Земля ягуара - Кирилл Кириллов

К Библиям индейцы относились довольно прохладно, а вот распятия почему-то очень ценили и с удовольствием преклоняли перед ними колени.

— Дядька Мирослав, а зачем им самострелы-то, если всем аркебузы дать можно?

— Всем дорого выйдет. А видел, какие у индейцев доспехи? Вата стеганая. Их арбалетным болтом издали насквозь пробить можно. Да и пороху самострел не требует, и легче он, чем самопал. С аркебузой-то только кинжал и унесешь, ну шпажку короткую. Двенадцать зарядов отстрелял и хоть зубами врага грызи. А арбалет легкий, с ним меч не в тягость. Болты можно подбирать и снова стрелять.

— А тетива в такой сырости не растреплется?

— Может растрепаться, сгнить может, но где ты совершенное оружие видел?

— Тоже верно. Ну что, пойдем в лодку?

— Не пойдем.

— Как так? — оторопел Ромка.

— А так, — спокойно ответил Мирослав. — Кто знает, как их индейцы встретят, хлебом-солью или стрелой промеж глаз.

— Но Грихальва писал, что они…

— Помню, — оборвал его Мирослав. — Но мы не пойдем.

Ромка взглянул в спокойные льдистые глаза воина и понял, что перечить бесполезно. Ему оставалось только смотреть, как отходят от кораблей лодки, наполненные беспокойными солдатами.

Выше по течению река делала небольшой поворот, и вскоре корма последней лодки скрылась за ним. Ромка зыркнул на мнимого слугу и отправился на корму полировать задом уже осточертевший табурет. Не успел он толком присесть и плеснуть себе теплой воды из кувшина, который никто не додумался убрать с солнцепека, как на носу раздались крики. Он вскочил и со всех ног бросился обратно.

Едва успев затормозить около бушприта, он с удивлением уставился на реку. Юноша не верил своим глазам. Лодки возвращались. Одна за другой появлялись они из-за поворота и, обходя толстые мангровые стволы, двигались к кораблям. Солдаты с мрачными лицами нервно озирались по сторонам, поводя заряженными арбалетами. Гребцы налегали на весла.

Наконец нос одной лодки ткнулся в крутой бок каравеллы. Эскаланте первым взобрался по веревочному трапу.

Опустив плечи и пряча глаза, он подошел к мрачно взирающему на него Кортесу и тусклым голосом доложил:

— Пристать к берегу нет никакой возможности. За каждым кустом по индейцу, все в боевой раскраске, в доспехах. Вооружены. При попытке пристать к берегу машут копьями, кричат, грозят убить.

С каждым словом Кортес мрачнел.

— Можно? — робко вставил слово де Агильяр. — Кажется, я знаю, в чем причина такого отношения.

Кортес обернулся к нему и кивнул, поощряя.

— Я не очень понимаю местный диалект, но они кричали: «Если высадитесь, всех перебьем!»

— Это ясно и без слов, — заметил де Эскаланте.

Кортес сделал успокаивающий жест и кивком велел де Агильяру продолжать.

— Один из вождей кричал, что остальные племена глубоко возмущены дружелюбным приемом, который был оказан в этих местах Грихальве. Жители Табаско заслужили репутацию изменников и корыстолюбцев. Перед богами и людьми они поклялись искупить свой позор. Если белолицые появятся снова, то они готовы встретить их так, как надлежит встречать завоевателей.

— Вот, значит, как! — проговорил Кортес сквозь стиснутые зубы. — Ну ладно! Альварадо! — Кортес достал из-за раструба перчатки карту Грихальвы. — Вот тут обозначена дорога за тем холмом. — Он указал пальцем на берег. — Спустите с кораблей десяток лошадей и всадников и отправляйтесь вот сюда. — Он ткнул пальцем в какую-то точку, чуть не прорвав пергамент. — Когда услышите выстрелы с реки, идите на звук в боевом порядке, только заходите по берегу от устья, чтоб под свой огонь не попасть. Задача ясна?

— Так точно!

— Тогда действуйте. У вас есть полчаса.

Молодой офицер щелкнул пальцами по полям шлема и бросился к борту, на ходу раздавая приказы.

— Дон Рамон! — Кортес обернулся к Ромке. — Пойдете со мной вторым офицером. А вы останетесь. — Он ткнул пальцем в блестящий нагрудник Эскаланте, тоже повернувшегося было к лодкам. — Трусы мне не нужны.

На выдубленных солнцем и ветром щеках старого вояки проступили красные пятна, рука потянулась к рукояти меча, но он сдержался, снял с седеющей головы каскетку и поплелся к кормовой надстройке. Команда проводила его взглядом, в котором в равных долях смешались жалость и презрение.

— А мы помолимся. Падре, прочтите подобающую случаю молитву, — обратился адмирал к Бартоломео де Ольмедо.

Священник важно кивнул, достал из складок сутаны требник, задумчиво полистал засаленные страницы, распрямил плечи, выпятил живот и склонил голову. Все стоящие на палубе, даже рабы-язычники, стянули головные уборы, опустились на колени и замерли, устремив взгляды внутрь своего сердца, отыскивая там огонек силы и доблести. Над волнами, над золотыми песками, над лесом полетел латинский распев.

Ромка тоже снял с головы легкий кожаный шлем, найденный для него в оружейных запасах, пристроил его на сгибе руки и сделал благочестивое лицо. Ему не было близко католичество. Православным он себя тоже не считал, но твердо помнил урок князя Андрея — если не хочешь нажить смертельного врага, уважай то, во что он верит.

Молитва кончилась. Солдаты с просветленными и решительными лицами расходились по лодкам, остающиеся хлопали их по плечам, пожимали руки и смотрели в глаза. Наконец все расселись и караван двинулся навстречу мутному течению реки.

Бартоломе де Ольмедо устроился на носу головной шлюпки, прямо перед Кортесом, с большим латунным крестом в тонких руках. За спиной адмирала сидел Агильяр в индейских латах поверх сутаны. Ромку отправили на нос второй шлюпки. Мирослав в небольшом нагруднике с кавалерийским палашом на боку пристроился ближе к корме. Солдаты одобрительно кивали. Осанка и манера держаться выдавали в нем воинскую косточку, а в бою такие люди лишними не бывают.

Караван растянулся. Первая лодка уже скрылась за поворотом, а вторая еще несколько десятков саженей не дошла до непролазных мангровых зарослей на излучине. Ромка приказал подналечь, и лодка птицей вылетела за поворот.

Солдаты замерли, разинув рты. Гребцы, почуяв неладное, опустили весла и обернулись. Ромка привстал с выпученными от удивления глазами. Мирослав остался каменно спокоен, только рука его крепче сжала эфес палаша.

Реку перегораживала сплошная цепь пирог, частью сделанных из обмазанного глиной тростника, частью из шкур, натянутых на легкие каркасы. Узкие суденышки до отказа были забиты воинами в причудливых головных уборах из перьев, стеганых панцирях, с мотками бус на тонких шеях и пудами охряной краски на лицах. На полуденном солнце поблескивали наконечники из вулканического стекла и дубинки, отполированные о чужие головы, некоторые сжимали в руках круглые легкие щиты.