Год спокойного солнца - Юрий Петрович Белов

только вскинула на Марата вопрошающий тревожный взгляд. А тот смотрел в ее глаза и молчал, ей показалось, слишком долго, до неприличия долго…

— Правда… — произнесла она неопределенно и скованно.

Марат кивнул, давая понять, что все понял, и улыбнулся Борису:

— Спасибо, брусничного я никогда не пробовал, но в другой раз. Утром статью на машинку сдавать, а она еще не написана.

— Ты все-таки приди, — сказала Наталья Сергеевна, протягивая ему руку.

— Спасибо, — повторил он, но уже не смог посмотреть ей в глаза и, словно только что вспомнил, обратился к Борису. — А он как, толковый, этот ваш главный инженер? Казаков, кажется?..

Борис ответил увлеченно:

— Ну! Если и быть инженером, то только таким. И человек настоящий! Вот бы написали о нем, дядя Марат!

— Ты советуешь? — улыбнулся Назаров. — А давно ли знаешь его? Говорят, пуд соли надо съесть с человеком…

— Хорошего человека сразу видно!

— Ладно, я познакомлюсь с ним, — пообещал Марат. — Ну, пока.

Молча смотрели они ему вслед, как идет он по дорожке и тает, расплывается по мере удаления от светильника, неясной тенью становится. Только шаги по мокрым бетонным плитам отчетливо звучали в вечерней шелестящей тишине.

23

Ночью разразилась гроза. Ослепительные молнии полыхали через все небо, в комнате становилось светло как днем. Гром рокотал оглушительно, будто и впрямь некто катил по небесной булыжной мостовой на кованой колеснице.

Хлынул ливень. Светлый стремительный поток стеной встал за стеклом, уличные фонари похожи стали на огни «Наутилуса», плывущего в зыбких глубинах океана. Иногда налетал порывистый ветер, водяная стена начинала колыхаться, и тогда дома и фонарные столбы, видные сквозь нее, искажались, обретая нереальные, фантастические формы.

Марат долго стоял у окна, смотрел на этот таинственный, меняющийся мир, а когда лег, перед глазами все плыло, текло, искажалось…

Утром он поехал в трест.

Дождь прекратился, асфальт блестел, в лужах отражались белые высокие облака и голубые промоины неба. Парило, но в воздухе была приятная свежесть, чистота, дышалось легко. Ушла вчерашняя морозь, и весной запахло. Что это за запах, объяснить невозможно, — может быть, и не запах вовсе, а само это новое, необыкновенное, совсем живое тепло, идущее от нагретых солнцем песков, глиняных такыров, белых солончаков… Повеет таким теплом — как ладонь любящего человека на твоей щеке — и сердце отзовется радостно на весеннюю ласку.

Марат вдруг вспомнил, как впервые после долгой разлуки, выскочив на каком-то перегоне, где невесть почему остановился их «пятьсот веселый», почувствовал на лице это теплое прикосновение и чуть не заплакал от переполнивших его чувств. Нигде и никогда по весне не встречал он такого теплого дуновения, как в этих среднеазиатских степях. В России весна иначе пахнет. И пусть те запахи по-своему волшебны и тоже волнуют душу, но с этим, родным, их не сравнить…

Едва вышел он на улицу и ощутил на лице ни с чем несравнимое весеннее дуновение, как настроение его поднялось. Теперь-то, он знал твердо, беды его кончились, и все будет хорошо, потому что пришла настоящая весна — с теплом, с цветением садов, с чистой зеленью молодой листвы и степных трав, с красными тюльпанами на холмах, с возвращением птиц из дальних стран — с подлинной радостью.

Рабочий день в тресте уже начался, в коридорах было безлюдно, сквозь закрытые двери прорывались то приглушенные голоса, то стук пишущей машинки, а где-то в дальнем конце дзинькала пила, — видно, ремонтировали, что-то.

Назаров пошел по скрипучему паркету, читал таблички на дверях и увидел то, что искал — кабинет главного инженера. Стукнув согнутым пальцем и не услышав ответа, толкнул дверь, она легко подалась. За большим письменным столом что-то писал тот самый человек, с которым ехал на мотоцикле Борис.

— Разрешите?

Казаков поднял голову и удивленно вскинул брови.

— Конечно. У нас не принято стучать…

— Я из газеты. Назаров, — представился Марат, пожимая протянутую руку.

— Казаков. Вы в связи с приездом американца?

Тут только Марат увидел, что длинный стол заседаний, стоящий в стороне, у окна, застлан белой скатертью и уставлен угощениями — урюк, кишмиш, печенье, конфеты. Пиалушки расставлены, чайников только еще не было.

— Нет, я по другому поводу, — смутился Назаров, словно явился непрошеным гостем. — У вас прием назначен скоро? Может быть, побеседуем? Меня интересуют ваши механические колодцы.

— Не успеем, пожалуй, — развел руками хозяин и на часы взглянул. — Скоро должны заявиться. Да и, по-честному, настроение у меня… сами понимаете.

Готовый понимающе кивнуть и попрощаться, Марат на всякий случай спросил:

— А беседа у вас о чем?

— Да об этом самом, наверное. Что еще может интересовать американского писателя в нашем тресте, — ответил Казаков и опять посмотрел на часы. — Оставайтесь. И мы смелее будем — все-таки еще один свой человек.

Он улыбнулся, и улыбка у него была открытая, светлая, хорошая улыбка.

24

Американский писатель оказался семидесятилетним, но крепким еще, подвижным негром, одетым слишком ярко. Светло-коричневый клетчатый пиджак, желтая рубашка и малиновый галстук с изображением крепостных башен и пальм, перстни с камнями, особенно один — с крупным янтарем — все это притягивало взгляд, отвлекало в разговоре. С ним была супруга, пожилая негритянка, седая, благообразная и тоже одетая не по возрасту — в светлый брючный костюм, с цветастой косынкой на шее. Мистер Фрэнк Пэттисон, миссис Джозина Пэттисон, — представил их переводчик.

Казаков назвал себя и представил присутствующих — начальника передвижной механизированной колонны Кирилла Артемовича Сомова и корреспондента местной газеты Марата Назарова. Гости церемонно поклонились каждому.

Сомов, который привез иностранцев, подмигнул Марату, но тот сразу же отвел взгляд.

— Мне сказали, что вас интересует обводнение пустынных пастбищ, — начал Казаков, заметно волнуясь. — Предлагается такая программа: скачала я введу вас в курс нашей работы, вместе с Кириллом Артемовичем ответим, как сможем, на ваши вопросы, а потом поедем на пастбища, туда, где мы строим водозаборные сооружения. Здесь недалеко. Не возражаете?

— Йес, йес, — широко улыбаясь, закивал Пэттисон.

— Тогда так… Давайте вести беседу без церемоний, по-дружески, за пиалой чая, — вновь заговорил главный инженер и вопросительно посмотрел на переводчика, одновременно