Звезда заводской многотиражки - Саша Фишер

заданию Антонины Иосифовны, разумеется. Напомнил, как в шестидесятом году шинный завод был объявлен ударной комсомольской стройкой, и как молодежь всей страны, в едином порыве, превратила долгострой, тянущийся еще с тридцатых годов, в процветающее и передовое предприятие. Зубы немного вязли в карамельном героизме, но сейчас меня это даже радовало. Ну и честно работал, как самый молодой, на должности «принеси-подай-сходи за чаем». Молодой на побегушках — это святое. Даже качать права и упрекать в дискриминации не хотелось.

Мо-ло-дой.

Мог ли я представить, что мне случится пережить такое еще раз?

Я вышел из троллейбуса на остановку раньше. Окрестности надо было исследовать, для долгих прогулок у меня не было подходящей одежды и обуви, приходилось идти на сделку с самим собой. Зато добычей стал отличный хлебный магазин, в котором я даже не поленился отстоять очередь, чтобы купить полбулки серого за восемь копеек и рогалик за пять копеек. Милота такая. Батоны, буханки, сайки и круглые лежали на деревянных полках. И их можно было тыкать двузубой вилкой, болтавшейся на гвозде на веревочке. Рогалик сунул в карман, а от серого отгрыз по дороге корочку. Мама за такое всегда ругала, но теперь же я взрослый! И могу позволить себе грызть хлеб, сколько хочу.

До кулинарии за перекрестком я не пошел, решил, что пожрать я могу и в столовой в общаге. Не уверен, что моей зарплаты хватит, чтобы все время так питаться, но сегодня можно. Первый рабочий день все-таки. Почти на самом подходе к общаге обнаружился еще один продуктовый магазин. Маленький, на два прилавка. Молочный и все остальное. Ассортимент был, как ни странно, чуть ли не лучше, чем в том супермаркете, который я посетил самым первым. Во всяком случае, все необходимое здесь было — макароны, крупы, пакетики с сухими супами, трехлитровые банки соков и солений. Мяса не было. Зато продавалось молоко в треугольных пакетах. Я так умилился на эту упаковку, что чуть было не купил один. Правда, молоко я не люблю. И не пил его толком уже несколько лет, даже в кофе не добавлял.

«Кстати, вот интересно… — думал я, стараясь не поскользнуться на ступенях крыльца общаги. — А вот вкусовые пристрастия — они вообще у нас где? Если, например, я, Жан Михалыч, молоко терпеть не могу и никогда не любил, признавал только как необходимое зло, если кофе ну совсем уж тошнотно-кислый, то значит ли это, что Ивану Алексеичу, в чьем теле я нахожусь, оно тоже будет невкусным?»

Устроить себе гастротур и сравнить ожидание-реальность?

Я шагнул в теплый холл общаги, и первое, что услышал, был голос Анны Аркадьевны, делающей внушение тщедушному мужичку.

— Добрый вечер, Анна Аркадьевна, — сказал я, проходя мимо. Она прохладно кивнула, не удостоив меня даже взгляда. Логично. Ноблесс оближ, и все такое. Ну, немного кольнуло, конечно. На мимолетный игривый взгляд могла бы и расщедриться. На радостный крик «Ваня, я ваша навеки!» я даже и не рассчитывал…

На следующий день шефство надо мной взял Эдик, который для начала устроил мне экскурсию по заводу, чтобы я вник в детали производства шин. Правда, больше всего он говорил о себе. Даже когда рассказывал про передовые лучшие в мире шины МИ-166 с металлокордным брекером, большую часть своей пламенной речи он посвятил новенькой и блестящей «пятерке», которую только-только начали выпускать, и о том, как горячо он о ней мечтает. Впрочем, прогулку по цехам завода это все равно не испортило. Так даже было интереснее. Я разглядывал здоровенные бобины корда, слушая трескотню Эдика про то, как ему повезло участвовать в сеансе одновременной игры с самим Анатолием Карповым. Он, конечно же, проиграл в рекордные десять ходов, но каков штрих в биографии, а? Девушки млеют, мужчины жмут руку. Иногда в его речи проскальзывали «шинные» термины, но я, признаться, не особо утруждал себя их запоминанием. Профессиональная привычка — не забивать себе голову лишними подробностями. Если потребуется, то расскажут мне об этом настоящие профессионалы своего дела, а я все запишу и переведу на человеческий язык. Так что смотрел я, в основном, на лица тех, кто стоял за конвейерами, колдовал над пультами станков, смолил беломор в курилках в галереях. Лица были всякие разные — гладкие и юные, покрытые следами прожитых лет, мужские и женские. Они были перемазаны сажей и машинным маслом, чему-то радующиеся и от чего-то грустящие. Они спорили, смеялись, молча сопели и сосредоточенно хмурились.

Временами на меня даже накатывало ощущение, что я попал в какой-то советский пропагандный ролик, настолько все окружающее было похоже на фильм о радостях тяжелого труда на благо Родины. Хорошо поставленного голоса диктора не хватало, вздорный тенорок Эдика как-то не подходил суровому счастью заводских будней.

«Серый» Федор Олегович задирать меня больше не пытался. Вел себя тише воды, ниже травы. Застав меня за своим столом, даже глазом не моргнул. Ну, то есть, он дернулся, конечно. Спину гордо выпрямил, прошел на прямых ногах к столу Антонины Иосифовны, положил на него бумаги и вышел. Следом за ним выбежала Вера Андреевна. Я уже знал, что она корректор, и по совместительству пишет статьи о культуре. У Эдика не было конкретного направления, он был на все темы мастер, а Даша была спецом по интервью.

Вообще, конечно, работа — не бей лежачего. Четыре полосы «Новокиневского шинника» делались силами редакции прямо-таки астрономического размера. Мы в таком составе выпускали газету в семь раз толще. Ну ладно, в те годы там еще была программа передач и частные объявления, надо было как-то выживать.

В принципе, за неделю я мог один написать абсолютно все материалы. Даже с учетом, что набирать их мне придется на грохочущей печатной машинке «Москва». Портативная, да. Ее можно носить в прилагающемся чемоданчике, правда весит она целую тонну, не меньше. Ну ладно, я преувеличил, килограмм пять всего. Я мысленно представил себя, притащившего этот гроб в тот же «Петушок». Это тебе не с невесомым макбуком по кофейням таскаться. Это… Это… Картина так меня захватила, что я начал думать, как бы вынести с завода на денек печатную машинку. Только лишь для того, чтобы почувствовать себя советским хипстером.

Но болтающаяся на каретке жестянка инвентарного номера намекала, что никак я ее не вынесу. Разве что озабочусь дополнительным заработком и куплю себе свою. Сто двадцать рублей, если повезет. При моей зарплате в восемьдесят.

А в пятницу в редакцию явился Мишка. В том же самом клетчатом пиджаке. Кажется, он даже в девяностые