Внучь олегарха - Квинтус Номен

и уже неработающий механический заводик, и пустующие коробки будущего заводика радиоприборов. И даже кирпичный завод, находящийся в паре километров от городка возле засыпанного снегом карьера, хотя он-то вообще только в теплое время года работал. То есть пока только в теплое время — но я знала, как с этой бедой бороться. Да и вообще все про город-то свой родной знала! А то, что он еще «не такой» — это не беда, попробую сделать его «таким»…

На «механическом» я с ностальгией оглядела здоровенный немецкий вертикальный фрезерный станок — именно на нем я в школе на уроках труда «готовилась стать фрезеровщицей», причем его выбрала только потому, что к станку имелась лишь единственная фреза: станок-то мог обрабатывать железяки весом до полутоны и хвостовик этой фрезы был сантиметров семь в диаметре. Этот станок и у меня на заводике еще иногда работал — а теперь он весь из себя такой новенький… не очень новенький, все же выпуска двадцать восьмого года, трофей… Был у меня даже порыв его включить и какую-нибудь железяку обточить, демонстрируя местному начальству свое «мастерство», но зачем? Я и так прекрасно знала, какие документы я в субботу отправлю Николаю Александровичу.

«Сопровождающие меня лица» из Москвы со мной на экскурсию не пошли, а утром я всех их очень обрадовала тем, что и идти им никуда уже не надо. Настолько обрадовала, что они даже завтракать не пошли — и всю обратную дорогу по этому поводу ныли: в самолете жрачки не запасли. Зато в Москве мы оказались уже в начале третьего, меня отвезли (опять на правительственном ЗиСе) в общагу… Да, трояк, похоже, останется со мной — но вот родной городок станет настоящим городом гораздо раньше. Ну, я на это очень надеюсь — и имею для такой надежды очень веские основания.

Пять часов полета до Москвы я размышляла вовсе не о том, что писать товарищу Булганину, а о том, что дед был прав на сто процентов, рассказывая мне, «что пошло не так» и почему. А разговорился он после похорон его старого приятеля деда Игната, который, как оказалось, довольно много лет служил вместе с моим дедом (и который деда с бабулей и познакомил!)

Тогда дед очень сильно горевал, на поминках принял немного лишку, все повторял «такой молодой, а вот уже…» Я, пытаясь его успокоить, разумно, как мне казалось, возразила:

— Он же тебя на два года старше!

— Он на восемь лет младше был… знаешь, внучь, думаю, что пора тебе кое-что рассказать. Когда я был моложе, звали меня вовсе не Олегом Николаевичем, а Василием Семеновичем, и фамилию я носил Сергачев. Но так уж сложилось… А Игнат, когда меня встретил, узнал, но никому об этом не рассказал, и с бабушкой твоей меня познакомил, а вот сейчас…

— А ты что, в розыске был? Ты преступник? Я не верю.

— Правильно не веришь… ладно, садись и слушай, только вот что, языком потом везде не болтай. С Игнатом я познакомился в Испании, где я — специалист по авиационным приборам — изучал сбитые немецкие самолеты. А он был ко мне поставлен командиром взвода охраны…

Тогда мы с дедом просидели до утра: он — рассказывал, я — слушала, уши развесив. И тогда я многому не поверила, но уже позже, в других разговорах, я узнала очень много и про деда, и про свою семью. Дед, оказывается, был вообще десятого года рождения, успел отучиться в МВТУ, а оттуда попал в технический отдел НКВД, и от этого отдела и в Испанию отправился. И там, в Испании, он встретил девчонку-интербригадовку, мексиканку, они поженились… не совсем официально, обвенчались в какой-то местной церквушке. И вернулся он… то есть сначала вывез другого мексиканца, Антонио Рамиреса, тяжело раненого бойца из отряда Ибаррури, а с ним в качестве медсестры и свою жену в Союз отправил. И еще год с лишним там провоевал, сильно помогая Павлу Судоплатову в изготовлении различных «сюрпризов» для фалангистов. А когда вернулся сам в СССР, то Судоплатов его в свою команду привлек.

Вот только дед очень хорошо уже знал, что происходит с женами товарищей, которых вдруг решили товарищами больше не считать, и уговорил уже Антонио зарегистрировать официально брак со своей подругой. Тот просьбу выполнил, а у деда кроме родившегося после Испании сына еще и дочь родилась как раз к началу Финской войны.

— Твоя дочь, не Антонио этого? — с недоверием уточнила тогда я.

— Моя. Антонио был мне как брат… а вот мужчиной… у него ранение было такое, что он потом даже писать только сидя мог. Но не побоялся собой прикрыть Эстеллу мою: он, когда из госпиталя вышел, в мексиканском консульстве работать устроился, и вроде даже дипломатический иммунитет получил. А там… Советский Союз вроде с Мексикой не ссорился, но на дружбу с русскими там смотрели довольно косо. А когда все закрутилось, то он ее вместе с детьми в Мексику к себе вывез… Твой Симон Рамирес — это как раз мой сын Семен, и он это знал, кстати, потому и взял тебя к себе в университет вопреки правилам.

— А что именно закрутилось?

— Ну, когда сначала Сталина убили, а потом и Берию… Он как раз после убийства Берии сразу и выехал.

— После расстрела?

— Тебе это на самом деле интересно?

— Очень интересно. Вот так живешь-живешь — и вдруг оказывается, что меня в Мексике уму-разуму родной дядька учил. Что я еще не знаю? Ты уж все рассказывай, раз начал…

Воспоминания о деде не помешали мне составить всю документацию по новому заводу. И по городку, в котором этот завод будет работать. Все же память у меня неплохая еще, так что я даже начертила план города, на котором «расставила» и жилые дома, и «объекты соцкультбыта», и даже общую схему канализации и водопровода нарисовала. Последнее для меня было вообще нетрудно, ведь эти трубы уже я прокладывала после ухода деда, и лично проверяла как все эти трубы укладываются. Потому что твердо знала: если самой укладку труб не проверять, то половину точно разворуют: если канализация у меня прокладывалась все же пластиком и керамикой, то водопровод и теплосети в городке прокладывались трубами очень дорогими, с гарантированным ресурсом в двадцать лет — а подрядчик уже в первую же канаву положил простые стальные. Переложил, все же народ в городке тоже по сторонам поглядывал и мне