Естественное убийство. Невиновные - Татьяна Соломатина

– Нет, ну какая красивая! – ещё раз повторил Баритон, совершенно забыв о том, что у него мокрые брюки.

Алёна, неловко пятясь, ретировалась.

Ранним утром её вызвали в приёмный покой.

– Соловецкая! Тебя тут какой-то мужик спрашивает, – зевая, бесстрастно сообщила ей санитарка по внутреннему телефону.

На ступеньках стоял облитый вчера дядька. С букетом роз. С очень большим букетом роз.

Господи, много ли надо молоденькой дурочке, будь она сто раз умница? Букет роз, ресторан, машина, пара шрамов на мощном торсе, пара ласковых слов, немного пыли в юные очи и немного таинственности на девственные уши. Всё это, плюс невольно любимый ореол участия в боевых действиях там-сям по миру – образ «защитника» впитан Алёниным поколением с кефиром из школьной столовой, – и делай с девчонкой что хочешь. Что Баритон и делал.

Много ли надо утомлённому жизнью кадровому военному в отставке не столько по возрасту и стажу, сколько по серьёзности ранений? Много. Только он за это не собирался платить. Есть боевая задача. И её надо решить. С минимальными потерями. Баритон и решал. Со стратегией и тактикой у него всё было в порядке. А уж учитывая неопытность противника и отлично просматриваемые с позиций его зрелости слабые точки…

Это так прозрачно, что от этого ещё более гадко.

Но тогда Алёна не замечала ничего. Ни того, что несётся по первому свисту, частенько пропуская занятия. Ни того, что он вовремя доставляет её домой. Не соображала, что он просто затыкает ею свободное время. Не думала о том, что ему домой тоже надо вовремя.

Не удивлялась тому, что Баритон сразу же поставил её в известность о наличии жены и детей. Взрослый дядька, в два раза старше её. Чему удивляться? Ей ничего такого, вроде немедленного предложения руки и сердца, и не надо – так ей с ним было хорошо. Ей казалось, что Баритон – это покой, защита и всё такое. Вероятно, исключительно из-за того, что он взрослый мужчина. Скорее всего, это произошло потому, что у Алёны Соловецкой никогда не было папы. Были дядя Коля и дядя Вова. И они к ней очень хорошо относились. Но папы – такого папы, на чьей мощной спине можно полежать, в чью мощную лапищу уткнуться лицом, – у неё никогда не было. В Алёниной глупой двадцатилетней головке попутались контакты. Она с восторгом рассказывала Сене, какой он прекрасный, Баритон. Нет: Какой Он Прекрасный, Баритон! Он просто безупречен! И Сеня его мрачно ненавидел. Мрачно, но молча. У Сени не было денег на розы, рестораны и гостиницы. У Сени не было мощной выи и шрамов по всему телу, так украшающих мужчину. У Сени не было в запасе кучи увлекательных историй для очарования малолетних дурочек. И Сеня не мог (и слава богам – так и не научился) манипулировать женщинами. Что Баритон умел в совершенстве.

– Что ты о нём вообще знаешь?! – шипел Сеня шёпотом, чтобы не услышала бабушка.

Алёна с гордостью называла имя-отчество-фамилию. И рассказывала Сене о том, как Баритон её обнимает, целует, как он часами после держит её на руках, гладит ей ноги, говорит ей, какая она красивая и…

– И потом одевается и отвозит тебя к подъезду. «До следующей случки, любимая!» Какой красивый роман! – ехидствовал Сеня. – Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты его, типа, адрес, его, блин, номер телефона, чем он конкретно сейчас занимается и зачем тебе всё это нужно?! Потому что зачем ему это нужно – очевидно.

– И зачем же ему это нужно? – холодно и обиженно уточняла Алёна.

– Красивую молодую девчонку на шару потрахать! – неумолимо резюмировал Сеня.

– Дурак! Он меня любит! Он от меня без ума!

– Последнее я оспаривать не буду. Очень даже может быть, что он конкретно от тебя – без ума. Но действует он с умом. Я, кстати, не уверен, что имя-отчество-фамилия у него настоящие!… Ох, ох, ох, Алёнка! – по-старушечьи охал Алёнин юный друг. – Ни до чего хорошего тебя эта собачья свадьба не доведёт. Я не спорю, всякое бывает. Бывает, что и женатый мужчина влюбляется. Но тогда женатый мужчина разводится. И женится на том, в кого влюбляется…

– Много ты понимаешь в любви и в женатых мужчинах, сопляк! – перебивала его Алёна. Тоже шёпотом. Потому что любила бабушку и не хотела её тревожить.

Бабушка принимала доносящийся из-за двери громкий шёпот за влюблённое воркование «детей». И Соловецкая с Соколовым спокойно ругались. Потом мирились. А как-то раз утром Алёну вырвало. Она подумала, что съела что-то несвежее накануне, в институтской столовке. Позже её ещё некоторое время рвало по утрам. И она подумала, что это из-за переутомления. И что очень даже может быть, что Сеня прав. И так жить нельзя. И после одной из очередных сексуальных забав она, лёжа на широкой спине уткнувшегося в подушку на очередной чужой даче Баритона и поглаживая его шрамы, сказала ему:

– Меня по утрам тошнит.

– Да? – лениво переспросил тот.

Будь Алёна тогда старше и умнее, она бы поняла, что за кажущейся безмятежностью Баритона прячется настороженность. И даже тревога. Не за неё. Но она была юной влюблённой дурочкой, искренне полагающей, что её любят. И потому быстро ответила:

– О! Не беспокойся. Я здорова! Это, наверное, от переутомления. Занятий много, работа и мы… Может быть, нам…

– Может быть, нам реже встречаться? – нежно перебил Баритон. Ласково скинул лёгкую Алёну с широкой спины и улёгся рядом, облокотившись на локоть, чтобы удобнее было ею любоваться.

А ещё утверждают, что язык тела не лжёт. Ха-ха! Встречаются такие виртуозные тела-лжецы, что обнимайся с ними сам Станиславский – поверил бы как миленький. Баритон гладил Алёнины плечи, а в голове у него крутилось: «Девочка очень вкусная, но пора завязывать».

– Нет-нет! Что ты! Мне и так кажется, что мы очень редко встречаемся!

«Это для тебя, девочка, редко. А мне за сорок, и жену хоть пару раз в месяц надо обслужить. Она и так уже сильно недовольна тем, что у меня не так, как раньше, стоит. Молчит, но недовольна. А что я могу сделать, если у меня как надо стоит на тебя? Ах, девочка, девочка… Глупая девочка!»

– И поэтому давай будем жить вместе! – радостно выпалила Алёна.

Вместо ответа Баритон нежно поцеловал Алёну. Она крепко обняла его и даже зажмурилась от счастья. Потому что приняла его поцелуй за само собой разумеющееся для влюблённой идиотки согласие. И даже не заметила, что обнимающий её Баритон с тоской смотрит куда-то за её плечико. А недолгая тоска колебаний быстро сменяется стальным блеском принятого решения и совершенно уже тупой жестокостью отданного самому себе приказа. Которые, как известно, не обсуждаются.

Принимая душ, одеваясь, сидя рядом с Баритоном в машине, Алёна что-то щебетала, щебетала, щебетала, нисколько не обращая внимания на молчание своего возлюбленного. В её мыслях они с Баритоном уже жили вместе. И в жизни этой она ничего, кроме его широкой спины, не представляла. Знала только, что с ним будет чудесно. И ни на чьей спине не будет так надёжно лежать.

Он как обычно подвёз до подъезда. Как обычно поцеловал. Как обычно пошутил. И как обычно уехал.

И более не появлялся. Ни под институтом. Ни в приёмном хирургического отделения. Ни в телефонной трубке бабушкиной квартиры. Алёна с ума сходила. Если бы не Сеня… Надо отдать Сене должное: хоть он и был по-старушечьи рассудителен прежде в том, что касалось адреса-телефона, но теперь – молча сочувствовал и многословно успокаивал. Немного позже Алёну что-то начало пинать изнутри. Календарь с отметками месячных она давным-давно забросила, а время – такая хитрая штука, особенно когда ты занята учёбой, работой и страданиями, что часы, а также дни, недели и даже месяцы – как-то не наблюдаются.

Первым, кто узнал, был Сеня. И сразу предложил руку и сердце. Алёна отказалась.

– Ну чего ты! – ныл Сеня. – Будем молодыми родителями!

– Я тебя не люблю!

– Я тебя люблю. Этого достаточно!

– Недостаточно! И вообще, ты меня не любишь. Я – всего лишь твоя первая любовь.

– Первая любовь у меня была в детском саду, – вполне серьёзно сказал Сеня. – А потом – в первом классе. И ещё – в пятом. В девятом я хотел повеситься из-за другой первой любви, но не знал, как правильно завязывать верёвку. Я завязал, как умел, встал на табуретку, повесил верёвку на лампу, вставил в петлю шею и спрыгнул. Табуретка, скотина, больно по ноге трахнула. Верёвка в подбородок впилась. Я, такой, типа, жду смерти, но верёвка только больнее впивается в подбородок – и петля никак на шее не затягивается. И через пару секунд я как грохнулся, а сверху ещё и люстрой пришибло. Я потом рассмотрел – у меня та петля как-то тупо зафиксировалась. Я её вязал как нитку, когда носки зашивал. Повесился, блин. Хорошо, никто не видел, оборжались бы.

– Вот об этом я и говорю! – засмеялась Алёна. – Муж и отец из тебя, Соколов, как из какашки пуля. Во всяком случае пока. Подрасти ещё! Лучше, друг мой Сеня, думай своей умной головой, как бы об этом радостном факте сообщить моим бабке и маме.