Опоздавшая молодежь - Кэндзабуро Оэ

— Выпьем? — сказала Икуко Савада.

— Угу.

Я отхлебнул. Потом передал бутылку Икуко Савада и она, приложив ее к губам, не отрываясь, сделала несколько глотков. Я понял это по движению ее бледной, тонкой шеи, в складках кожи скопилась грязь. Откровенно говоря, мы с Икуко Савада никогда не были так близки. Зажегся зеленый свет. Задние машины сигналили нам. Я отобрал у Икуко бутылку. Пробка была сделана с большим вкусом. Один из самых выдающихся в мире способов использования металла.

Я подумал об этом, ощутив в желудке приятное тепло. Но все равно я не мог думать ни о чем другом, кроме этой проклятой «С». Ну и задала мне загадку Икуко Савада. Мне было горько сознавать это. Горько еще и потому, что бутылка шотландского виски стоила дороже моего трехнедельного заработка репетитора. Это виски подешевле, чем «Блэк энд уайт», чем «Джонни Уокер», чем «Олд па». И все равно некоторое время после того, как выпьешь, оно издает приятный аромат. Но мне не следовало упиваться этим ароматом. Даже если девушка и будет время от времени прикладываться к бутылке, валяющейся у нее под ногами…

— Так что же все-таки означает заглавная «С»? Я знаю слово на эту букву, но вы-то не забеременели…

Я сказал это и тут же раскаялся. Мне не следовало вот так рубить с плеча. Икуко Савада, точно ее облили презрением, молчала, дрожа всем телом. Мне захотелось перечеркнуть эти злые слова, продиктованные горечью, которую я испытывал. Но Икуко Савада и не думала о моем раскаянии, хотя я сидел растерянный, красный. Не дав мне кончить, Икуко сказала спокойно:

— Кажется, я действительно забеременела. Попалась.

Я почувствовал тошноту. И решил, что это от виски. Когда пьешь неразбавленное виски, нужно хотя бы запивать водой. Я этого не сделал, и вот теперь мне плохо…

— Я хочу, чтобы вы мне помогли выбраться из этой истории, — сказала Икуко Савада.

— Разумеется, — сказал я после долгого раздумья.

— Спасибо. Теперь я спокойна.

В моем сознании до смешного отчетливо отпечаталась психологическая пропасть между мной и Икуко Савада. И мне сразу стало гораздо легче. Я глотнул еще виски, горячо молясь в душе, чтобы ничто не помешало развитию событий. Горло горело, на глазах выступили слезы, а мне все хотелось пить. Казалось, организм вконец обезвожен. И это состояние никак не проходило.

— Но, может быть, все не так серьезно, чтобы прибегать к моей помощи, — сказал я тоном дурашливого юнца. Я прекрасно понимал всю бессмысленность своих слов.

— Нет, мне нужна ваша помощь…

Икуко Савада посигналила замешкавшемуся грузовику и тут же, резко приняв вправо, обогнала его. Она вела машину так, будто изо всех сил торопилась, чтобы вовремя успеть в условленное место. Стрелка металась по спидометру, как истеричка, подумал я. Временами стрелка уходила за цифру 100.

— Моему парню шестнадцать лет, он глупый, как Джери Луис, и такой же горячий. Когда я ему сказала, что хочу сделать аборт, он точно взбесился, убить меня хотел. Прежде всего я хочу, чтобы вы уговорили этого Джери Луиса.

— Ладно, попробую.

— Только бить его не надо. Он ни в чем не виноват. Я сама его совратила.

— Но до этого ты была девушкой? — сказал я. И мои уши уловили, как голос от желания и низменного любопытства стал хриплым и противно дрожал.

Икуко Савада не ответила. Я рассмеялся, намеренно вызывающе и цинично. Ненависть к себе, ревность, отчаяние точно свинцом налили мое тело. Я представил себе близость этих двух неоперившихся птенцов, и мне стало так противно, что я чуть не ударил ее.

— Во-вторых, я хочу, чтобы деньги на аборт вы взяли у моего отца, будто для себя, — сказала Икуко Савада усталым голосом, не скрывая своего отвращения. — Двести тысяч иен. Потом мы во всем признаемся. Я хочу сделать аборт в самой лучшей больнице. Мне совсем не улыбается загнуться из-за какой-то глупости. На зимние каникулы я собираюсь поездить по Кансаю, отдохнуть после операции в первоклассном отеле Кобэ. Вы не откажетесь поехать со мной? Расходы войдут в сумму, которую вы одолжите.

— Ага, значит, путешествие по Кансаю — компенсация за мою услугу? — раздраженно сказал я. — Первоклассный отель?! Просто ты не хочешь, чтобы домашние видели твое лицо после операции. А отдохнув и снова превратившись в чистую, невинную восемнадцатилетнюю девицу, ты преспокойно вернешься в Токио.

Оторопев от моего тона и моих слов, Икуко Савада в замешательстве молчала какое-то время. Видимо, она решила, что это одна из моих обычных вспышек, приступ безудержной ярости, нападавшей на меня иногда от дурного настроения, которое я вымещал на ней, когда учил ее спряжению французских глаголов. Но скоро она оправилась от замешательства и обрела дар речи. В общем, хорошо воспитанная девица, ничего не скажешь.

— Беременность, выкидыш — для незамужней девушки в этом есть что-то животное, действительно животное. Но ведь животные не чувствуют себя от этого несчастными. И женщина, совершающая нечто животное, не должна чувствовать себя несчастной.

Афоризм Икуко Савада неожиданно вывел меня из себя. Ненависть прожгла мое тело. Мечтая стать политиком, мечтая использовать для этого Тоёхико Савада, я впервые почувствовал, что освобождаюсь от неудовлетворенного желания, от любви к Икуко Савада. И вот теперь эта ненависть совсем отвратила меня от нее. Я почувствовал, что рядом со мной самая мерзкая, самая глупая девчонка из всех, которых я знал в своей жизни, и меня охватило садистское желание оскорбить, растоптать эту отвратительную беременную женщину, желание было сродни вожделению.

— Да, ты вела себя как животное. Ведь самое отвратительное — именно это. Девушка, как ты, если у нее есть хоть капля стыда, старается сдержать свои желания — это свойственно человеку. А ты поступила еще отвратительней, ты совратила ребенка. То, что ты сделала, даже хуже совращения. Обезьяна, вот, пожалуй, кто мог бы так поступить. И ты еще набираешься нахальства советоваться со мной! Может быть, ты и меня считаешь обезьяной? Может быть, ты считаешь, что я сродни твоему шестнадцатилетнему сопляку? Если б забеременела крестьянская девушка, она бы покончила с собой, потому что она в тысячу раз достойней тебя. Ты такая же, как твой отец, бесстыдная.

У меня был один-единственный выход — ругать и ругать ее. Но Икуко Савада, гнавшая автомобиль со скоростью шестьдесят километров, вдруг выпустила руль, перегнулась через спинку сиденья, и ее вырвало. Отбросив ее ногу (я потом часто вспоминал, что налитые икры ее ног, туго обтянутые замшевыми брюками, показались мне в ту минуту удивительно возбуждающими, хотя психологически это никак не было связано с тем, что происходило. Может быть, это произошло из-за полумрака в машине или из-за того, как она изогнула ногу. Уже потом, когда мы с Икуко стали близки, я искал и искал эту ее позу, но ни разу не испытал больше такого неутолимого желания, как в то опасное для жизни мгновение. Правда, через секунду возбуждение исчезло, и я о нем долго совсем не вспоминал. Это чувство было тем более удивительным и в какой-то степени даже необъяснимым, что за секунду до этого я питал к Икуко острую ненависть) …так вот, отбросив ее ногу, я нажал на тормоз. Я не знал точно, тормоз это или газ, но, к счастью для Икуко и меня, я нажал на нужную педаль. «Фольксваген» взвыл, как кошка, которой прищемили хвост, наскочил на барьер, ограждающий линию городской электрички (правая фара вдребезги!) и замер под углом шестьдесят градусов к дороге. Ударившись грудью о приборную доску и лбом о ветровое стекло, я застонал, а Икуко, с тупым звуком стукнувшись затылком и спиной о руль, что-то истошно прокричала. Точно снегом в метель, нас засыпало осколками ветрового стекла.

Это случилось в районе Канда, на улице Дзимбомати, рядом с полицейским постом. Тут же подбежал полицейский, маленький человечек лет сорока с противным крохотным носиком. И я, и Икуко Савада были в сознании. «Фольксваген», если не обращать внимания на впечатление, которое он производил на окружающих, мог бы проехать еще сто километров. Да и не на кого нам было производить впечатление. Люди, которым приходится рано вставать, не страдают чрезмерным любопытством. Страдающие любопытством рыскают по ночам и, обессилев, залегают на рассвете в холодную постель. У любопытных не остается сил рано вставать. Вот почему вокруг нас почти не было зевак. Лишь сухо шелестели обрывки бумаги и листья, валявшиеся на утренней мостовой. Остановилась равнодушная электричка и снова уехала.

Икуко Савада, очищая с костюма грязные потеки, но тем не менее не теряя присущего ей достоинства дочери богатого человека, назвала имя отца. И все разрешилось.

Покалеченный «фольксваген» стал взбираться в гору, направляясь к университету Отяномидзу. И Икуко Савада, и я вдруг сразу выдохлись, и нам не хотелось разговаривать. Я вспоминаю, что, глядя сквозь разбитое стекло на пустую, равнодушную утреннюю улицу, я думал, что где-то на свете существует женщина, которую я буду любить и телом и душой, которая будет также любить меня; что эта женщина беспредельно добра и, не делая из себя жертву, доставит мне полное удовлетворение; и что эта женщина (возможно, она старше меня) живет ради меня, ждет меня. Эта женщина — полная противоположность Икуко Савада. Я должен посвятить всю свою жизнь, чтобы найти эту золотую женщину, если нужно, отправиться за ней даже в Африку. И вместо этого я только что едва не погиб в бессмысленной автомобильной катастрофе с этой противной, отчаявшейся девчонкой. Если б мы погибли, патологоанатом, наверно, написал бы, что я, по всей вероятности, отец зародыша. Я вспоминаю, что почувствовал грусть и негодование оттого, что мог так бездарно расстаться с жизнью.