Революция (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

Император снова сел и прикрыл веки.

Брусилов, поклонившись, удалился. По пути через Дворцовую думал о словах царя. В том, что Федор жив, нет уверенности. Отсутствие останков и возникшие внезапно чертежи вроде бы вселяют оптимизм, но отнюдь не доказательство. Там, на поле боя, перепаханном 305-миллиметровыми фугасами, находили фарш из человеческих тел. Многих хоронили неопознанными. Только пластунов отпели как положено – они сгинули от пуль.

Сам Брусилов желал самого хорошего, только вот как поставить свечку князю – за здравие или за упокой? Лучше уж за здравие. Пусть живет тихонько, ладит новые «Фальконы». Больно здорово у него выходит.

Поезд остановился у Гермеринга. Проводники объявили: дальше не пойдет. В чем причина – город ли оцеплен, иль разобраны пути, пассажирам не сказали. Только развели руками в ответ на вопросы недовольных.

Федор выбрался на перрон и прислушался. Шипел пар, исходящий из локомотива, о чем-то спорили грузчики. А издалека, на пределе слышимости, доносился звук стрельбы. Со стороны Мюнхена.

Извозчики заламывали безбожные цены, а доставить в город отказались наотрез – за любые деньги. Лишь один обрюзгший бюргер согласился отвезти во Фрайзинг. Дорога в одну сторону получалась свыше трех десятков километров. Бюргер заломил двести марок – месячный заработок рабочего на заводе в Гамбурген, и не уступал ни пфеннига. С неохотой согласившись, Федор лишь потребовал рассказать, что здесь происходит. Бросив саквояж с вещами на сиденье, сам забрался на облучок.

Поехали. Лошади плелись шагом, что неудивительно. После такой дороги им придется сутки отдыхать. Лошадь – не такая выносливая скотина, как человек.

– Как тебя зовут? – спросил Федор бюргера.

– А тебе на что? – тот насторожился. – Ну, Ханс.

– Так скажи мне, Ханс, что тут в Мюнхене творится?

– Известно что, – кучер сплюнул сквозь зубы. – Там бастуют и бунтуют. И еще стреляют.

Говорил он со швабским акцентом, глотая некоторые буквы, понимать его было непросто.

– Отчего стрельба?

– Из Берлину войск нагнали. Те пуляют по бунтовщикам – из винтовок, пушек. Те в ответ, кого не поубивало, бьют в берлинских из пулеметов.

– И откуда взяли?

– Хрен их знает. Говорят, французские. Стало быть, лягушатники подбросили.

– Как вам тут живется?

– То не жизнь, а шайзе! Дед рассказывал, что до империи не было никаких мобилизаций. Ни в войне с французами, ни с русскими. Жили себе королевством. Пруссия – на севере, а Швейцария на юге. Король Людвиг музыку писал. Больше ста лет мира! Когда эта дерьмовая Пруссия с Австрией воевала – и то по домам сидели. А теперь… Тьфу на пруссаков! Прикатили бы бить людей из пушек.

– А французы?

– Не люблю их. Тоже шайзе. Но они сюда не лезут, как и мы – к ним. Мы баварцы, это пруссакам вечно что-то надо. Пусть тогда воюют сами.

– Ты одним извозом промышляешь?

– Нет. Садик есть и виноградник. Тепло здесь летом и красиво. Чуть южнее – горы, Альпы. Какого беса воевать? Мне и дома хорошо.

Беседа вышла не слишком содержательной. На первой долгой остановке, пока Ханс поил лошадей, Федор перебрался в кузов экипажа. Когда тронулись, попробовал дремать, покачиваясь на сиденье в такт колебаниям повозки. Уснуть не удалось. Голову сверлила мысль: выгоден ли России местный сепаратизм?

Если от Пруссии вновь отделится Бавария и другие бывшие королевства, низведенные до княжеств, управляемых семьями магов, Германия ослабнет и не будет более противовесом Франции. И что тогда?

– Друг! В твоей истории России часто приходилось воевать с французами? – спросил напарника. И услышал вздох.

– Не слишком-то хорошо я учил историю… Посчитаем. Против Наполеона – раз. Потом Крымская война, ее Россия проиграла вдрызг. Это два. Затем началась Первая мировая, немного похожая на ту, что происходит в этом мире. Но здесь немцы воюют с русскими и лягушатниками попеременно, и потому успешнее. Когда в России власть взяли большевики, французы послали против них экспедиционный корпус. Три. Не против русских вообще, а лишь гонять большевиков. Предлог – восстановление законной власти. Затем была Вторая мировая. Французы воевали против Гитлера, но тот разбил их за несколько недель. Германские войска вошли в Париж, и Франция стала их союзником. Французские ушлепки обороняли Берлин от русской армии, когда та штурмовала город. Правда, безуспешно. Часть лягушатников, правда, против немцев воевала. Отметились везде.

– А после?

– С нами – нет, не воевали, но лезли во все дырки. В девяносто девятом бомбили Сербию, пидарасы. Авиационный полк «Нормандия-Неман», мать их…

– Все французы – пидарасы?

– Не подкалывай. Не все, конечно, как и здесь. Маркиз де Пре мужик отличный. Не будь его, схарчил бы Юлию Игнатьев. Я как чувствовал, сперва в Сюрте советовал тебе ее послать. Ну, что мы приуныли?

– Скучаю.

– Я – тоже, твоими чувствами подпитываюсь. Радуюсь, когда ты радуешься.

– Подглядываешь за нами в постели, негодяй!

– Испытываю те же ощущения, что и ты. Неужели тебе жалко?

– Да ладно… Не убудет. Главное, чтобы потом ехидных реплик не отпускал: не так вставил, не так вынул. Иначе найду батюшку-экзорциста с даром выковыривать таких как ты. Переживу и без твоих пулеметов.

Оба замолчали, потом одновременно рассмеялись – мысленно, конечно. На лице Федора лишь промелькнула слабая улыбка. Они пикировались так не раз, зато не ссорились уже давно.

Между тем стрельба вдали затихла. Пейзажи вдоль дороги стали идиллическими. Экипаж катил среди небольших деревушек с добротными немецкими домами. Попалась пара городков – на пять-семь тысяч жителей, не больше. Ханс прав – здесь хорошо. Бавария близ Мюнхена была ухоженной и чистой, как с открытки. Деревья аккуратно все обрезаны, кусты – подстрижены. Каменные мостовые ровные, ни одного выбитого камня. В дождь, наверное, луж особых нет, вода стекает с выпуклого дорожного полотна на обочины.

Купить бы здесь особняк да поселиться самому…

– Федор! – возмутился Друг. – Мы столько воевали с немцами, убивали их, они пытались нас на ноль помножить, а ты намерен привезти сюда Юлию Сергеевну, жить среди них, ходить в церковь, учить детей в германской школе… Ты хорошо подумал?

– Я не могу соотнести этих вот людей, и тех, что были в Гамбурге, с уродами, которые стреляли в нас под Ригой. Конечно, отдаю себе отчет, забреют их в рейхсвер, дадут винтовку и скажут: стреляй-ка в русских! И выстрелят, потому что ордунг. Им неохота загреметь под трибунал. К тому же боятся – ведь русские пальнут и сделают им дырку в пузе.

– Значит, надо сделать так, чтоб им такое не скомандовали.

– Тем более, что мы с тобой знаем, кого для этого следует убрать. Вильгельма. Но до него нам не добраться.

– Ну, как сказать, – не согласился Федор. – Помнишь, Троцкий говорил: Вильгельм сам сунется громить повстанцев, если станет худо? Нам нужно лишь не затесаться среди его потенциальных жертв. Не знаю: выдержит его удар Зеркальный Щит?

– И я не знаю. Поэтому не спешил бы с рандеву. Нам хорошо бы придумать что-то хитрое. Ты помнишь, как развели огневика, испарившего озеро и сдохшего от обычной револьверной пули? Вот что-то вроде этого. Но кайзер наверняка умнее и хитрее. А наступательная магия у нас с тобою так себе…

В таких невеселых разговорах прошел остаток дня, пока экипаж не въехал во двор особняка средней руки. Ворота распахнулись только после настойчивых стуков Ханса рукоятью кнута. Получив расчет, возница недовольно буркнул, что стоило бы добавить, и укатил искать ночлег.

Из революционеров в доме нашелся только Либкнехт. Он Федору едва кивнул. Гипнотизирующим взглядом смотрел на черную трубку телефонического аппарата, висевшую с ним рядом на стене. Два больших бронзовых полушария зуммеров молчали. Раз, не утерпев, Карл схватил трубку и попросил телефонную фройлян связать его с… и отменил звонок.

– Связь есть. Новостей нет, – сообщил он Федору.