Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова

ему необходимые сведения о том, что его и интересует в силу профессии или статуса в закрытом городе. Тут же не парк развлечений, а закрытый научный объект. «Зеркальный Лабиринт» сердцевина всего города, у него уже несколько степеней защиты в сравнении с городом в целом.

— У Руда много агентов женского облика? — полюбопытствовала я.

— Наверное, всякие есть. Я не в курсе его дел особо-то. Мне сказано, прибудет агент. И всё.

— А у тебя есть агент? Женского облика? — не отставала я, намекая вовсе не на подлинных тайных осведомителей. Он смутился.

— Мне ни к чему. У меня своя зона ответственности и своя профессия, — затянувшийся разговор скрывал его явное нежелание расставаться со мною. Но было ли мне это в радость, не знаю. Всё равно, пожалуй. Я же не Эля, ловящая внимание любого, кем он ни будь, мужчиной или совсем юным мальчиком. — Он сегодня страшно злой, с самого утра, — сказал он тихо, будто кто мог и услышать в пустынных тоннелях, — Конечно, вы такая красивая. Но всё же, лучше будьте осторожнее с ним. Он за завтраком в столовом отсеке из-за того, что ему не понравилось какое-то блюдо, всё сшиб на пол и ушёл. Такое бывает редко, но лучше к нему на глаза в такие минуты не лезть. Давайте, я провожу вас обратно, скажу, что вы не пришли, а вы что-нибудь и придумаете потом, скажите, дела там. Мало ли. Недомогание. Или уехали. — Он стоял и перечислял возможности, чтобы мне уйти, — Он сказал, чтобы вы подождали его здесь. Он несколько вынужден задержаться. Но вы лучше не ждите. Не входите туда, пока он не пришёл…

Опять в гостях у подземного владыки. Новая игра

Он не договорил, стена бесшумно отъехала в сторону, и я увидела в проеме чёрную фигуру. На груди сверкал скорпион из прошлого, его зелёные голографические глаза переливались в неживом свете лабиринта. Лицо самого Рудольфа выражало смесь недовольства и величия. Артур даже не смог скрыть изумления.

— Чего ж сказал, что задержишься?

— Я и задержался, — он вопросительно поглядел на Артура, — где ты сам-то столько времени шлялся?

— Ждал, как и было приказано. Девушке очень понравились картины, она их рассматривала, спрашивала, кто их изготовил. Я сказал, что не знаю. Так-то принтер голографический распечатал, но чьё творчество изначально, того не знаю… Про принтер, конечно, она ничего не поняла, я дал маху…

— О каких картинах речь? — спросил Рудольф, — Почему ты не провёл её закрытым маршрутом, как я и велел?

— Но ведь… она же не должна знать, что есть закрытые маршруты и тайные входы сюда…

— Она уже отлично о том осведомлена. Или ты считаешь меня слабоумным? Ты зачем впёрся в таком виде в холл, открытый для троллей, если не напялил ряженку?!

— Так рано же… там ни души в такое время. Ведь рабочий день для всех начинается намного позже…

— Ну, а если бы кто-то вздумал туда прийти пораньше?

— Да как? Двери заблокированы точно до указанного часа…

— Не для всех, малоумный! А лишь для рядового персонала троллей! А в «Лабиринте» полно троллей высокопоставленных! Они имеют и ночной допуск в верхние уровни помещений! Ты где, собственно, находишься?! Очнись от своих детских грёз! — он так гремел, что у Нэи заложило уши.

— Да нигде! — крикнул вдруг мальчик Артур. Его глаза засверкали от еле удерживаемых слёз досады. То ли на себя, то ли на беспощадного ругателя. Развернувшись, он ушёл, не проявляя никакой почтительности к старшему и, по-видимому, главному здесь у них, в подземных лабиринтах.

— Прошу, — и он посторонился. — О чём вы так долго говорили?

— С кем? — я не отметила ни малейшего чувства по поводу своего, как мне казалось, потрясающего вида. — Он хвалил моё платье, — зачем-то соврала я, и тут же почувствовала, что он просёк мою ложь. Он оглядел меня всю так, как оглядывают манекен, не беря в расчёт чувства самого манекена, которых нет по определению.

— Ты полностью оправдываешь ту кличку, что я тебе дал.

— Я не домашнее животное, чтобы носить кличку вместо имени, которое у меня есть!

— Находчива, как и всегда. Твоя способность отражать недостойные выпады против себя просто блестящая. Без шуток. Коломбина весёлая и красивая марионетка, а не животное. И даже не марионетка, а театральный персонаж, в который все влюбляются. — Он стоял настолько близко ко мне, что возникло непреодолимое желание обнять его и прижаться… Мне стоило огромного усилия, чтобы такое желание подавить.

«Я тебе ещё отомщу за тот раз»! — самонадеянно подумала я, вовсе не торопясь прыгать в его объятия. Да он и не собирался их раскрывать. Хороша бы я была, разбежавшись и ткнувшись носом, если и не в гладкую стену тоннеля, так в его ледяную насмешку. Игра там не игра, а унижений я вовсе не хотела. Я хотела его извинений и нежных вкрадчивых подходов к достойной, но доброй красавице, кем себя мнила. Или стремилась мнить. Войдя, я уже привычно села в облачное по мягкости кресло. Он не садился, а стоял и смотрел на мою причёску. — Кристаллы от Гелии остались? Здесь же нет таких. Не может быть.

— В чём же их уникальность?

— В том, что они искусственные. Только не стекляшки, как здесь изготавливают местные умельцы, а полное подобие камней по своей структуре.

— Я купила их у одной воровки, — призналась я, — ведь дом Гелии был разграблен после её гибели. Ты это знал? Её вещи потом всплывали у перекупщиков, я покупала, если видела то, что узнавала. Надеюсь, что её тайник в стене не обнаружили и не вскрыли. Вы могли бы обратиться в столичные инстанции для доступа к тому, что принадлежит вам по праву наследования…

— У меня нет никакого права, да и зачем оно мне? Она могла и открыть этот тайник в дни своего безумия перед теми, кого мнила своими друзьями. Ты и понятия не имеешь, во что она превратилась в последнее время. Даже наши врачи были уже не в состоянии привести её в прежнюю норму. Я хотел взять её на Землю, где её точно уж вылечили бы, но наступил тот ужасный день… — он замолчал.

— Зачем же ты хотел её взять с собою, когда сам же говорил, что искал меня… — пробормотала я с такой горечью, что ею же и поперхнулась.

— Вначале — да, искал. А потом нет. Я любил Гелию — мать своего ребёнка. Тобою я лишь увлёкся, так теперь и думаю.

— Так и я увлеклась лишь по юной глупости, а любила и люблю лишь