Двойное искушение - Кристина Додд

Селеста открыла глаза и увидела над собой силуэт Трокмортона, закрывающий собою звезды. Голова у нее закружилась, и Селеста не могла распознать те звезды, что окружали этот темный силуэт. Затем звезды принялись кружиться сами, складываясь то в цветы, то в кружевные узоры, то в мерцающие ленты, протянутые сквозь черную бездну.

Трокмортон налег на Селесту сверху, и звезды исчезли. Теперь Трокмортон сам был вечной темнотой и горящими в ее глубине звездами, прилетевшими из бесконечности, древними как мир. Он властвовал над телом Селесты, и оно с готовностью отзывалось на все его желания. С каждой секундой сознание Селесты отлетало все дальше и дальше - от этого сада, от этого мира, и вскоре она уже сама не знала, где она и как сюда попала.

Он целовал ее щеки, шею, ямочки над ключицами. Ее горло. Коснулся влажными горячими губами мочки уха. Селеста едва дышала, раздавленная эмоциями, придавленная телом Трокмортона. Она ждала. Она хотела, и ей не было страшно того, что будет потом. Она обхватила Трокмортона за шею и негромко повторяла:

– Гаррик. Гаррик. Гаррик.

А потом… потом он резко отодвинулся в сторону и вскочил.

Селеста поднялась на локтях, смахнула со лба упавшую прядь и недоуменно спросила:

– Гаррик?

Он стоял к ней спиной, расправив плечи и подставив лицо легкому ветерку.

– Что случилось, Трокмортон?

– Иди, надень свое лучшее платье и отправляйся танцевать с Эллери. - Куда подевался его бархатный баритон? Сейчас голос Трокмортона звучал как обычно - сухо, резко, словно у собаки, научившейся говорить по-английски. - Флиртуй с ним. Я хочу видеть тебя с Эллери, иначе ты убедишься, как мало мне дела до твоей любви к нему.

Сидя за письменным столом, Трокмортон рассеянно постукивал по нему кончиком ручки, не сводя при этом глаз с проклятой девчонки, склонившейся над переводом. За окном хлестал дождь, скатывался по стеклам, падал с крыши, собираясь на земле в огромные лужи. От этого дождя утро казалось особенно промозглым, темным и мрачным. По случаю дождя в кабинете были зажжены свечи, при свете которых Трокмортон обязан был трудиться на благо Британской империи. Свечи горели и на столе Селесты, бросая блики на светлые локоны, обволакивая матовым золотистым светом ее тонкую обнаженную шею. Селеста оказалась не только красивой, но и способной помощницей. И исполнительной. Вчера она сделала все, как он сказал, - надела свое лучшее белое платье и отправилась танцевать с Эллери. До самого утра.

Ручка Трокмортона еще чаще застучала по столу.

Все получилось не так, как он задумывал. Да, конечно, он сам приказал ей идти танцевать, но рассчитывал-то, что все будет совсем иначе. Был уверен, что Селеста никуда не пойдет и спрячется в своей спальне, расположенной между спальнями совершенно глухой леди Фрэнсис и наполовину глухой миссис Лендор. Таких соседок Селесте он подобрал сам, специально на тот случай, если Эллери придет ломиться к ней среди ночи. Впрочем, вчера ночью и сам Трокмортон был весьма близок к тому, чтобы воспользоваться глухотой соседок Селесты. Самая большая трудность заключалась бы только в том, чтобы незамеченным проскользнуть за дверь, а потом… потом он преподал бы Селесте урок любви.

Лучше было бы переселить ее в законченную спальню возле детской, поскольку чувства, обуревавшие Трокмортона, были слишком опасны, как для его разума, так и для целомудрия Селесты.

Как она могла пойти на этот бал? Трокмортону хотелось, чтобы Селеста не могла думать ни о чем, кроме его поцелуев. Ни о чем, кроме пробудившейся в ней страсти.

Ну конечно же, все это он предпринимал с единственной целью: уберечь Эллери от когтей Селесты и не дать ей разрушить союз между Трокмортонами и семейством Лонгшо. Трокмортон старательно убеждал себя в этом, и не без успеха, как ему казалось.

– Трокмортон, - окликнула его Селеста, на секунду отрываясь от бумаг, - я перевожу очень трудный текст, и мне нужно сосредоточиться. Не могли бы вы перестать стучать?

– Что? - Он опустил взгляд на свою руку. - Да, конечно.

Неужели она не понимает, насколько он раздражен? Неужели не понимает, что он занят важным делом, что его решений с нетерпением ждут целые страны? Неужели не понимает, что отвлекает его, что ему хочется вскочить из-за стола, прижать к себе и целовать в губы до тех пор, пока она не забудет все мужские имена, кроме одного - его собственного!

Поцеловать ее.

Трокмортон качнул головой и хрипло рассмеялся.

Селеста перестала писать и посмотрела на него, словно на сумасшедшего.

Впрочем, он и в самом деле чувствовал, что сходит с ума. Желал ли он когда-нибудь какую-нибудь женщину так же страстно, как ее? Нет, да у него и не было никогда никого, кроме жены. Ни одной любовницы. Но вот теперь появилась она, и в голове у него звенит одно только имя: Селеста, Селеста, Селеста.

Разумеется, он мечтал не только о поцелуях. Он мечтал расстегнуть ей платье, стянуть его с плеч вниз, обхватив ладонями тугие полушария груди. Распустить скользкий шелковый шнурок на корсете, открывая путь к райским наслаждениям.

Разумеется, он не тот человек, чтобы проделать все это прямо здесь, у себя в кабинете, но можно ему хотя бы помечтать?

Итак, он развяжет ленту на нижней рубашке и обнажит грудь Селесты - восхитительную, нежную грудь с розовыми сосками. Трокмортон знал, как будет пахнуть эта грудь, знал, как напрягутся соски, когда он припадет к ним губами.

Но поцелуи будут лишь сладкой прелюдией к тому, что предстоит дальше. Он скользнет ладонью по обтянутым тонким шелком ногам Селесты, чутко отмечая кончиками пальцев каждый изгиб, каждую складку ее плоти. Пробравшись выше, расстегнет пуговицу на поясе ее панталон и проникнет внутрь. Сначала он лишь осторожно коснется тугих завитков волос, прикрывающих святая святых Селесты.

Постепенно она распалится и сама попросит его о… большем, и тогда он начнет расправлять нежные складки тайной плоти. Селеста будет стонать и метаться, и тогда… тогда он погрузит палец между ее ног. Сначала - только один палец.

Но и это будет лишь продолжением прелюдии. Он настроит нежную скрипку Селесты и примется выводить на ней тончайшие мелодии. Он не станет спешить, он умеет не спешить, ведь не напрасно столько лет жизни им было отдано профессии, которая требует высочайшего терпения, - профессии разведчика. Селеста, словно безумная, будет повторять его имя. Она будет умирать от желания.

И тогда он начнет учить ее искусству любви.

Если, конечно, позволит себе это.

А он себе этого не позволит.

Он должен помнить о том, кто он сам и кто она. Он должен помнить о том, что ее отец работает у него садовником, что после окончания операции он собирается отослать Селесту назад, в Париж, должен помнить, наконец, о том, что она девственница и он не имеет права лишить ее чести. Даже если об этом ему впоследствии придется горевать - долгие, долгие годы.