре многолюдно и шумно. Мохнатый плюш, желтые грибочки света на зажженных люстрах. Пришедшие окликают знакомых, господа предлагают друг другу табаку, дамы с набеленными лицами взирают вокруг, поглаживая взятые напрокат бриллианты и легонько постукивая веерами. В воздухе витает ощущение ужасной скуки, словно ничто в мире не может выйти за рамки общепринятой нормы, светского поведения, предсказуемых поворотов интриги. Нет ни вызова, ни противостояния.

Джеймс с Агнессой усаживаются в ложу. Она кормит его цукатами и по ходу представления спрашивает, почему такой-то герой сделал то-то и то-то, не мистер ли Льюис сидит внизу и не находит ли он, что актриса в красном в высшей степени безобразна. Может, он съест еще одну черносливку?

Пьеса нисколько не интересует Джеймса. Он смутно воспринимает персонажей, резвящихся среди намалеванных деревьев, чьи-то голоса, смех и шиканье публики. Стычка, примирение. Песня. Шутка по поводу городского совета. Шутка по поводу Уилкса. Еще песня. Возлюбленные умирают, затем оживают. Кто-то кого-то узнал. С колосников, сидя на облаке, спускается человек и бросает в зрителей бумажные цветы. Все хлопают как сумасшедшие и стучат ногами так, что весь театр сотрясается. Как все бессмысленно. По-детски глупо. Что может здесь нравиться?