Мощи Распутина. Проклятие Старца - Валтос Уильям М

— Вы будете делать вскрытие?

— Не вижу смысла. В кончине Гарольда нет ровным счетом ничего подозрительного. И мне совершенно не хочется подвергать его вдову эмоциональной травме.

— А анализ крови?

— Зачем, Росток? — в голосе врача появились нотки раздражения. — Смерть наступила от естественных причин. Не пытайтесь найти того, чего нет.

36

Николь проснулась с первыми лучами солнца.

Что с ней происходит?

Было время, когда она обладала властью над мужчинами и умела использовать красоту в выгодных целях. Танцуя на сцене «Миража», она видела подтверждение своей власти: в мужских глазах — желание, в женских — зависть. Даже во время ненавистной ей работы в эскорт-сервисе ее красоту ценили настолько, что доверяли важных клиентов — крупных игроков, директоров компаний и даже одну кинозвезду из Гонконга.

Как она могла так опуститься — ползать на четвереньках по комнате, словно сучка в период течки, и умолять дурно пахнущего приходского священника удовлетворить ее? И так расстроиться, когда он отказал?

Николь доводилось слышать о людях вроде Сергия — религиозных фанатиках, которые обретают полный контроль над мыслями своих последователей, обращая их в адептов, не способных действовать или мыслить самостоятельно.

До этой ночи она считала, что никогда не станет жертвой подобного внушения. Но, похоже, она все-таки ошибалась. Пусть то, что он с ней сделал, и не дошло до сексуального слияния, но теперь Николь чувствовала себя так, словно из нее высосали все силы и оставили как физически, так и морально опустошенной.

Проснувшись, она не услышала тяжелого дыхания епископа и не почувствовала запаха его тела. Николь поняла, что свободна от него — по крайней мере, на время.

Он не причинил ей вреда. Физического. Но то, что он сделал, казалось ей гораздо более пугающим: каким-то непостижимым образом он сумел вопреки ее желанию проникнуть в самые сокровенные уголки памяти. Она лежала бок о бок с Сергием и чувствовала, как он вторгается в ее разум, в самые интимные секреты женской сущности, сплетая ее мысли со своими, пока они не соединились. Не в силах сопротивляться его воле, она в конце концов поддалась и позволила делать со своим разумом все, что ему хотелось. Этот акт был хуже любого физического насилия, и даже при ярком свете утреннего солнца Николь чувствовала, что на душе остался уродливый отпечаток мрачной тени священника.

Еще больше ее беспокоили мысли о том, что он мог оставить в ней своего рода семя, которое теперь прикрепилось к плодоносящей стене ее подсознания и будет развиваться и расти, пока не станет сильным настолько, что лишит ее способности к ясному мышлению и принятию решений. Примером тому была женщина на первом этаже, Светлана. Николь боялась, что, оставшись здесь, превратится в такую же рабыню.

Этот дом казался ей святыней, но получилось, что он подверг ее новой опасности. Куда еще она могла пойти?

В собственный дом возвращаться было нельзя.

Идти в полицию, когда в трех метрах от места смерти ее мужа лежало тело полицейского, она тоже не могла.

У нее не было денег, чтобы покинуть город, и не было одежды, кроме ночной сорочки и халата.

В прошлом, если у нее начинались неприятности, она всегда могла обратиться за помощью к Василию. Он был ее защитником; Василий укрывал ее от полиции, нанимал адвокатов, чтобы те спасали ее от тюрьмы, наказывал, клиентов, которые плохо к ней относились, и создавал для нее более роскошные условия жизни, чем для прочих девушек. Николь всегда чувствовала, что он, пусть и по-своему, но любит ее. Однако прошлой ночью во время побега она убедилась, что Василий по какой-то причине замыслил убить ее.

Лежа в постели и ощущая тепло солнечных лучей на лице, она спрашивала себя, так ли это. Да, полицейский был мертв, и Василий вполне мог убить его. Но она знала: уж если бы Василий решил охотиться за ней, то никогда не позволил бы ей выбраться живой из дома.

Ладно, говорила она себе, если это был не Василий, то кого она слышала в доме? Кто-то ведь был там — и до, и после того, как убили полицейского. Она слышала шаги, когда шла через подвал. Видела луч света от фонаря, когда пряталась в кустах на заднем дворе. Это было не просто ее воображение — кто-то искал ее на улице.

Она вспомнила о предостережении Ростка. Следовало бы послушать его и согласиться ему помочь: рассказать о Василии, а не разыгрывать тот постыдный спектакль в участке. Теперь идти к Ростку было слишком поздно. Оставалось надеяться, что Василий поможет ей — пусть даже придется выполнить его просьбу.

И все же… все же, как она могла быть уверена, что Василий не тот человек, кто представляет для нее настоящую угрозу?

Она вспоминала события прошлой ночи, когда он пришел к ней после похорон Пола. Василий никогда не был излишне эмоциональным, однако она буквально чувствовала его возбуждение, описывая момент вскрытия сейфа. Она так и не поняла, откуда он узнал; но его содержимое, судя по всему, представляло для Василия огромную ценность. Что-то в этой отвратительной человеческой руке было, вероятно, очень важным, но Василий отказался объяснить что. Той ночью он делал ей заманчивые предложения, хвастал огромным богатством, которое ждало его, и говорил, что готов поделиться с Николь, если только она поможет ему достать кисть.

Тогда она не восприняла его слова о деньгах всерьез, решив, что это пустые мечты, самообман, характерный для русских иммигрантов. Но епископ тоже спрашивал ее руке — и это немало озадачило Николь. Два человека — небо и земля, слуга Божий и русский мафиози — нуждались в одном и том же предмете.

Возможно, думала она, только возможно, что этот предмет — ее билет из Миддл-Вэлли. Если она сможет найти способ вернуть руку, Василий поможет ей. В конце концов, он обещал.

37

Через два часа в доме Николь Росток глядел на тело Отто Бракнера.

Труп обнаружил один из молодых офицеров. Его вызвал сосед Даниловичей, заявивший о жестоком обращении с животным: кто-то прошлой ночью убил его пуделя. По мнению ветеринара, животное погибло от перелома позвоночника после одного сильного удара.

Как любой добросовестный полицейский, офицер решил опросить соседей и свидетелей происшествия. Парадная дверь дома Даниловичей была открыта, на деревянном полу виднелось что-то похожее на кровь. Офицер трижды позвал хозяев и, когда никто не ответил, вошел в дом. Следы крови привели его на второй этаж, где и лежал труп.

Вокруг массивного тела Бракнера растеклась огромная лужа крови. На теле, в том числе и на бритом черепе, не было видимых ран. Судя по количеству крови, в него стреляли или напали с ножом, но чтобы сказать точно, требовалось перевернуть тело. Росток решил, что это стоит отложить до приезда коронера.

— Как думаете, что здесь произошло? — спросил молодой офицер.

Росток пожал плечами. Труп Бракнера вызывал в нем особенно беспокойные чувства. В конце концов, этого человека все знали как Увальня — одной только внешностью он запугивал самых буйных подозреваемых. Росток чувствовал, что и сам дрожит от страха. Кому оказалось по силам справиться с таким мощным великаном?

— Кто-то, должно быть, застал его врасплох, — сказал молодой офицер, озвучив мысли Ростка.

Росток кивнул. Великан Бракнер всегда считался неуязвимым копом — но, как оказалось, это было всего лишь иллюзией.

— Что он здесь делал? — спросил офицер.

— Охранял женщину, — ответил Росток.

— В доме никого не было, когда я пришел. Я обыскал все комнаты: пусто, не считая Отто.

Значит, она сбежала, подумал Росток.

Четыре человека умерло с того момента, как она появилась в городе, — из них двое в ее спальне — и теперь она сбежала.

Но куда? И какова была ее роль во всех этих событиях?

38

Николь знала, что по собственной воле епископ никогда ее не отпустит — не сейчас, когда он сумел проникнуть в ее разум и Обнаружить, что она подвержена его ментальному влиянию. Но она была решительно настроена бежать, не желая оказаться в рабстве. Николь надела ночную сорочку и села на край кровати, размышляя, как ей пройти мимо Сергия незамеченной. Ответ пришел в виде торжественного перезвона церковных колоколов за окном: сигнала к началу утренней службы. Ее наверняка проводил епископ. Оставалась еще Светлана внизу, но у Николь уже созрел план.