Пасынки судьбы - Уильям Тревор

Имельда собирала в саду тутовые ягоды и вспоминала стихотворение, которое прочла им мисс Гарви — «Остров Иннисфри»[56]. Красивое стихотворение, почти такое же красивое, как стихи Шекспира, которые иногда декламировал ей отец Килгаррифф. Она шепотом читала его вслух:

Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью;Там полночь ярко-искриста, полдень жарко-багрян…[57]

В саду начала кусаться мошкара. В густой траве лежали яблоки с единственной яблони. Зеленые и ужасно кислые, они годились только в готовку. Кажется, сестра Малкахи говорила, что графы Тайрон и Тирконнелл бежали в Иерусалим. А Кухулин погнал во вражеский стан колесницы с обезглавленными телами своих врагов.

Отец так занимал Имельду потому, что о нем было много разговоров: сестра Роуан говорила, что Дева Мария заступится за него, а Тереза Ши завидовала ей. По словам матери, у него были голубые глаза, и иногда Имельда — просто так, от нечего делать — представляла себе, как в один прекрасный день он сойдет с автобуса возле магазина Дрисколла и она, узнав его, бросится ему навстречу. Все девочки будут молча жевать лакрицу или ириски и смотреть на них. Тут из гаража выйдет мистер Суини, в дверях пивной покажется его супруга, и они оба приветливо помашут им, а потом она с отцом пойдет в Килни, и по дороге он расскажет ей про свои странствия.

Героем он был потому, что отвага и честь заставили его сделать то, что он сделал, — так объяснила ей мать. Никто, даже Тереза Ши, не сказал, что нельзя было мстить черно-пегому, который сжег Килни. Мать объяснила ей, что поступок отца не может считаться преступлением, особенно если вспомнить, сколько было пролито крови, замучено людей. Если вспомнить безжалостное убийство Квинтонов под покровом ночи.

Вот почему Имельда часто ходила в комнату матери посмотреть на фотографию. Она всматривалась в глаза, которые, вероятно, были ярко-синими, и недоумевала — чему же он улыбается? «Когда ему было столько лет, сколько сейчас тебе, это был самый обыкновенный мальчуган», — сказала ей тетя Фицюстас, а отец Килгаррифф припомнил, что отцу не давалась латынь.

Имельда закрыла глаза. Одна картинка сменялась другой. Языки пламени лижут детские лица, их руки и ноги, животы и спины. Толстая миссис Флинн в панике мечется по своей комнатке, дым забивается ей в легкие, из глаз льются слезы. Мужчина в байковом халате снес по горящей лестнице свою жену и теперь ищет в дыму своих детей. Испугавшись, что оставшиеся в живых их опознают, солдаты возвращаются. Они уложили садовников, выбежавших из своей сторожки у ворот; следом за ними — обоих ньюфаундлендов, а потом дворняг. Из опустевшей сторожки в небо рванулось пламя. Шум мотора стих вдали.

Имельда смотрела, как с машины снимают колеса, а саму машину устанавливают в старой молочной ферме на деревянные чурбаны. После этого мистер Суини — это он занимался машиной — все утро просидел на кухне с Филоменой. Оказалось, что руку он потерял в 1916 году на Сомме.

— В эту войну все решат русские, — предсказал он. — На чьей бы стороне Россия ни воевала, ее, Филомена, никому сломить не удастся.

Она смотрела, как отец Килгаррифф и какой-то человек из Фермоя устанавливают антенну к приемнику, который купила тетя Фицюстас. Антенну надо было привязать на крыше к трубе, а на земле — к металлическому брусу, который антеннщик воткнул в землю рядом с балконной дверью. Заодно он объяснил отцу Килгарриффу разницу между аккумулятором и обычной батарейкой и сказал, что аккумулятор приходится подзаряжать примерно раз в неделю.

Воскресными вечерами по радио передавали государственные гимны, и мистер Дерензи, вернувшись после прогулки с тетей Пэнси, оставался их слушать. Слушала гимны и Имельда, которой в этот день разрешалось лечь попозже, однако она обратила внимание, что мать интересуется мировой войной меньше, чем остальные. Тетя Пэнси и мистер Дерензи садились в нише у окна, отец Килгаррифф — возле приемника на тот случай, если вдруг начнутся помехи или пропадет звук, а тетя Фицюстас, как обычно, — на диване. Она курила и отбивала ритм рукой, а в ногах у нее лежали собаки. «Утихни, мой Афтон»[58] — значилось на кремово-коричневых пачках ее сигарет.

— Филомена, ты жила здесь до пожара? — спросила Имельда служанку, и та ответила, что жила. Прежде чем попасть в Килни, она была экономкой у каноника Коннолли, а когда каноник умер и Филомене некуда было податься, ее взяли к себе тетя Фицюстас и тетя Пэнси. Про каноника Коннолли Имельда слышала впервые, и Филомена рассказала ей, что перед сном он любил съесть в постели яблоко и терпеть не мог нательных фуфаек. Когда Филомена что-то рассказывала, она имела обыкновение заливисто смеяться, закидывая назад голову и широко разевая свой беззубый рот.

— Ты помнишь моего отца, Филомена?

— Ну конечно, помню, детка.

— Как он убил черно-пегого? Застрелил, да?

Филомена разразилась неуместным смехом, сказала, что понятия не имеет, и перекрестилась.

— А ты слышала, что этот человек жил в Ливерпуле? Ливерпуль — это портовый город на севере Англии. Туда заходят корабли со всего света.

— А это еще что такое? — Филомена опять засмеялась и стала мыть под краном кочан капусты. — Небось не обрадуешься, если такая гадость в рот попадет, — сказала она, снимая с кочана червяка.

— Наверно, все-таки он его застрелил, — решила Имельда.

Филомена снова перекрестилась. Жуткий был пожар, сказала она. Весть о том, что Килни сгорел, облетела все графство Корк. Да что там Корк — всю Ирландию! Сама-то она услышала о пожаре на следующее утро: она тогда гостила у сестры в Раткормаке.

— Все они подонки были, эти черно-пегие. Странно еще, что никто этого подлеца раньше ножом не пырнул.

— Ножом? Значит, черно-пегий был убит ножом?!

Филомена пробормотала что-то невразумительное, продолжая промывать капустные листья. Имельде опять вспомнилось лицо на фотографии. Значит, ножом. Может даже, таким же, каким Филомена режет на кухне овощи. Филомена любила этот нож, потому что он был очень острый, и называла его «мой бурый ножик», так как краска на ручке давно облупилась. Нет, не таким: у кухонного ножа кончик закругленный, а должен быть, чтобы вонзиться в самое сердце, острый как бритва. Когда в человека стреляют, тоже ведь метят в сердце. Правда, знаменитого революционера, того, кто бывал в Киши, убили выстрелом в голову, а не в сердце — она это хорошо запомнила со слов матери.

— Ба! Я вижу, вся компания в сборе! — воскликнул мистер Лэниган, приехавший в Килни по делу. Всякий раз, когда он приезжал, тетя Пэнси давала ему с собой картонную коробку с банками тутового варенья и яйца, которые она, прежде чем уложить, аккуратно, каждое в отдельности, заворачивала в газету. Варенье предназначалось жене и детям мистера Лэнигана, а яйца — Дэклену О’Дуайеру, его глухонемому клерку, которого тетя Фицюстас называла ангелом, отчего Имельде казалось, что у клерка растут крылья. «Ты не находишь, Имельда, что у тебя исключительно красивое имя? — всякий раз спрашивал мистер Лэниган. — Тебе-то самой оно нравится?»

По словам отца Килгарриффа, она родилась в один день со святой Имельдой Ламбертини из Болоньи — 13 мая. На свет Имельда появилась раньше, чем ожидалось, и святая из Болоньи как будто бы тоже. Когда святая Имельда в возрасте неполных двенадцати лет молилась в доминиканском монастыре, ей явился ангел, после чего она внезапно умерла.

— Вы будете продолжать получать деньги, Марианна, даже если вернетесь в Англию, — говорил мистер Лэниган за закрытой в гостиную дверью.

А ее мать сказала какую-то странную вещь: мол, на карте Ирландия и Англия похожи на возлюбленных.

— Вы не согласны, мистер Лэниган? Вам не кажется, что на карте эти острова словно бы обнимаются? Что они заключили друг друга в объятия?

— В объятия?!

— Наверно, вы думаете, с чего бы это у нее разыгралось чисто ирландское воображение? Отец Килгаррифф и все остальные тоже удивляются. Что ж, теперь меня можно считать ирландкой, и я не могу совладать со своей буйной фантазией.

Имельда отошла от двери. В кухне она выпила воды, поиграла с терьерами и овчаркой, а потом задумалась о своей тезке, святой Имельде. Она уже рассказывала сестре Роуан о том, какое чудо случилось со святой Имельдой, однако та, внимательно выслушав ее, сказала, что любая ирландская монахиня об этом знает. В кухне явившийся святой ангел представился просто прозрачной дымкой, облачком, не более. Потом, забыв про святую Имельду, она списала подзаголовок из учебника: «У насекомых отсутствуют и легкие, и жабры». Только она кончила писать, как услышала в передней голоса мистера Лэнигана и матери:

— Называется город Пунтаренас, — сообщил мистер Лэниган, но в дальнейшем Имельде так и не удалось найти это место в своем школьном атласе. Она сразу же поняла, что разговор зашел об отце — вероятно, он в этом городе живет. «Небось фрицы дали ему прикурить», — уже очень давно, ехидно ухмыльнувшись, предположила Тереза Ши, и тогда Имельда занервничала; теперь же ее занимал упомянутый мистером Лэниганом город. Мать ей об этом спрашивать не хотелось: она бы сразу догадалась, что Имельда подслушивала, поэтому девочка решила для начала расспросить тетю Пэнси и Филомену, но те в один голос заявили, что слышат про такой город впервые. В конце концов Имельда была все же вынуждена обратиться к матери. «Если спросит, откуда я знаю, скажу, что услышала случайно — так ведь, в общем, и было», — решила она. Однако мать ей ничего не ответила, позвала пойти погулять и на обратном пути, словно это и было ответом на ее вопрос, показала Имельде то самое дерево, на котором был повешен предатель: