Временно - Хилари Лейхтер

— Никогда не возвращайся, — говорят его друзья. Есть множество разных матерей. Он никогда не говорил, какую хочет.

И вот она я, та мать, что оставляет его.

— Куда ты идешь? — кричит мне белокурая голова. Она стоит на углу.

Я не отвечаю.

— Эй! Куда ты идешь?

Я продолжаю идти.

На месте магазинчика с горячими панини теперь стоит банк. Один и тот же банк. Новые магазины. Одни и те же магазины. Я ничего не узнаю и в то же время узнаю все. Это отнимает все силы. Когда-то я твердо стояла на земле, но теперь мои каблуки прогнили насквозь, от краденых сапог почти ничего не осталось. Когда-то я все время шла и лишь иногда перепрыгивала. Теперь я перепрыгиваю через время — через минуты, секунды, часы.

Я нахожу работу по переворачиванию бургеров, и только это там и надо делать. Я все жду, когда работа раскроется передо мной во всей своей полноте, но не все работы похожи на айсберги, с небольшой верхушкой и огромной подводной частью. Некоторые работы — это просто работы. Я прячу волосы под сеточку и ежедневно работаю с жиром и огнем. Ловлю свое отражение в защитном экране и не узнаю его.

В новом банке нанимают людей-металлоискателей. Я выпиваю густой коктейль, полный калорий, и теперь, когда кто-то проходит мимо меня, чувствую металл. В том числе в характере — непреднамеренный побочный эффект.

Объясняешь начальнику, что чувствуешь их отчаяние, и он заявляет, что в этом есть смысл.

— Отчаяние прилипает к металлу, который ты чувствуешь.

У нас, металлоискателей, самые простые намерения: смотреть на людей снаружи, осматривать людей внутри. Чувствовать что-то лишнее: ножны или кожух, премию, локтевой протез, железяки внутри тела. Банк огромен, везде мигают глазками камеры безопасности, они заряжены током, освещены огнями, они ведут меня к моему месту у входа.

Я чувствую металл в форме игрушки.

Я чувствую металл в форме ракушки.

Я чувствую металл в форме ножа и поднимаю глаза. На меня смотрит лицо Лоретты. Сожаление так пронзительно и невыносимо, что меня тошнит. Морская болезнь, тоскливая болезнь.

Когда я прихожу в себя, Лоретты уже нет, а надо мной стоит мой начальник.

— Собирай вещи, ты уволена.

Затем месяцы без работы, может, даже сотни лет. «„Без работы", — не говори это при ребенке», — наставляла мою маму ее мама. Я впервые в жизни сижу без дела, и мне стыдно. Но время течет вокруг границ стыда. Обтекает стыд. Неподсчитанное время, время без бумаг, печатей или карточек. Время представляется мне, каждому моему пустому часу. Время — новый знакомый, он делает что-то забавное с моим телом, моими тревогами, моим гневом, моей жизнью. Мусор ползет вдоль границы прилива, словно одинокий любовник, жаждущий внимания. В этом доме напротив никто не живет. Вчера дерево потеряло половину своих веток, и все продолжают идти сквозь призрак его формы. У непод-считанного времени свои инструменты.

Однажды холодным утром я чувствую комок в горле и не могу проглотить его целый день.

Однажды промозглым днем я обнаруживаю в моем старом сапоге потерянную листовку, прилипшую бог знает как давно. Я держу листовку у груди, пока она не загорается. Я загадываю на этой листовке желание — попасть домой. Туда, где мне будет место. Я даже щелкаю своими разбитыми каблуками друг о друга.

Однажды дождливым вечером я жду в доках, в гавани, возле общественного пляжа.

Однажды туманной ночью на горизонте появляется наполненный ветром парус, силуэт движущегося судна. Я бегу со всем, что у меня есть, а у меня ничего нет, только кулон, горящий огнем, только я и Председатель, мы спешим встретить пиратов на берегу.

Боги создали Первую Временную, чтобы отдохнуть.

— Нам нужно немного свободного времени, — сказали они. — Прикрой нас, хорошо? Вот все пароли и коды доступа.

Она вышла из осколков метеорита и не горела никакими определенными амбициями. Им пришлось приколоть ее, чтобы она никуда не улетела, настолько отвлеченный был этот новый вид души, столь склонный к свободному плаванию. Боги еще не создали гравитацию. Это было в те времена, когда лягушки без дела уплывали прямиком к облакам, времена, когда работа была единственным честным видом и формой жизни.

Первая Временная страстно хотела повторить образ богов, хотя и не была создана, чтобы напоминать хоть кого-то из них. Это было условие работы, добавленное постфактум. Так что ей постоянно приходилось изучать ее изменения, на скорую руку придуманные методы копирования, изгибы сопереживания. Ее почерк идеально повторял тот почерк, что все ожидают увидеть. Она жила в пространстве между тем, кем она являлась, и тем, кого должна была заменять. И чем больше давали ответственности Первой Временной, с тем большим рвением она выполняла задания, заполняла документы и вела списки.

— Сожги этот куст, — приказал один бог, и она это сделала.

— А теперь верни этот куст, словно он и не горел никогда, — сказал другой бог, и она познала каторгу выполненных и отмененных заданий, грубых созданий и рассозданий земли.

— Могу я остаться? На постоянную работу? — спросила она, но боги просто рассмеялись и ушли на обед.

Первая Временная изучала мир. Изучала недостатки богов, их характеры и их вечные споры. Их склонность к бюрократии позволяла ей существовать. Она заметила обманчивость постоянства в мире, где все конечно, и все равно продолжала желать этого постоянства.

Однажды вечером, когда ее работа была окончена, у нее появился свободный час на неподчинение. С закрытыми глазами она создала себе друзей. Нет, сотрудников. Нет, коллег, так она думала. Другие временные появились из подошв ее чутких сандалий, затем были развеяны ветром. Она