Консул - Валерий Большаков

– Нам нужны седла, еда в дороге и корм лошадям. А плата… Если на нас нападут, мы отобьемся. И тогда уж сам решишь, во сколько оценить наши услуги.

– По рукам!

Сергий крепко пожал сухую мозолистую руку Гермая, и повлек Тзану в отведенную ему келью, сохранявшую запах несвежего масла, годами впитывавшийся в каменные стены и земляной пол.

За крохотным оконцем посвистывал ветер с гор. В левом углу, на низком столике, был оставлен ужин.

Но в данную минуту Лобанова интересовала постель – деревянная рама с натянутыми поперек полосками кожи.

Обняв Тзану, он стал целовать ее, сначала бурно, задыхаясь, но потом, придя в себя, продолжил приятный процесс более вдумчиво, со знанием дела.

– Я соскучилась по тебе… – прошептала девушка, прижимаясь, притираясь к возлюбленному.

– И я…

Медленно раздевая Тзану, Сергий забормотал:

– Настоящее искусство брачных покоев глубоко и темно, как водный поток. Совокупляясь, надо применить к себе восемь приобретений, избегая семи потерь. Секрет же подлинного единения Инь и Ян в том, чтобы не позволять семени изливаться наружу…

– Да-а? – промурлыкала Тзана.

Она ласково потерлась об него грудью, водя по коже Сергия отвердевшими сосками.

Темнота в келье сгустилась, но двоим не нужен был свет.

Рано утром контуберний седлал коней – Гермай не поскупился. Сам купец пригнал к монастырю полсотни навьюченных лошадей. Кроме самого Гермая, в поход отправлялся десяток молчаливых парней верхом на коротконогих конях могучего сложения, что выглядело препотешно.

Густой набатный гул поплыл над Талими – ударили в главный барабан шести локтей в поперечнике.

Проводить караван вышел сам настоятель монастыря. Поклонившись всем пяти буддийским сторонам света, он совершил обряд приношения коней счастья.

– О вы, могучие и несравненные будды и бодхисаттвы! – простер Римпоче сложенные ладони. – Вы, взирающие благосклонными очами на трудные пути земли! Будьте милостивы к путникам, всем идущим и едущим, всем ищущим, всем тоскующим о радости!

Неожиданно поднялся ветер, он дул порывами, взметая пыль и шурша листвой карагачей. Настоятель вдохновился.

– Пусть эти кони, подхваченные четырьмя ветрами священных гор, летят далеко на холмы и равнины! – говорил он с проникновенностью. – Да станут они живыми конями счастья для всех неведомых странников…

Настоятель взмахнул руками, и фигурки лошадей, вырезанные из ткани, полетели по ветру, как листья осенью, уносясь на юг. Туда же лежал путь и живых коней – по долине реки Акес,[37] до самых истоков.

В начале пути река текла спокойно, ее течение охватывали болотистые тугаи с непролазными зарослями камыша и гигантских тростников, скрывающих лошадей со всадниками. А потом долина ужалась до тесного, мрачного каньона. Речной поток грохотал, заглушая голоса, взбаламученная Акес крутилась внизу, перекатывая валуны и выбрасывая перистые фонтаны брызг, а караван двинулся по тропе, над кручами и ревущей водой. Бывало, что кони оступались, иногда падали на сыпких откосах, где разлезшиеся сланцы ползли вниз широкими разливами каменных потоков. Погонщики метались суетливо, спасая товар и животных, а вверху кричали хищные птицы, призывая погибель и предвкушая поживу.

В верхнем течении Акес успокоилась. На севере ввысь ушли исполинские Комедские горы,[38] невозможно прекрасные, немилосердно крутые, вонзенные в глубину неба, а с юга мокрую глубину долины охватывали исполинским полукольцом горы Индийские, поднявшиеся надменно и недосягаемо. Целый ряд шеститысячников выстроился прямо по курсу, зубчатой линией урезая горизонт. Они были выше этого мира, который по нечаянности подставил им свои равнины. Их покрывал снег, но эти гиганты были белее снега. Они невесомо парили в необъятности небес, подставляя солнцу граненые бока. На заре, когда в долинах лежала сонная тьма, снежные вершины шеститысячников занимались розовым и оттенялись синим. Днем они сверкали ослепительно-белым и голубым, а на закате багровели, чередуя отраженный огонь светила с лиловыми тенями. На их вершинах в самую последнюю очередь угасал солнечный отблеск – мир спал, погруженный во тьму, а на этих горах все еще плавилось закатное золото.

Река потекла плавно, понесла удивительные светло-зеленые воды между непроходимыми зарослями колючей облепихи и небольшими лугами.

На одном из лужков сделали привал. Кони жадно хрумкали сочную траву, а люди тупо отдыхали от трудов и опасностей пути.

Солнце в горах заходит быстро. Черные острые клинья теней быстро взбежали по ложбинам и промоинам каменных круч, и вскоре лишь снежные вершины сияли в закатных лучах, переливаясь алым и золотым.

Синяя дымка подножий сгустилась в черную мглу, затапливая глубокие ущелья. Потухло сияние, разлитое в лучезарном воздухе. Красные, коричневые, черно-зеленые краски горных откосов смешались в чугунно-серый колер, и только лиловатое небо все еще сохраняло цветность, зеленея потихоньку, подпуская темноту и зажигая звезды.

Сергий и Тзана легли спать отдельно, нарочно подчеркивая равенство внутри «восьмерки», но как только свет в долине ужался до размеров костра, они нашли друг друга…

…Рассвет в горах начался с того, что черные вершины вспыхнули ломаной оранжевой чертой и небо за нею медленно перекрасилось из фиолетового цвета в светло-сиреневый. Несколько мгновений – и оно багровое. Светлея, сделалось золотистым. «Лунная вода» – роса – заблистала по лугу россыпями стразиков. Потянуло свежим ветром. Неугомонные кеклики выступили будильниками-петухами, рассыпая свое: «Кра-та-та, кра-та-та…» Подъем!

Миновав несколько кушанских крепостей, охраняющих шелковый путь, и пару зороастрийских храмов, караван поднялся по реке Памир, оставив за спиной хребет, застивший полнеба. У основания хребет был черен, выше сверкал бело-голубым льдом, а поверху разливалось небо удивительной темной синевы.

Поразительно, но именно здесь, на большой высоте, склоны покрылись густой зеленой щеткой типчака с полосками низких осоковых лугов, завиднелись бледные цветы, и даже бабочки запорхали. После пустынных долин верховий Акес, безжизненных и будто брошенных, глаза отдыхали на живом и зеленом. По склонам спускались архары и прыгали горные козлы-киики, пушистым извивом стлался снежный барс-ирбис.

Заблестело большое озеро. Оставив его слева, караван вышел к небольшой, едва текущей реке. Русло ее петляло, а топкие, бочажинные берега покрылись кочками.

И вот впереди встала последняя гряда гор, закрывающая доступ на восток.

Привал сделали у горячих источников, где преторианцы вдоволь намылись и напарились, а потом любовались, как полуголая Тзана стирает одежду…