Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

тексты! Нам, я считаю, очень повезло, что существовали специальная детская литература, специальная детская музыка (включая оперы). А уж какие композиторы и поэты-песенники писали специально для детей!

Слухом музыкальным бог меня не обидел, памятью тоже, о голосе уж и не говорю (орать мог прилично), поэтому пел все те песни с огромным удовольствием. Но … только в школе. Приходил домой, и словно что-то переключалось. Сев за письменные работы, начинал мурлыкать «Мурку», в лучшем же случае – что-нибудь пиратское.

Да что там песни, сверстники мои очень стремились даже внешне походить на героев воровского мира. Ребята постарше, бросившие школу, на первые же деньги стремились одеться соответствующе, а это значит, что на ногах «прахаря» (сапоги хромовые), над рубашкой белый шарф, над косой челкой кепочка «москвичка»– восьмиклинка с маленьким козырьком, на руках «котлы» (часы), в кармане «лопатник» (кошелек). В основном подобный контингент, кроме нашего Шанхая, селился в корпусах.

Нет ни того контингента, ни самих корпусов, а ведь это целый особый мир. В свое время для улучшения жизни своих рабочих товарищество Ярославской большой мануфактуры построило огромные корпуса по последнему слову строительной техники. С отдельными номерами («каморками»), с прекрасной вентиляцией, водоснабжением, особыми, всегда горячими, печами в 4 яруса для приготовления пищи, с кубами для кипячения воды, с приспособлениями для ставки самоваров, противопожарными приспособлениями и т.п. За последние два корпуса мануфактура удостоилась медали на Всемирной Парижской выставке. Каждый корпус обошелся примерно в 100 000 рублей (а всех таких корпусов десять, кроме отдельных флигелей и двух корпусов для служащих).

Впрочем, сразу проявились и их недостатки. Благодаря общим коридорам, общим лестницам и кухням, детские заразные болезни развивались в них до размера эпидемии. Но самое главное – эти во всех деталях приспособленные жилища отучили рабочих от всякой хозяйственной самодеятельности, от всякой инициативы. Эти и многие другие отрицательные стороны подобных «корпусов» заставили товарищество ЯБМ отказаться от постройки новых. Вместо них стали помогать рабочим обзаводиться собственными домами, выдавая на их постройку ссуды. Очень многие воспользовались ими, построили себе жилье. Так образовались близ фабрики целые поселки в Новой Деревне, Починках, Творогове, Забелицах.

Но и в этом деле текстильщики проявили себя особо. Желая поскорее выплатить ссуду, через силу работали даже во время нездоровья. С другой стороны, нередко приспосабливали свои дома для выгодной сдачи их постояльцам.

Здесь отвлекусь. Сам коренной перекопский, я с детства знал о «каморках» не понаслышке, поскольку там жило немало друзей и по классу, и по пионерскому лагерю, а позднее и по работе на той же фабрике «Красный Перекоп». Я бывал в корпусах постоянно и видел жизнь в них. Впечатление всегда не из лучших. Представьте себе такую отдельную «каморку», в которой проживает три семьи, жизненное пространство их ограничено занавеской, разделяющей стоящие в ряд от двери до окна три кровати – для родителей, старики и дети – на полу.

Долгое время искренне полагал, что само название «каморка» от камеры тюремной, при этом коридорная система только подтверждала в моих глазах подобное предположение. И лишь когда познакомился со словарем Даля, прочел в нем, что каморка или каморочка есть «комнатка, покойчик, чулан, кладовая».

Какие жуткие драмы тут разыгрывались, какие страсти, если муж с одной кровати и жена – с другой трудились в разных сменах, а возвратившись, заставали в своей разделенной ситцевым пологом постели совсем не того, кого хотели бы видеть. К этому следует добавить и то еще, что как минимум каждый десятый каморник имел в багаже срок, и не только за хулиганство. Драки с поножовщиной и даже убийствами никого здесь не удивляли. Обыденное явление. Все это в советские годы объяснялось проклятым наследием царизма. А ведь, оказывается, изначально жилплощадь до сорока квадратных метров полагалась на одну семью! При высоченных потолках, огромных окнах подобное жилье совсем не похоже на «комнатку, покойчик». Корпуса – вечная боль и печаль «перекопцев», удостоенные медали Всемирной выставки как наилучшие в мире, во что превратились они в советское время! Ныне те из них, что строились не по коридорной системе, подверглись коренной реконструкции, прочие разрушены и снесены благодаря усилиям и поддержке добившейся на то федерального финансирования Валентины Владимировны Терешковой, знавшей корпуса прекрасно.

Более или менее приличным магазином был еще дореволюционной постройки лабаз, изначально использовавшийся для торговли. В годы моего детства в нем располагались магазины, продовольственный, промтоварный и книжный. Далее было женское общежитие с какими-то умопомрачительными комнатами – коек на двадцать, не менее. Практически это был заставленный койками в несколько рядов дом. И если на одних работницы спали после своей смены, то на соседних – проходили свидания с закупленными внизу, в лабазе, горячительными напитками. А где они, то по нарастающей вначале тихие разговоры, потом негромкие песни, далее упреки и выяснение отношений, с дракой или без неё… А в конце разборка: – «У вас брак по любви?» – «Нет, по суду!».

За общежитием располагался цех по приготовлению пирожков. Это были не пирожки, а произведения кулинарного искусства. За пять копеек выдавалось нечто с ливером, одуряюще пахнущее мясом и необыкновенно вкусное. Более или менее похожие пирожки позже я покупал на Мытном, ныне снесенном рынке у Советской площади, но все-таки уступавшие тем, «лабазным». Цех закрыли в шестидесятых годах. Больше таких покупных пирожков мне не встречалось даже за границей.

Лабаз как магазин вспоминается исключительно в связи с постоянными очередями. Там все время что-нибудь «давали». Моментально выстраивалась очередь. Не важно, что дают-то. Раз другие стоят, почему бы не встать? Тем более, что не хватало буквально всего.

Очередь – особое состояние души и тела. Не зря же остряки называли очередь неформальным объединением по интересу. В конце её так называемый «хвост», более или менее цивильный, все чинно и благородно стоят друг за другом и даже способны на вполне дружескую беседу и последний анекдот типа: В магазине объявление: «Постельное белье продается только ветеранам Куликовской битвы. Подбирается старичок: – «Мне бы как ветерану…» – «Справка есть?» – «Да откуда, тогда и слова-то такого не было». – «Не знаю, не знаю. Татары вон все со справками!»

В середине своей очередь становится хаотичной, появляются какие-то неизвестные лица с непременным: «А я здесь стоял» или «А на меня занимали!». Но зато уже можно узнать, что именно дают и сколько в одни руки. Ближе к кассе очередь превращается в один тугой комок, где понять, кто и за кем, невозможно, да и бессмысленно, главное – в этом кипящем клубке не упасть, сохранить в целости карманы и, добравшись до заветного