Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен

Звонок. Наконец-то. Отец выглядел бледновато. Он подпирал одной рукой подбородок, а другой придерживал саквояж, лежавший у него на коленях.

– Она ожидала его в зале для приемов, рядом с его кабинетом. Она была с ним знакома, поскольку не раз бывала в его доме со своими родителями – в раннем детстве и позднее. Напоминаю вам, что она происходила из аристократической семьи и что отношения между террористами – выходцами из благородного сословия и простолюдинами были очень крепки, что имело для успеха их дела исключительное значение. Как только он вышел из своего кабинета в окружении помощников и доверенных лиц, она поднялась со стула, на котором сидела, подошла почти вплотную и выстрелила ему в грудь. Однако она не убила его, он был только тяжело ранен. Она осталась стоять, не сделав ни малейшей попытки скрыться. Свой револьвер она уронила на пол и безо всякого сопротивления дала себя арестовать.

Дина перестала перешептываться. Теперь все взгляды были устремлены на меня в тишине, которая становилась все более глубокой. Вот чего они жаждали – авантюрного романа, а вовсе не исторических знаний.

«Правительство не отдало Засулич обычному суду, но применило в данном случае суд присяжных – едва ли не впервые в истории России, надеясь, что осуждение ее будет иметь и громадный моральный аспект. Но, ко всеобщему изумлению, суд присяжных признал ее невиновной и освободил от наказания. А когда ошеломленная полиция попробовала задержать ее, подвергнув административному аресту, толпа ее поклонников, дожидавшихся на улице, вырвала ее – буквально – из рук полицейских. В общей суматохе ей удалось скрыться, после чего она, не теряя времени, по чужим документам покинула Россию, став одной из самых заметных фигур в русском революционном движении за рубежом. Револьверный выстрел Веры Засулич положил начало множеству драматических убийств. Волна террора накрыла Россию. В том же году некто Степняк-Кравчинский, странноватый, но не лишенный способностей человек, о котором мы еще будем не раз говорить, выдвинул новую развернутую доктрину террора, опубликовав небольшой памфлет, озаглавленный „Смерть за смерть“».

Отец сидит с закрытыми глазами. Его саквояж соскользнул у него с коленей. Дверь открывается. Следующая порция студентов пытается прорваться внутрь.

Я закрываю свою папку с цветной обложкой. Что со мной творится? Я достаю сигарету, приготовленную заранее, и закуриваю ее ритуальным жестом, означающим конец лекции. Облако дыма, медленно расползаясь, окутывает меня. Студенты также потихоньку начинают расползаться, теснясь к выходу, исчезают, не произнеся ни слова. Двое подходят ко мне и просят дать им книгу прямо сейчас. Они сфотографируют ее и вернут в библиотеку. Не говоря ни слова, я протягиваю им книгу. Они что-то спрашивают. Я отвечаю – лаконично, отстраненно, даже жестко.

Я собираю свои листки и книги одну за другой и засовываю все в свой портфель, свирепея по мере того, как новые студенты заполняют аудиторию. И вот уже я прохожу сквозь эту толпу, набычившись, с опущенной головой, стараясь никого не задеть и не пытаясь даже взглянуть на Дину, которая стоит в дверях с двумя студентами, оживленно о чем-то болтая и хихикая. Не удостаиваю я взглядом и отца, который стоит, прижавшись к стенке, безуспешно пытаясь пристроить куда-нибудь свой саквояж. Я осторожно дотрагиваюсь до него: «Пошли, не то опоздаем». И, не оборачиваясь, устремляюсь дальше по коридору, после чего сбегаю по ступеням. Он улавливает мое состояние (а я в ярости) и спешит за мной.

– Надеюсь, мы не помешали тебе, – бормочет он, – Дина настояла, чтобы мы вошли и послушали, как ты преподаешь. Я возражал, но Дина…

– Ладно, проехали…

От него ощутимо пахнет одеколоном. Что это с ним происходит?

– Ты говорил с ними с таким воодушевлением… я просто восхищен. И теперь я рад, что своими глазами увидел это. Поразительно! Ты настоящий оратор. И этот драматический твой жест… с пистолетом… на мгновение мне показалось, что сейчас раздастся выстрел. Браво! Но надо быть с ними построже. Проверь их на экзаменах. Никаких поблажек этим ленивым сукиным детям – только тогда ты добьешься от них уважения. Что у тебя сегодня была за тема? Терроризм? Как интересно. Это то, что ты преподаешь им весь год?

– Нет. Эта лекция посвящена положению в России в конце девятнадцатого века.

– Ну да, ну да. Это же тема твоей докторской диссертации.

– Нет. Диссертация касалась России тысяча восемьсот двадцатых. Я послал тебе ее… но не уверен, взглянул ли ты…

Я маневрирую в плотном людском потоке, словно лодка в забитой судами гавани.

– Я… взглянул. Конечно… я прочитал даже… не все… то, что я мог понять… вот почему так вышло…

Сейчас он, заикаясь, пытается что-то объяснить мне. Но тогда… он не отозвался ни единым словом. Мы стояли, обдуваемые сильным ветром, на опустевшей площадке, где нас и нагнала Дина. Она просто врезалась в нас с разбега, прильнув ко мне со спины, она крепко меня обняла и стала целовать, нимало не заботясь, видит нас кто-нибудь из студентов или нет.

– У тебя такая чудесная группа!

– То-то ты так мне мешала.

Она хихикнула.

– Он просто прилип ко мне. Клянусь, я не виновата. Это один из таких, знаешь… вечных студентов. Как-то раз мы оказались с ним в одной группе. К тому же мы говорили шепотом.

– Ладно, забудем… – Я освободился от ее объятий и отступил на шаг… – Лучше скажи, обрадовались ли твои родители, увидев вас?

– По крайней мере сейчас они убедились, что ты не являешься плодом непорочного зачатия… даже если бы тебе этого очень хотелось.

Отец расхохотался:

– Я рад, что Дина настояла на этой встрече. Они так обрадовались, увидев меня. Визит был коротким, но очень удачным, а, Дина? Они очень приятные люди.

– Хорошо, папа, но мы должны двигаться. У нас впереди еще долгий путь.

И снова я почувствовал острое сожаление о потерянном дне. Мое драгоценное время… и еще Пасха впереди… библиотеки и так закрываются слишком рано.

– И правда, – дружелюбно сказала Дина, – пора трогаться.

– Ты собираешься пойти с нами тоже?

– Разумеется.

– Каким образом? Разве тебе сегодня не надо на работу?

– Я взяла на сегодня отгул. И пойду с вами.

Моя жена не упустит случая поразвлечься.

– Тебе совершенно незачем тащиться туда.

– Я буду ждать вас снаружи.

– Но какого черта? Я категорически против. Ты уже несколько дней не была на работе. Кончится тем, что тебя просто уволят. И ты ведь знаешь это, не так ли?

– Можешь обо мне не беспокоиться.

Ее эгоизм позволяет ей увиливать от работы, не смущаясь тем, что в конце месяца она вместо зарплаты приносит какие-то гроши. И если бы не то, что нам подбрасывают ее родители…

– Итак. Я иду.

Она вопросительно повернулась к отцу, который не сказал ничего.

– Ты не идешь!

– Я не видела твою маму так давно.

– У тебя будет множество случаев еще ее увидеть. Она никуда не собирается идти. Так же, как и ты сегодня.

Я сжал ее руку, чтобы дать ей понять это. Сжал достаточно сильно. И посмотрел ей прямо в лицо. На лице ее я заметил два маленьких прыщика. У нее были бездонные синие глаза. Тонкая кожа на скулах была натянута так плотно, что казалось, вот-вот порвется. Как же я сумел так с ней влипнуть? С этой строптивой монголоидной девочкой.

– Почему ты не идешь на работу?

Она вырвала свою руку из моей.

– Потому что не хочу. И ты меня не можешь заставить…

Отец, ухмыляясь, повернулся к нам, вполуха прислушавшись к нашему маленькому дружелюбному словесному бою.

– Ты права. Конечно, я не могу тебя заставить делать хоть что-то. Да и кто смог бы? Ладно. Папа, нам пора двигать, не то опоздаем…

Она стояла, дрожа от ярости. Студенты, проходя мимо, пялились на нее. Будь я на их месте, тоже пялился бы. Отец слегка дотронулся до нее.

– Ну, так, значит, мы еще встретимся на празднике… ты ведь зайдешь попрощаться со мной перед отлетом… и мы увидимся, верно?