Туманность Ориона - Андрей Ливадный

Вадим надавил на пластину сканера, но искра индикатора на панели активации дверей по-прежнему оставалась красной.

Он удивленно посмотрел на нее, ощутив беспокойство, но в этот миг индикационный сигнал сменился на зеленый, сухо щелкнул электрозамок, и дверь приоткрылась, словно приглашая войти.

Покровский ждал его, стоя у зашторенного окна.

Услышав шаги, он повернул голову.

— Вадим! Ну наконец-то!

Генерал шагнул навстречу Полуэктову, обнял его.

«Черт… Никогда не замечал за Покровским таких сентиментальных порывов…»

Мысль была здравой, тревожной, но несколько запоздалой.

Вадим внезапно ощутил укол в область шеи, и сознание крутанулось, мгновенно погружаясь в липкую бездну небытия.

Многотонная плита мягко скользнула в сторону, открывая узкий проход.

В обстановке подземного антирадиационного убежища не чувствовалось дыхания времени — тут мало что изменилось, с тех пор как Земля воевала со Свободными Колониями.

Покровский кивнул дежурившему у дверей офицеру, прошел вдоль коридора, на секунду задержался подле сканирующего устройства, установленного на входе в модуль спецопераций.

Дверь открылась, и он вошел внутрь.

Вадим Полуэктов лежал, пристегнутый ремнями к жесткому пластиковому одру исследовательского медицинского комплекса. Сверху его накрывал прозрачный, едва заметный колпак.

Навстречу генералу из-за компьютерного терминала торопливо поднялся сотрудник лаборатории, но Покровский жестом остановил его порыв.

— Работайте, — буркнул он, подойдя к ложу диагностического комплекса.

Несколько секунд генерал пристально смотрел сквозь прозрачный пластик на бледное, осунувшееся лицо Вадима. Тот не подавал никаких признаков жизни, хотя синусоиды графиков на многочисленных приборах свидетельствовали об обратном.

Сзади раздались торопливые шаги.

— Господин генерал?

Покровский обернулся, хмуро взглянув на начальника исследовательского комплекса.

— Давай, Денис Петрович, докладывай… как он?

Генерал посмотрел вокруг, заметил стоявший поодаль стул из легкой тугой арматуры. Взяв его, он сел, облокотившись на спинку.

— Что именно я должен доложить? — пожилой майор в белом халате тоже взял стул и сел напротив, неспокойно, нервно сцепив пальцы рук. — Случай совершенно уникальный, и двух дней явно недостаточно…

— Я хочу знать, кто это лежит перед нами. — Голос Покровского повысился. — Это не тот Вадим Полуэктов, которого я знал.

Денис Петрович не спешил с ответом. Несмотря на белую униформу со знаками различия майора внутренних сил Земной Безопасности, в облике Бесколова угадывался человек мягкий, вдумчивый, скорее гражданский, нежели военный. Он не пытался вытягиваться перед Покровским, как это делали иные сотрудники лабораторий сектора.

— Извините, могу я спросить, на чем основана ваша уверенность? — спросил он.

Несколько секунд прошло в гробовой тишине. Было слышно лишь попискивание приборов в изголовье диагностического одра да напряженное, недовольное сопение Андрея Георгиевича.

— Генетический код, — наконец произнес Покровский. — Там, где мы встретились, установлен сканер. Его генетический код не был подтвержден прибором. Это не Вадим Полуэктов. Это его двойник. Засланный, понимаешь меня, майор?

— Да, теперь понимаю, — кивнул Бесколов.

— Тогда растолкуй мне. Но сначала ответь, эти изменения действительно существуют или прибор лгал?

Майор покачал головой:

— Нет, прибор не лгал. У этого человека, — он кивнул в сторону неподвижного тела, — каждая произвольно взятая на анализ клетка имеет изменения генетического кода.

Покровский помрачнел. Оправдывались самые худшие его опасения. Клон… Подменыш… Но кто подсунул его вместо Вадима? И главное — зачем? Какой смысл подсылать агента-двойника, который не сможет обмануть сканер?

Его тяжелые мысли нарушил Бесколов:

— Андрей Георгиевич, — осторожно напомнил он о своем присутствии, — могу я высказать несколько соображений?

— Давай…

— Я бы хотел коснуться тех несоответствий, которые имеются в генетическом коде. Дело в том, что они уникальны.

— А в чем это заключается? — насторожился Покровский.

Майор на некоторое время задумался.

— В нашем организме есть органы, которые поддаются осмысленному контролю, а есть такие, которые совершенно неподвластны сознанию, — собравшись с мыслями, начал объяснять он. — Например, усилием воли можно задержать дыхание, но нельзя заставить сердце остановиться… Нельзя принудить по-иному работать желудок. Нашему разуму неподконтрольно большинство внутренних органов. — Он вскинул взгляд. — Это понятно?

— Понятно, — буркнул Покровский. — Ближе к делу.

— Хорошо… Тогда возникает вопрос, а почему мы не задумываемся о том, что наше сердце должно биться? Почему мы не можем случайно «забыть», как нужно дышать? Тысячи сложнейших функций исполняются в нашем организме ежесекундно, и все они не требуют осмысления… — Бесколов многозначительно посмотрел на генерала и пояснил: — Это происходит потому, что везде — в сердечной мышце, в стенках кишечника и во многих других органах — присутствуют скопления изолированных нервных клеток, которые мы называем «центрами автоматии». Очень характерным примером служит так называемый «водитель сердечного ритма». Это нервный узел, который постоянно возбуждает сердечную мышцу, заставляя ее сокращаться с определенной частотой. На опытах доказано: сердцу не нужен мозг, для того чтобы оно билось. Стоит извлечь из организма любой орган, снабженный центром нервной автоматии, поместить его в питательный раствор, и он продолжит свою работу — сердце будет биться, стенки кишечника — ритмично сокращаться, и так далее.

— Ну… И что дальше? — Генерал старательно пытался вникнуть в суть сказанного.

— В организме этого человека, — майор опять кивнул в сторону прозрачного колпака, — все центры автоматии напрямую связаны с центральной нервной системой. Это единственное изменение или, как я бы назвал, улучшение, внесенное в код построения его организма. Я обнаружил у него особые нервные волокна, которые отсутствуют у обычного человека. Они исполняют функцию соединителей, интерфейсных перемычек… ну, как шлейфы внутри электронной машины, соединяющие различные схемы.

— И что это дает? — напрягся Покровский.

Бесколов был готов к такому вопросу, поэтому ответил сразу, без паузы:

— Думаю, что его мозг может полностью управлять всем организмом. Регулировать обмен веществ, замедлять или ускорять химические реакции в клетках, концентрировать энергию в определенных точках… трудно даже представить все его возможности. Причем, заметьте, — я сказал мозг, а не разум! Управление вполне может осуществляться на уровне подсознания.

— Это имеет смысл?

— В плане экстремальных условий выживания, приспособляемости организма к какой-либо среде — смысл огромный! — горячо заверил его Бесколов. — Человек с такими коррекциями нервной системы может выжить там, где мы с вами погибнем.

Покровский слушал его, мрачнея.

Генерала терзали сомнения, и майор лишь растревожил, расшевелил их своими фантастическими утверждениями.

— Вот что, Денис Петрович… — наконец произнес он, вставая со стула. — Подготовь его к процедуре сканирования… Да не бледней, ради бога, я знаю! — отмахнулся он от попытавшегося протестовать Бесколова. — Делай что говорю!

Первым осознанным ощущением Вадима была злость.

«Покровский… сволочь…»

Чувство оказалось острым, болезненным, будто детская обида от несправедливой порки.

Более холодные, рациональные, взвешенные эмоции пришли чуть позже, когда он понемногу начал осознавать реальность.

Разум мучительно выкарабкивался из черного провала, куда был погружен на неизвестный отрезок времени. Зрения не было, но он воспринимал звуки, далекие, идущие сквозь толстый слой чего-то мягкого, глушащего их.

Шаги… Тихие, вкрадчивые.

Тонкий, едва уловимый, монотонный писк какого-то прибора…

Сиплые вздохи… Щелчки…

Голос…

— Пока мы держим его на препарате, в сознание не придет, не волнуйся.

— А на фига его к нам?

— Не знаю. Приказ Покровского. Спроси у этих ребят за дверью, они тебе популярно объяснят, что к чему…

Кто-то проволок мимо стул, царапая металлическими ножками по пластику пола.

Тихо, нудно пищит прибор. Сипло вздыхает насос.

Ощущение тела возвращалось постепенно, словно организм медленно очищал себя от отупляющего воздействия той лекарственной дряни, которой был напичкан.

Некоторые участки кожи на лодыжках и запястьях не воспринимались вовсе, словно они онемели.