Шокирующая музыка - Кристофер Лоуренс

весьма солидные барыши, которые он тут же потратил (предположительно на свою свиту). И уж точно ничего не осталось, когда он скончался в доме вдовы венского шорника, от его состояния и репутации, ровным счетом ничего. Волшебник скрипки и создатель «Времен года», крупнейшего вклада барокко в современную музыку, был поспешно похоронен в могиле для нищих.

Более набожным был один из моих любимых монахов, испанец Антонио Солер (1729−1783), неистово сочинявший в тихих стенах своей обители. Его «Фанданго» для клавесина – одна из самых ярких клавирных пьес XVIII века, гипнотически колеблющаяся между двумя аккордами на протяжении всех 450 тактов.

Среди интересных околосвященников – Доменико Циполи (1688–1726), который отправился в Южную Америку из родной Италии, чтобы стать миссионером-иезуитом (как в фильме «Миссия»), но умер в Аргентине от туберкулеза, так и не будучи рукоположен. Аранжировка одного из его адажио в пьесе под названием Elevazione «Возвышение») была одним из самых популярных произведений, которые я когда-либо ставил на радио.

Джузеппе Тартини (1692–1770), несомненно, завершил бы свое обучение и стал бы священником, если бы не его мастерство фехтовальщика, нелегальный брак в восемнадцать лет и рождение незаконнорожденного сына от его венецианской домовладелицы. Легенда гласит, что тема самой знаменитой скрипичной сонаты Тартини была сыграна ему во сне дьяволом – она называется «Дьявольская трель».

Ференц Лист принял духовный сан в католической церкви в 1865 году после ряда личных трагедий, включая раннюю смерть двух его детей и неоднократные безуспешные попытки его давней любовницы получить развод с первым мужем, парализовавшие их свадебные планы. Отчаявшемуся пианисту-композитору кардинал предоставил комнату в римской вилле д’Эсте, где некогда неугомонный сибарит занялся сочинением религиозной музыки. Обязательно попробуйте послушать редко исполняемую ораторию Листа «Христос», написанную с легкостью и простотой, далекими от густых каскадов его виртуозных клавирных произведений.

Музыка всегда рядом, когда даже самые развращенные и презренные люди обращают свой взор к небу. Куртизанка Таис однажды ночью находит Бога под звуки солирующей скрипки в одноименной опере Жюля Массне (1842–1912) 1894 года, но прекрасная Медитация не смогла убедить равнодушную публику на премьере в Парижской опере. Решив, что вечер нужно немного скрасить, ведущее сопрано Сибил Сандерсон продемонстрировала со сцены свой калифорнийский бюст к удовольствию влюбленного композитора. По всей видимости, ее грудь была единственным, что запомнилось критикам в опере.

…Или ее отсутствие

Рихард Вагнер пришел к убеждению, что музыка и искусство могут взять вверх, когда религия утратит свою силу. Все эти три составляющие объединились в вагнеровском «Парсифале» (1882), названном композитором «торжественной сценической мистерией». Он подчеркнул ощущение ритуала в опере, запретив зрителям аплодировать между первым и вторым актами. История разворачивается вокруг Святого Грааля; сам Парсифаль – фигура, подобная Христу, а «Вера» даже получает свою собственную мелодию. То, что Вагнер умер через полгода после премьеры, не должно удивлять, ведь хор, венчающий произведение, звучит, как вознесение на небеса. Когда на моих собственных поминках прекратятся танцы, я был бы не прочь, чтобы был сыгран конец «Парсифаля».

Ближе к концу жизни Гектор Берлиоз назвал музыку одним из «крыльев души» (см. «Любовь»). Композитор-агностик не мог быть до конца уверен в предназначении души. Драматург в Берлиозе с удовольствием ухватился за отрывок Dies irae своей «Большой заупокойной мессы» 1837 года в одном из великих музыкальных катаклизмов (как и следовало ожидать для конца света), но духовная составляющая текста гораздо слабее. Здесь нет ни уверенности в знании тайны жизни, ни попыток ее объяснения. Единственная определенность – могила.

Один из самых необычных моментов встречается в Hostias длиной всего в сорок семь тактов, они исполняются хором в сопровождении низких звуков тромбонов и высоких флейт. Получается эффект шепчущих гармоник над педальной нотой – но это еще более тревожно, даже зловеще. Берлиоз не дает нам блаженной уверенности Баха или триумфальной решимости Бетховена. Годы спустя он процитирует «Макбета» Шекспира в начале своих мемуаров: «Жизнь – ускользающая тень…», но уже в опустошенности Hostias он заставляет нас вглядываться в бездну.

Музыка как надежда

Известен пример восстанавливающей силы музыки 1737 года – король Испании Филипп V страдал от столь длительной депрессии, что пренебрегал государственными делами, он даже перестал бриться, боже мой. После многочисленных тщетных попыток поднять ему настроение его жена договорилась со знаменитым итальянским кастратом Фаринелли, чтобы он спел пару номеров в королевских апартаментах. Музыка и красота хирургически сохраненного сопрано певца сделали свое дело, и королевская щетина была, наконец, сбрита. Музыкальное лечение Фаринелли мгновенно вызвало привыкание. Он вынужден был петь королю одни и те же четыре композиции каждый вечер в течение следующих двадцати лет.

В конце фильма Стэнли Кубрика «2001: Космическая одиссея» величественное вступление к симфонической поэме Рихарда Штрауса 1896 года «Так говорил Заратустра» звучит с экрана, когда Звездное дитя, всё еще будучи эмбрионом, выплывает из космоса и бросает благосклонный взгляд на землю. Что бы это ни значило, картинка внушает надежду и предполагает возрождение. Я не знаю, назван ли этот загадочный посетитель в «Звездных песнопениях» Росса Эдвардса. Тем не менее приятно, когда творческие люди наконец решают присоединиться к ученым и вернуть человечеству предполагаемый взгляд извне.

Сейчас ранний вечер, и мы договорились с Эдвардсами, что я приду к ним на жаркое. Только что звонила Хелен Эдвардс: у Росса продуктивный день с Четвертой симфонией, не могли бы мы ненадолго отложить начало ужина? Он «играет на рожках». Я подозреваю, что в будущем никогда не смогу слушать эту симфонию без чувства голода.

Наш гид подходит к долгому финальному аккорду и пункту назначения за пределами звезд. Даже надежда может быть алчной, когда ей опрометчиво потакают. Пришло время оставить наши эмоции позади.

Умиротворение

Хильдегарда Бингенская и летающее перо

Мы подходим к нашей последней благословенной главе, как усталый путник в конце пути, измотанный чередой эмоциональных крайностей, пережитым нашей благородной командой влюбленных дурачков. Настало время отдыха – время падать в обморок. Это тот момент, когда слова бесполезны. У меня возникло искушение применить здесь дзенский подход и включить в книгу несколько пустых страниц, завершающихся «Концом», напечатанным очень мелким шрифтом на заднем форзаце. Это дало бы вам возможность записать свои собственные реакции на любимую вами музыку. Вместо этого я поделюсь с вами некоторыми из своих, но сначала вы должны встретиться с гидом по Нирване.

Хильдегарда Бингенская (1098−1179): «Так и я, маленькое перышко с земли, получила повеление летать»

Прекрасный образ – и