Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Алексеев был поставлен в известность об изменении позиции Николая II. Днем 2 (15) марта в Ставке узнали о согласии императора на ответственное министерство. Эта новость вызвала почти всеобщее ликование. Однако ночью того же дня Алексеев был информирован Рузским о требовании отречения императора в пользу цесаревича Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича. Родзянко извещал о смене настроений в столице и фактически требовал отречения Николая II. На вопрос, который, прежде всего, волновал военных, он давал самый успокаивающий ответ: «наша славная армия не будет ни в чем нуждаться», все настроены в пользу продолжения войны до победного конца и регентства. При этом Родзянко дезинформировал генералов, говоря о том, что военный и морской министры не были арестованы. Он убеждал Рузского в том, в чем командующий Северным фронтом и сам был уверен, в кризисе виновато императорское правительство, издевавшееся над общественностью. Теперь она, эта общественность, объединившаяся вне зависимости от партий, обеспечит решение всех проблем: «запасы весьма многочисленны, так как об этом всегда заботились общественные организации и Особое совещание»32.

Разговор закончился уверениями Родзянко в том, что он не допустит ни кровопролития, ни ненужных жертв. В 9:00, через полтора часа после окончания этой беседы, Лукомский в телеграмме от имени Алексеева попросил Данилова разбудить спящего императора и поставить его в известность о ночном разговоре. Военные уже торопили Николая II с принятием решения. Спешка объяснялась необходимостью скорейшего отречения для того, чтобы избежать опасности гражданской войны, гибели страны и династии33. Непонятно, каким образом Родзянко мог гарантировать что-либо, одновременно опасаясь того, что последует за членами правительства в Петропавловскую крепость под арест, но его слова возымели действие в Пскове и, что гораздо важнее, в Могилеве. Решение в Ставке было уже принято. В 10:15 того же дня М. В. Алексеев передал это требование главнокомандующим фронтов, прокомментировав информацию таким образом, что собственно его позиция не вызывала сомнений. Фактически, как справедливо отмечает Милюков, Алексеев передал своим подчиненным требование отречения по формуле «Прогрессивного блока»34.

Ночной разговор с Петроградом полностью изменил настроения в штабе Северного фронта35. После него программой Рузского относительно императора была полная капитуляция. Генерал, как и просил его Родзянко, остановил под Псковом 2-ю кавалерийскую дивизию, которая должна была в эшелонах прибыть под Петроград для усиления отряда генерала Иванова. 7 (20) марта в интервью, опубликованном во втором номере газеты «Русская воля», Рузский заявил, что именно он убедил царя отречься и именно поэтому вопрос о посылке войск в Петроград не стоял. Во всяком случае, именно после окончания разговора Рузского с императором, 2 (15) марта в 1:00, из штаба Северного фронта за подписью Ю. Н. Данилова была отправлена телеграмма в адрес командующего 5-й армией, помощника Наштаверха и начальника путей сообщения Северного фронта, в которой говорилось о высочайшем соизволении вернуть воинские эшелоны в Двинский район, на место их постоянной дислокации. Причиной этого решения была названа невозможность движения войск к Луге. Офицеры, сопровождавшие императора, не сомневались в том, что Рузский по просьбе Родзянко уговорил Николая II согласиться на отправление этой телеграммы. Так оно и было на самом деле. Со своей стороны, Ставка также сначала приказала остановить эшелоны, находившиеся в пути, а готовившиеся к погрузке для движения на Петроград части возвратить назад, а потом, также со ссылкой на распоряжение императора, назад были возвращены все части, взятые со всех фронтов36.

Утром 2 (15) марта Алексеев обратился к командующим фронтами и флотами. Его телеграммы были весьма интересными. Начальник штаба Главковерха даже не упомянул о возможности сопротивления революции, он как бы подводил своих подчиненных к решению о детронизации императора, иногда прямо цитируя отрывки из ночной беседы Родзянко с Рузским, «что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжить до победоносного конца лишь при исполнении предъявленных

требований относительно отречения от престола в пользу сына при регент

стве Михаила Александровича (подчеркнуто мной. – А. О.). Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные только на том, что продовольственное существование Армии и работа всех железных дорог находятся фактически в руках Петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии, поставив все это на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок. Если Вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу через главнокомандующего Северным фронтом, известив меня. Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками Действующей Армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти Армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решения относительно внутренних сил должны избавить ее от покушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху»37. При отправке этих телеграмм он попытался привлечь на свою сторону начальника Морского штаба при Ставке адмирала Русина, но тот отказался присоединиться к победителям38.

Алексеев не задумывался о том, что армия уже втягивалась в политическую игру самим фактом своего существования и у нее не оставалось возможности быть вне политики. Уже 7 (20) марта он, читая запись беседы Генбери-Вилльямса с вдовствующей императрицей Марией Федоровной и великим князем Александром Михайловичем, счел необходимым отреагировать следующим образом на слова императрицы о том, что отречение было вызвано настояниями Рузского, поддержанного остальными генералами: «Вопрос этот в Петрограде был решен уже I/III, 2-го Милюков уже говорил об этом в своей речи»39. Таким образом, для Наштаверха вопрос об отречении монарха решался не Николаем II в Пскове, а в Петрограде – Милюковым. Разумеется, нельзя отрицать значения столичных событий начала марта 1917 г. на то, что случилось в Пскове, но с таким же основанием можно утверждать, что одним из центров произошедшего был Могилев.

По воспоминаниям командира Марковской дивизии генерала Н. С. Тимановского, который командовал при Ставке Георгиевским батальоном, Алексеева перед смертью мучили угрызения совести, он жалел о той ошибке, которую совершил в первые дни революции. По его словам, Алексеев говорил о том, что ожидал от революции совсем другого40. Трудно отрицать справедливость слов генерала Воейкова: «.. в тяжелые дни, когда еще можно было много сделать и спасти положение, генерал Алексеев не обратился ни к одному из главнокомандующих с напоминанием о долге Присяги перед Царем и Родиной.»41

На слова обращения Алексеева возможен был только один ответ, и 2 (15) марта в 14:00 в Ставке были получены копии ответов главнокомандующих на имя императора. Все они, хоть и по-разному, выступили за отречение42. Не отправил телеграмму только вице-адмирал А. В. Колчак – командующий Черноморским флотом, – но и он безоговорочно принял к сведению уведомление М. В. Родзянко о свершившихся в Петрограде изменениях43. 1 (14) марта Колчак собрал старших начальников и, как отмечает в своем дневнике подполковник Верховский, «сообщил весьма секретно, конфиденциально и т. д., что в Петрограде бунт, что войска отказались стрелять, что министры арестованы и власть перешла к Временному комитету Государственной думы. Что делать нам? Выжидать, чем это все кончится»44.

Адмирал вышел из состояния неопределенности после получения известия об отречении императора. По его приказу на кораблях флота и в гарнизоне Севастополя были проведены выборы: представители солдат, матросов и офицеров были приняты командующим. Присутствовавший на встрече Верховский описал ее в специальной статье для «Русского инвалида» (она называлась «Переворот в Севастополе»): «Несколькими простыми, от сердца идущими словами, он привлек к себе всех и внушил всем сразу уверенность в том, что командующий флотом душой и телом также на стороне переворота, также с новой Россией. Этот короткий разговор, после которого командующий приказал выборным обсудить свои нужды и сорганизоваться, имел решающее влияние на отношение солдат, матросов и офицеров»45.

Так был создан Центральный военный исполнительный комитет, к которому немедленно присоединились представители рабочих, так, по мнению Верховского, Севастополь избежал пролития крови в марте 1917 г.46 По меткому выражению своего бывшего командира, Верховский большую часть своей службы ухаживал «до революции – за начальством, после – за демократией»47. В отличие от этого хамелеона, значительная часть офицеров совершенно точно и правильно поняла, что после ареста императора «…власть наша окончилась и что к прежнему “нет возврата”»48. «Многие из нашего брата, – вспоминал генерал-майор Ф. П. Рерберг, – вели двойную игру; перед солдатами представлялись архиреспубликанцами, сверхдемократами, а в нашей среде были ультрароялистами и своих товарищей за глаза называли не иначе, как хамами и сволочью. Нравственность, в широком смысле слова, падала с каждым днем!»49