Последняя тайна храма - Пол Сассман

Вдали светились в лучах полуденного солнца семь позолоченных куполов церкви Марии Магдалины; прямо на вершине холма виднелся уродливый фасад отеля «Интерконтинентал», чьи нелепые арки словно приклеились к ярко-синему небу. Позади него, за Кедронской долиной, возвышалась могучая глыба храма Скалы, на фоне которого дома Старого города напоминали детские кубики.

Пройдя по извилистым тропинкам через десятки плоских прямоугольных могильных камней, Бен-Рой остановился у скромной плиты в южной части кладбища. На плите было написано ее имя и даты рождения и смерти: «21 декабря 1976 – 12 марта 2004». Внизу выгравирована цитата из «Песни песней» Соломона: «Я роза Сарона, лилия долин».

Арие смотрел на могилу, успокаивая сбившееся от подъема дыхание, затем присел на корточки и положил цветок на цитату, а рядом, по еврейскому обычаю, камешек, который он взял по дороге. Бен-Рой провел рукой по теплой желтой поверхности камня и поцеловал углубления, образовавшие буквы ее имени.

Удивительно, но он не мог плакать, думая о ней. Как бы ни остра была боль, подчас совсем невыносима, слезы не текли из его глаз. Арие мог зарыдать от дешевой мелодрамы, попсовой песенки, сентиментального романа, однако, когда он вспоминал о ней, внутри возникала какая-то обезвоживающая пустота, и он чувствовал себя тонущим человеком, борющимся с очередной волной, стараясь не захлебнуться.

Молиться он тоже не хотел. Что это за Бог, который допустил ее смерть, который бесстрастно глазеет на все ужасы и страдания, не защищая невиновных и не карая злодеев? Вера в такого Бога не согреет лущу, а лишь усугубит мучения.

Он сунул руки в карманы и, напевая старую еврейскую песенку, которой научил его дедушка, о бедном мальчишке, полюбившем дочку раввина, побрел обратно.

Познакомились они банально: она участвовала в пикете против израильской оккупации, и он арестовал ее. Между манифестантами и полицией началась стычка, Галя ударила его в голень, он нацепил ей наручники и потащил в полицейский фургон. Все произошло настолько быстро, что Бен-Рой даже не успел разглядеть, какая она красивая. Только снимая показания в участке, он заметил, что не может оторвать взгляда от неровных прядей каштановых волос, загорелых рук, блестящих глаз, искрящихся страстью и злостью и в то же время нежных, полных ума и веселья. Они подсказывали, что на самом деле она добра и лишь напоказ ведет себя резко и вызывающее.

Арие мог бы – даже должен был – завести на нее дело, но в итоге все закончилось предупреждением. Она не поблагодарила его – наоборот, как будто даже рассердилась, что он отпускает ее так быстро, принижая тем самым значение акции протеста. Как ни странно, ее неблагодарность оказала на Арие еще более сильное действие, чем внешность.

С женщинами Бен-Рой вел себя неловко. Он три дня собирался с духом, чтобы позвонить ей, а когда наконец позвонил, она приняла его за приятеля, решившего подшутить. Как только Галя поняла, кто с ней на самом деле говорит, она в ту же секунду, без всяких объяснений, послала его подальше и бросила трубку. Три последующих дня он звонил с тем же результатом. И в конце концов, вытерпев невообразимые для него ранее унижения, добился своего: распаленная его надоедливостью, Галя дала согласие сходить в бар, «только чтобы ты от меня отвязался».

И все равно у них вряд ли бы что-нибудь получилось, если бы не злополучная (вернее, счастливая) тарелка спагетти. Беседа явно не клеилась. Они лишь перебрасывались колкими фразами о политике, между которыми повисали долгие паузы. Они уже подошли к выходу, негласно признав, что у них нет ничего общего, как вдруг на Бен-Роя налетел официант, словно нарочно опрокинув тарелку спагетти с жирным томатным соусом прямо на его белую рубашку. Галя расхохоталась. Арие, поначалу окинув ее недобрым взглядом, не смог сдержаться, чтобы тоже не захихикать от своего нелепого вида. Официант дал ему собственную футболку, оказавшуюся на пару размеров меньше и оттого сделавшую Бен-Роя еще более смешным, и два коктейля бесплатно в качестве компенсации. Они согласились и, сев обратно за столик, стали говорить намного свободнее, перейдя от политике к своим интересам, работе, семьям.

Она работала редактором в маленьком кооперативном издательстве, специализировавшемся на поэзии и детской литературе. Три раза в неделю по вечерам Галя добровольно сотрудничала в израильской правозащитной организации «Б'Целем». Ее отец, один из самых именитых военных в стране, ныне представлявший лейбористскую партию в кнессете, вырастил Галю и двух ее старших сестер в кибуце[49] на севере Галилеи. У сестер сейчас уже были дети.

– Настоящие еврейские мамы, – сказала она. – Только я черная овца.

– Я тоже, – сказал Бен-Рой. – В моей семье все мужчины фермеры. Отец ужаснулся, когда я сказал, что хочу стать полицейским. А если бы он увидел меня сейчас, то испугался бы еще больше.

Она рассмеялась, глядя на его короткую футболку.

– Так как же ты стал инструментом фашистского режима? – спросила Галя.

– Из-за Аль Пачино.

– Аль Пачино?

– Да, из-за его фильма.

– Дай-ка я угадаю какого. – Она подумала несколько секунд и сказала: – «Серпико».

Он вытаращился на нее:

– Как ты догадалась?

– Это один из моих самых любимых фильмов.

– Ты первый человек из моих знакомых, кто смотрел его. Я обожаю это кино. Помню, как увидел его первый раз, в четырнадцать лет. «Хочу быть таким же», – подумал я тогда. Я, кстати, встречал Аль Пачино. Он приезжал к нам в училище на выпускной. И я с ним сфотографировался. Он такой маленький!

Бен-Рой сделал глоток вина; их взгляды пересеклись и остановились на короткое мгновение, которого, впрочем, было достаточно, чтобы они оба смогли понять – между ними возникает близость. Впоследствии он вспоминал этот обмен взглядами как один из самых счастливых моментов своей жизни.

Они просидели в баре еще около трех часов, болтая о том о сем, все больше узнавая друг друга. Потом Галя предложила перейти в небольшой уютный ресторанчик в армянском квартале Старого города, в котором они распили бутылку ароматного, слегка горьковатого вина. Полупьяные, шатаясь, они отправились в еврейский квартал, а оттуда через Мауристан дошли до Новых ворот, где заглянули в открытую за полночь кофейню. Здесь Бен-Рой выхватил белую лилию из вазы на столе и вручил ее Гале.

– Спасибо, – сказала она, прижимая цветок к груди. – Очень красиво.

Они начали прощаться; огромная желтая луна висела над ними, словно апельсин. Его тянуло нагнуться и поцеловать Галю, но он сдержался, не желая все испортить – был уверен, что она оттолкнет его. У нее таких колебаний не было. Оттолкнув протянутую руку, Галя обняла Арие за плечи, приподнялась и страстно поцеловала его в губы.

– Извини, – сказала она, отдалившись. – Я не могла ничего с собой поделать. Наверное, все дело в твоем одеколоне.

– Да уж, не думаю, что тебя так восхитила моя физиономия.

Она поцеловала его еще, на этот раз нежнее и дольше, прижимаясь к его груди.

– Я считаю тебя очень красивым.

– Ну, тогда посмотри внимательнее, – сказал он.

Она улыбнулась и провела рукой по его огромному подбородку, по длинному носу, по шершавой щеке. Они еще долго молча смотрели друг на друга, затем крепко обнялись и попрощались, пообещав встретиться через пару дней. Пройдя несколько метров, Галя окликнула его:

– Раскрой глаза, Арие. Посмотри, что творится в стране. Я хочу, чтобы ты понял. Если мы не начнем ничего менять, то будущего не будет – ни у Израиля, ни у нас, ни у кого. Раскрой глаза. Прошу тебя!

Он сделал так, как она просила. Те недели и месяцы, пока их отношения углублялись и развивались, он впервые начал задавать себе вопросы, на которые всегда закрывал глаза. Это причиняло страшную боль, вносило неопределенность во внешне стабильную, размеренную жизнь, но он сознавал, что Галя помогает ему вырасти как личности.

А потом ее убили. Те самые люди, чьи права она так страстно защищала. Оторвали ей ноги, изуродовали прекрасное, нежное, радостное лицо. То счастливое будущее, в котором должны царить мир и взаимопонимание, о котором они мечтали лунными ночами, рассыпалось как карточный домик. Как бредущий по пустыне путник, на глазах у которого растворяется в горячем воздухе мираж оазиса, Бен-Рой хотел сейчас лишь одного: сомкнуть навеки глаза, чтобы не видеть, как заветная мечта превращается в несбыточную иллюзию.

Он поцеловал на прощание могильный камень и, поигрывая болтавшейся на шее миниатюрной менорой, побрел обратно.

Уже у выхода Бен-Рой заметил одинокую фигуру мужчины в ермолке и талите. Он расположился у двух надгробий, расположенных чуть в стороне от остальных могил. Мужчина стоял спиной к Арие, и только пройдя мимо, Бен-Рой понял, что это Барух Хар-Зион. Полицейский слегка повернул голову и встретил взгляд Хар-Зиона, также узнавшего Арие. Они кивнули друг другу, и Бен-Рой пошел дальше, к воротам кладбища. Перед воротами он увидел прислонившегося к ограде Ави Штейнера и, едва поприветствовав его, направился в сторону Старого города, раздумывая над тем, где можно купить пива, чтобы зарядиться перед работой.