Легенда о Смерти - Анатоль ле Бра

— Хорошо, — ответила служанка. — А я пока обойду дом и посмотрю, где что лежит.

Жобик отправился в путь. Он пересек дворик, осмотрел фруктовый сад, потом прогулялся по целине. Уже прошло примерно два месяца, как умер Фанши. В течение этих двух месяцев все заросло буйными сорняками.

— Однако, — размышлял Жобик, — сразу видно, что хозяина больше нет.

Фанши слыл самым старательным хлебопашцем в кантоне. Когда он был жив, его земли на четыре мили в округе, от Луаннека до Миниги, считали самыми ухоженными.

— Сейчас он бы их не узнал, — продолжал говорить сам с собою Жобик. — И я не уверен, что смогу один привести их в то состояние, в котором они были. Очень, очень жаль, правда!

Проговорив это, он вдруг застыл от изумления.

С того места, где он стоял, его глазам открывались самые плодородные земли владения. Так вот, там, на пологом склоне холма, какой-то человек, управляя плугом без лошадей, вел по земле поразительно ровную борозду. Лицо его было затенено фетровой шляпой с широкими полями, ее бархатные ленты падали на спину вместе с длинными седыми волосами. Он пахал молча, и комья земли переворачивались сами собою.

Жобик окликнул его, но он, как показалось, не услышал. Тогда Жобик стал внимательно его рассматривать. По росту, по походке, по одежде, которая на нем была, в нем безошибочно можно было признать Фанши.

Это отбило у Жобика всякую охоту продолжать прогулку. Он вернулся на ферму. Можно было подумать, что Монна никакого внимания не обратила на его распоряжение, которое он сделал перед уходом: хотя он вернулся даже раньше, чем собирался, обед его уже ждал. Обе миски, его и Монны, наполненные похлебкой, дымились друг против друга на столе.

— Эй! — крикнул он с порога. — Ты догадалась, что я не долго задержусь?

— Нет, — ответила служанка, — обед готов, но благодарить ты должен не меня.

Она сидела на прикроватной скамье у очага. Подойдя к ней, Жобик заметил, что на лице ее была смертная бледность.

— С тобой тоже что-то случилось? — спросил он.

— Почему со мной тоже?

— Потому что... — начал юноша, — потому что я только что встретил Фанши, который пахал землю.

— Чудеса! А я провела все утро в компании с его умершей женой. Она преспокойно вошла, как к себе домой. Я сначала подумала, что это какая-то соседка. У нее в руках была охапка хвороста, она бросила ее в очаг. Подняла повыше котелок, я и правда его подвесила слишком низко. Тогда я заговорила с ней. Но она даже виду не подала, что слышит меня. Я заглянула ей в лицо, под старый пожелтевший чепец, и узнала покойницу Фанши. У меня кровь застыла в жилах. Я почти упала на эту скамью и больше не шевелилась. Если бы ты задержался на час, я бы пропала со страху.

Жобик и Монна тут же отправились к приходскому священнику и рассказали ему, что приключилось с ними обоими.

— Вы трогали миски с похлебкой? — спросил их священник.

Они сказали, что побоялись это сделать.

— Вы поступили мудро, — сказал кюре. — Если бы вы притронулись к похлебке хоть кончиком языка, вы тотчас же умерли бы. Будьте по-прежнему осторожны. Фанши и его жена могут приходить еще долго. Делайте вид, что вы их не замечаете. В день, назначенный Господом, они будут спасены и оставят вас в покое. Пока душа не исполнит свое послушание, она должна после смерти делать то, что привыкла делать при жизни. Так что не удивляйся, Жобик, если Фанши будет пахать вместе с тобою землю; и ты, Монна, — если Греттен, жена Фанши, будет по-прежнему заниматься хозяйством вместе с тобой. Каждому свой удел, и в этом мире, и в ином. Кто хочет жить в мире, тот не стремится проникнуть в тайны Господни.

С этого дня ни Жобик, ни Монна больше не дрожали от страха. Старуха Фанши могла думать, что это она хозяйничала в доме. А Фанши мог думать, что это он растил прекрасные зеленые озими на некогда принадлежавших ему полях. И это продолжалось столько, сколько было угодно Богу.

Мари-Жоб Кергену была посыльной на Иль-Гранде (Большом острове), по-бретонски — Энес-Вёр, на трегорском побережье. Однажды в будний день, в четверг, она ехала в Ланньон на рынок на полуразбитой повозке, в которую была впряжена худая лошаденка. А упряжь была еще более жалкой, чем лошадь, как говорится, вся в рванье. Это чудо, что старуха и ее экипаж не застряли двадцать раз на изрезанной тинистыми рытвинами и усеянной камнями прибрежной дороге, соединявшей остров с материком во время отлива. Тем более что Мари-Жоб этот переход делала всегда ночью, выезжая утром до рассвета и возвращаясь с восходом луны, когда она была. И еще одно чудо, что ни разу не повстречалась она с лихими людьми. Потому что чего хватает в этих местах, у Плюмера и Требердена, так это всяких бродяг, а товары, которые обычно обязана перевозить рассыльная в своей повозке, могут соблазнить не слишком щепетильных людей, которые только потому и занимаются собиранием выброшенных морем обломков, что ничего лучшего они не могут найти.

Ее спрашивали иногда:

— Вы не боитесь, Мари-Жоб, ездить вот так, одна, ночью по этим дорогам?

На что она отвечала:

— Наоборот, это меня боятся. Моя повозка так гремит, что люди думают, что это повозка Анку.

И правда, в темноте можно было ошибиться, так скрипели оси, так звякало железо, да и у лошади был такой вид, словно она с того света. И потом, если уж говорить начистоту, было еще кое-что, в чем старая Мари-Жоб не признавалась: в округе поговаривали, что она была немного колдунья. Она знала «секреты», и самые дерзкие шалопаи предпочитали держаться от нее на почтительном расстоянии, чтобы она не навела на них порчу.

Однако однажды ночью с ней случилось вот что.

* * *

Это было зимой, в конце декабря. С начала недели стоял такой мороз, что камни на могилах раскалывались. Хотя Мари-Жоб к плохой погоде было не привыкать, она заявила, что, если будет такой холод, она ни за что не поедет на рынок в Ланньон, жалея не только себя, но и Можи, свою лошадь, которая, как говорила Мари-Жоб, была вся ее семья. Но вот в среду вечером, в час «Анжелюса», она увидела на пороге дома свою лучшую клиентку, Глаудиу Гофф, торговку табаком.

— Слух прошел, Мари-Жоб, что вы не собираетесь ехать завтра на рынок, это правда?

— А то как же, Глаудиа Гофф! Разве это по-христиански — гнать Можи в такую погоду, когда даже чайки клюва не поднимут?

— И все-таки я вас прошу об этом, из уважения ко мне. Вы же знаете, я всегда даю вам заработать, Мари-Жоб... Пожалуйста, не отказывайте. Мой запас табака заканчивается. Если я его не пополню в воскресенье, что я предложу камнеломам, когда они все придут после поздней обедни покупать табак на следующую неделю?

Надо сказать, что Энес-Вёр — это остров камнеломов, их здесь по меньшей мере три или четыре сотни, они рубят скалы на строительный камень. И это не всегда покладистые парни, как вы понимаете, особенно потому, что среди них столько же нормандцев, сколько и бретонцев. Конечно, Глаудиа Гофф волновалась не зря, эти люди могли разгромить ее лавку, если в ней, единственной на острове, они не получат того, что им нужно. Мари-Жоб Кергену это хорошо понимала. Именно она каждый четверг должна была ездить за табаком на табачную фабрику. И правду говоря, она бы очень огорчилась, если бы из-за нее в воскресенье у ее хорошей знакомой возникли неприятности, а может, что и похуже. Но, с другой стороны, была Можи, дорогая бедная Можи!.. И потом, у Мари-Жоб было какое-то предчувствие, что для нее самой это может плохо обернуться. Внутренний голос говорил ей: «Не меняй решения! Решила остаться и оставайся!»

Но та, другая, все умоляла ее. И тогда Мари-Жоб, которая внешне была резковата, но сердце имела чувствительное, в конце концов сказала:

— Ладно, будет вам ваш табак.

И она немедля направилась в стойло, чтобы, как она это обычно делала перед поездкой, приготовить Можи.

На следующий день, в час отлива, она покинула остров в своем обычном экипаже, как всегда в красных митенках на руках и в толстой шерстяной накидке, покрикивая «Но-о» Можи, уши которой как иглами колол холодный ветер. И старой женщине, и старой лошади было неспокойно. Однако до Ланньона они добрались без помех.

Хозяйка постоялого двора — того, что на пирсе, под вывеской «Серебряный якорь», — сказала Мари-Жоб, появившейся после того, как она выполнила все поручения:

— Иисус! Мария! Надеюсь, вы хоть обратно-то не собираетесь ехать? Вы же заледенеете, не добравшись до Иль-Гранда!

И она стала уговаривать ее остаться ночевать. Но старуха была непреклонна.

— Когда я еду, я и возвращаюсь. Дайте мне только чашку горячего кофе и стаканчик глории.

Было очень заметно, что она выглядит далеко не так, как в свои хорошие дни. Расставаясь с хозяйкой «Серебряного якоря», она сказала ей грустно:

— Думаю, что обратная дорога будет тяжелой. У меня в левом ухе какой-то скверный звон...