Конец «Крота» - Рэм Красильников

На следующий день из Советского отдела в московскую резидентуру отправилась очередная телеграмма. Скорее всего, в ней не было тяжелых и роковых размышлений.

Беспокойные дни

московской резидентуры

В столице «главного противника», московской резидентуре Центрального разведывательного управления, расположившейся под крышей американского посольства на улице Чайковского, уже в самом конце августа заподозрили неладное. Сигнал от «Пилигрима» об изъятии заложенного Арнольдом Бронсоном тайника не появлялся. В резидентуре были обеспокоены, но продолжали терпеливо ждать.

Задержки с сигналами от агентов, зачастую весьма длительные, случались и раньше. Мало ли какие могли быть причины: болезнь, срочная командировка, еще какие-то помехи. В конце-то концов не все задержки должны заканчиваться печально. Эрику Хонтауэру не занимать выдержки и терпения. Он ждал. Ничего другого резидентуре и не оставалось делать. А тем временем радиоцентр ЦРУ во Франкфурте-на-Майне посылал «Пилигриму» все новые и новые телеграммы, напоминая агенту, что от него по-прежнему ожидают сигнала об изъятии тайника «Павлин», и запрашивая о его положении.

Весть о провале агента пришла в ранний осенний день 1986 года из Лэнгли.

Арест «Пилигрима», не успевшего развернуться в качестве эффективного «крота» в русской разведывательной службе, поверг московскую резидентуру в состояние, близкое к шоковому. Не в меньшей мере, чем советский отдел Оперативного Директората ЦРУ.

И не потому, наверное, что «Пилигрим» считался в Лэнгли самым выдающимся агентом в СССР. Были другие, которые удостаивались почетных титулов «агента № 1». Были иные дела и операции, оканчивавшиеся неудачей. На «Пилигрима» в Лэнгли и на улице Чайковского действительно возлагались немалые надежды. Им, к величайшему сожалению Вашингтона, не пришлось сбыться. Но главное все же было в другом — оставалась загадка, оставалась тайна разоблачения агента. И вот теперь над ней предстояло трудиться в Лэнгли. Шло время, а разгадки все не было…

А между тем в штаб-квартире Центрального разведывательного управления хотели знать, что же в действительности произошло. Ведь разведка не любит и не может действовать вслепую.

Нельзя доверять такое важнее дело капризной Фортуне!

Почему же провалился ценный и надежный агент? В Лэнгли рассчитывали извлечь пользу для анализа из отчетов московской резидентуры. Аналитики ЦРУ, эта «белая кость» разведки, недаром славятся своим умением разгадывать сложнейшие ребусы.

Московский резидент не удивлялся обилию телеграмм. Ему велели представить материалы о всех оперативных мероприятиях, проведенных резидентурой по делу «Пилигрима». Лэнгли настойчиво требовал от своих московских подчиненных высказать суждение о причинах провала ценного агента.

Третья телеграмма Советского отдела вызвала немалую обеспокоенность резидента ЦРУ.

Хонтауэру.

Пожалуйста, проверьте и срочно сообщите, все ли было сделано для того, чтобы обеспечить безопасный выход Бронсона к «Павлину». Может быть, русские применяют изощренную систему наблюдения, которую мы еще не знаем и резидентура пока не выявила. Известны ли, в частности, случаи использования самолетов или вертолетов? Наш источник сообщил, что в прошлом году Советский Союз закупил в Чехословакии несколько легкомоторных самолетов марки «Чесна». Они очень удобны, как показывает практика ФБР, для ведения наблюдения за объектами.

Вулрич.

Следующая телеграмма из Лэнгли удивила еще больше.

Хонтауэру.

Пожалуйста, срочно пришлите одежду и обувь Арнольда Бронсона, которые были на нем в день проведения операции по «Павлину». Надежно упакуйте их в целлофановые мешки, чтобы не допускать попадания в них воздуха. Не очищайте предметов одежды и обуви от грязи. Мы проверяем также предположение о том, что русские могли обнаружить тайниковый контейнер с помощью специально натренированных собак. Наши специалисты утверждают, что запах веществ, из которых изготовлен контейнер, может улавливаться собаками на очень большом расстоянии. Наш агент также утверждает, что у русских есть специальный препарат, который они наносят на одежду и обувь объекта, и это позволяет следить за ним, не вызывая подозрений.

Вулрич.

Эрику Хонтауэру, конечно, не хотелось бы быть гонцом, доставляющим дурные вести. В старину таких гонцов попросту предавали смерти. Научно-техническая революция решительно вторглась в способы передачи информации. Барабаны, зажженные костры, обученные голуби, специальные курьеры были вытеснены радиоволнами, телеграфом, телефоном и компьютерами. Отношение к тем, кто был носителем печальной информации, менялось в гораздо меньшей степени. Их, правда, не казнили, но хорошие вести всегда отличали от плохих. И очень жаловали тех, кто доставлял или озвучивал приятные известия.

Хонтауэр едва успевал отвечать на поток телеграмм из Лэнгли. Он недоумевал не меньше, чем его коллеги в Вашингтоне, но вины резидентуры не видел. Арнольд Бронсон, разведчик «глубокого прикрытия», умело и безупречно провел закладку тайника для «Пилигрима». Слежки за ним тогда не было, нет ее и сейчас.

Резидентуре неизвестно о наблюдении КГБ за разведчиками с помощью самолетов и вертолетов. Тем более что воздушное пространство над Москвой закрыто для полетов летательных аппаратов. Радиоконтроль резидентуры за обстановкой в эфире не обнаружил ничего подозрительного. Эрик Хонтауэр очень гордился техническими возможностями резидентуры. Ведь по существу контроль был двойным — действовал пост перехвата разговоров по радио русской контрразведки на верхнем этаже здания посольства, оборудованный сложнейшей аппаратурой слежения, а у самого Бронсона был специальный прибор для выявления работы наружного наблюдения, если бы оно велось во время выхода разведчика к «Павлину»! Гордость специалистов-инженеров технической службы Лэнгли, много раз выручавшей разведчиков московской резидентуры, когда им докучала слежка русской контрразведки.

Руководитель московской резидентуры считал, что наружного наблюдения за Арнольдом не было. Не появилось и никаких сообщений в русских средствах массовой информации, тоже падких, как и их западные коллеги, на сенсации. Русские не удержались бы и потребовали отъезда Бронсона из Москвы, получив информацию о его участии в деле «Пилигрима». Персона нон грата — вот непременная реакция на действия разведчика-дипломата, угрожающего их безопасности!

Резидентура немедленно вышлет необходимые для тщательного исследования предметы одежды и обувь Бронсона, но не может скрыть сомнения, что тайниковый контейнер мог быть обнаружен собаками при таких обстоятельствах, в каких проводилась операция.

Хонтауэр был удивлен одним и своего удивления от Вашингтона не скрывал: как русской контрразведке удалось так быстро раскрыть «Пилигрима». Если верить сообщениям из Лэнгли, его надежно законспирировали. Может быть, русским было что-то известно о нем еще в Таиланде? Какая-нибудь неосторожность в Бангкоке? Или им удалось каким-то образом склонить агента к признанию связи с американской разведкой? Да мало ли может быть причин провала агента, причин неудачи разведывательной операции!

«Провал «Пилигрима» — не первая и, к сожалению, не последняя неудача Центрального разведывательного управления в Советском Союзе… К несчастью, провалы разведывательных операций в Москве не такая уж редкость. Важно, чтобы в Лэнгли взвешивали победы и поражения, учитывали огромные сложности обстановки. Удач у московской резидентуры немало, и в Вашингтоне о них, конечно же, знают», — размышлял он.

Эрик Хонтауэр готов при всех обстоятельствах защищать свою московскую резидентуру. Как бы ни было трудно, работать разведке в Советском Союзе можно. Необходимо развивать и дальше агентурную сеть резидентуры, нужно проводить технические операции. Какой бы ни был риск, какие бы потери ни приходилось нести — эффект всегда перевесит затраты. Конечно, потеря «Пилигрима» — тяжелый удар по резидентуре, по ЦРУ в целом. Но ведь борьба с русскими на этом не заканчивается!

И все же загадка разоблачения русской контрразведкой «Пилигрима» серьезно беспокоила резидента ЦРУ. Так же, как и его шефов в Лэнгли. «Возможно, у русских есть свой «крот» в Вашингтоне и он одолел американского «крота» в Москве?» — эта невеселая и тревожная мысль не давала покоя Эрику Хонтауэру. После провала «Пилигрима» его не покидало отвратительное расположение духа. В нем кипела обида на несправедливость. Все-таки в Лэнгли не хотят понимать специфики работы в Москве. А кроме того, его захлестывала настоящая бойцовская злость. Он умел, как хороший боксер, держать удар. Умел ответить противнику, когда тот уже начинал торжествовать победу.

Его волновала не столько потеря «Пилигрима». В конце концов, один агент еще ничего не решает! Судьбы агентов не должны отвлекать внимания от главного. Каждый агент, увы, проживет столько, сколько ему отмерено. Лучше, конечно, чтобы срок его деятельности был не слишком коротким. Резидента ЦРУ, пожалуй, больше беспокоили разговоры об ошибках резидентуры, о его собственной недальновидности. И тогда возникает опасность для удачно складывающейся карьеры.