Друзья и любовники - Диана Палмер

Она смутилась и застенчиво ткнулась лицом ему в грудь. Он поднял ее пылающее личико и невольно улыбнулся — столько было в нем любви и нежности.

— Ну, теперь ты хотя бы перестанешь вываливать мне на колени спагетти, швырять в меня пирогами и бросать одного перед истерически орущей толпой?

Она поднялась на цыпочки и пощекотала ртом его губы.

— Только в случае, если ты прекратишь ходить за мной по пятам и заживо погребать меня в розах. — Она внимательно всматривалась в его лицо. — Ты меня любишь, Джон? — спросила она тихо.

Он на мгновенье закрыл глаза.

— Я никогда не произносил этого вслух, — ответил он. — Ни разу в жизни, ни Эллен, ни отцу. Думаю, причину надо искать в моем детстве, в том, как меня воспитывали. Но, видит Бог, наверное, то, что зовется этим словом, появляется у меня, когда я смотрю на тебя, ласкаю тебя. — Он поднял ее на руки и направился с ней к дивану. — Я не могу ответить на твой вопрос, — взволнованно прошептал он. — Пока… по крайней мере. Но я могу тебе показать. — Он наклонился и приник к ее губам. — Могу продемонстрировать.

Он опустил ее на мягкие подушки и лег рядом, крепко прижимаясь к ней всем телом. Она почувствовала, как пальцы его расстегнули блузку до самой талии, и вспомнила, что на ней нет лифчика, как только голова его склонилась к ее розовой груди.

— Джон… — прошептала она, когда губы его коснулись теплой, набухающей от прикосновения плоти.

Теперь в их отношениях что-то переменилось. В том, как он целовал ее, прижимал к себе, появилась новая, незнакомая нежность. Она отличалась от страсти, как отличается вода от камня. Он прикасался к ней с каким-то благоговением, от которого у нее перехватывало дыхание.

Ее пальцы, дрожащие, нетерпеливые, расстегнули его рубашку до пояса и, осмелев, проследовали внутрь, с жадностью гладя твердые мускулы, перебирая покрывающие их густые волосы.

Она вдыхала его запах, целовала твердые, теплые, чуть влажные губы. Он лежал на спине, предоставив ей возможность впервые вести себя раскованно, и смотрел, как она ласкает его бронзовый от загара торс и изучает реакции на ее ласки.

— Мужчинам ведь тоже это нравится, верно? — спросила она через минуту, откинувшись, чтобы заглянуть в его сияющие от нежности и любви глаза.

Усы дернулись.

— Зависит от того, кто это делает. Стоит дотронуться тебе, и я вспыхиваю, как фейерверк четвертого июля[5].

Он был так хорош — чувственный рот, глаза, от взгляда которых внутри все таяло, густые завитки на груди, щекочущие ее обнаженную кожу. От ее прикосновения он дернулся, как в конвульсии, и застыл, затаив дыхание.

Она обхватила руками его лицо.

— Мне так это приятно. А тебе? — Она улыбнулась, глядя на него сквозь густые ресницы.

— Если ты не остановишься, тебе грозят серьезные неприятности.

Она тихо рассмеялась, сердце было переполнено любовью. Она провела пальцами по всем жестким линиям его лица, четкому контуру губ.

— Можно задать тебе один очень личный вопрос? — спросила она шепотом.

— Какой же?

— Ты спал с Мелоди? — Это мучило ее все время, как заноза.

— Нет, — ответил он. Она поверила, взглянув ему в глаза. — Ты разве не видишь, что мне никто, кроме тебя, не нужен? Разве не поняла в ту ночь, когда мы были вместе, что у меня долго никого не было?

— Да, мне показалось, но ведь я плохо знаю мужчин.

— Я не взглянул ни на одну женщину с той ночи, когда подобрал тебя на улице в дождь, — сказал он тихо. Глаза его ласкали ее, наслаждались ею. — Ты стала моим наваждением, но ты об этом не знала. Я никогда тебе ничего не говорил. Вначале ты была очень уязвима. А потом, прежде чем я успел это осознать, на меня свалилось бесконечное доверие, с которым я не мог ничего поделать. До того вечера у Элизы, — добавил он с лукавой усмешкой. — Тогда ты смотрела на меня так, будто больше всего на свете тебе хотелось моих поцелуев.

Она перестала дышать от волнения.

— Я, во всяком случае, этого не сознавала, — сказала она едва слышно.

— Но ты так неприкрыто ревновала меня к Мелоди. — Он ухмыльнулся. — Это вселяло надежду.

— Ну уж действительно.

— Это была лазейка, которую я так тщетно искал, и я ею воспользовался. А после того, как я сделал свой первый, надо признаться, довольно грубый заход, ты отскочила как ошпаренная, и я не на шутку испугался, что все разрушил собственными руками. — Он глубоко вздохнул.

— Ты напугал меня тогда, — согласилась она. — Я ведь не думала о тебе как о возлюбленном. — Она густо покраснела. — Меня никогда никто так не целовал, даже… я вся была как в огне, ну а потом, когда ты не позвонил, я испугалась, что ты больше не хочешь видеть меня, я колебалась несколько дней, а потом не выдержала. — Она слегка улыбнулась. — Я надеялась, что ты возьмешь пиво в знак примирения.

— Но я, насколько ты помнишь, взял больше, чем пиво, — прошептал он и, потянувшись к ее губам, приник к ним долгим нежным поцелуем. — Почему ты стыдилась той ночи, когда мы стали любовниками? — спросил он тихо. — Ты боялась, как бы я не подумал, что ты легкодоступна?

— Да, — призналась она. — Мне казалось, что, отдавшись тебе, я пополнила длинный список твоих завоеваний.

— Ты все-таки ненормальная, — пробормотал он, положив себе на шею прядь ее рыже-золотых волос. — Я же сказал тебе, что никаких завоеваний не было.

— Но ты делал все, чтобы я думала, что были. Ты вел себя чудовищно, когда я поселилась у Доналда, — напомнила она ему.

Он вздохнул, в глазах промелькнула боль при упоминании о прошлом.

— Я был уверен, что ты возненавидела меня за это и решила мне отплатить. Ни о чем другом думать я был не в состоянии. Видишь ли, Эл-лен… — он провел рукой по ее волосам, — когда Эллен теряла терпение, она всегда бежала к Доналду. — Он удивил ее тем, что чуть ли не впервые назвал кузена по имени. — Они не были любовниками, не пойми меня превратно, но Доналд всегда оказывался рядом, когда ей нужно было плечо, чтобы выплакаться. Для меня все это было ужасно. И через какое-то время я возненавидел их обоих. Когда она умерла и он убивался на похоронах, многое для меня прояснилось. Мне не следовало жениться на ней. Она была девушкой Доналда. И я должен был тогда понять, что мое чувство к ней не было чем-то глубоким и серьезным, что это было лишь страстным увлечением. Но когда я это понял, было уже поздно. Она влюбилась в меня, и я чувствовал, что несу за нее ответственность. Но она хотела больше, чем я мог ей дать, и это был мой крест.

Мадлен коснулась его щеки.

— Доналд никогда не прикасался ко мне, — тихо сказала она. — Я бы никогда этого не допустила после того, что было между нами.