История одного лагеря (Вятлаг) - Виктор Бердинских

На мастерском участке, под навесом, была организована кухня-столовая. Съем заключенных и их сбор в "отстойник" проходил по ударам в кусок рельса. Охрана зимой осуществлялась по лыжне ("запретке"), ее проверяли раза 3-4 за день. Летом участок огораживали забором, солдаты находились на вышках. Как правило, заключенные, имеющие большой срок и "склонные к побегу" (по данным оперчасти), на заготовку леса не брались. В "отстойнике" (огороженная жердями территория 30x30 метров) проверялось, все ли заключенные собрались. Затем они конвоировались в жилую "зону". Перед запуском в "зону" проводился надзирателями обыск ("шмон") на предмет изъятия запрещенных предметов (ножи, заточки, пики, топоры и т.п.). Но такая проверка проводилась чисто формально…

Следует заметить, что вытаскивание бревен (трелевка), их погрузка на тележки – все делалось вручную, труд довольно тяжелый. За свою работу заключенные получали как деньгами, так и (временами) – по безналичному расчету, талонами. На деньги они могли купить в ларьке "зоны" курево, спички, печенье, пряники, зубную щетку и прочие мелочи…

До 1952 года основным инструментом на валке леса был "лучок" (ручная лучковая пила), постепенно вытесненный электропилами К-5, для чего по мастерским участкам проводились временные электролинии (два провода – высокое и низкое напряжение).

Но отдельные вальщики, как уже говорилось, упорно сопротивлялись, считая, что "лучком" работать легче и быстрее (некоторые мотористы-"лучкисты" перекрывали нормы выработки в 2 раза). К 1954 году "лучок" "вышел из употребления". Постепенно и трелевка стала проводиться только тракторами. Валка (до последнего времени) осуществлялась бензопилами "Дружба" и "Тайга", не требующими подводки электролиний и более облегченными. Конная вывозка леса была ликвидирована в 1961 году, а лошади (сотни голов) по указанию обкома КПСС отправлены на "мясокомбинат", чем внесли "значительный вклад" в награждение Кировской области орденом Ленина (за "успехи" в животноводстве)…

Система трудовых зачетов, введенная в ИТЛ в самом начале 1930-х годов, затем периодически отменяемая и вновь восстанавливаемая гулаговским начальством, успешно функционировала вплоть до 1960-х годов. При выполнении нормы на 121 процент и выше срок наказания засчитывался заключенному (в 50-е годы) как 1:3, то есть один день работы – за три дня "отсидки"… Производительность труда у "рекордистов", конечно, росла, но в больших объемах имелись и приписки невыполненных работ, "торговля" лесом между бригадами, прочие злоупотребления. В первую очередь "зачеты" шли "блатной" верхушке лагпункта…"

К этому подробному рассказу очевидца можно лишь добавить, что о "конкретике" работы на лагерном лесоповале (до 1953 года) говорить крайне сложно – из-за практически полного отсутствия живых участников этого каторжного "производственного процесса". Не зря в лагерях называли лесоповал "зеленым расстрелом": нормы тогда были очень велики и трудно выполнимы даже для физически могучих мужчин-гигантов. Ведь чем "габаритнее" и сильнее человек – тем больше ему нужно пищи и тем быстрее (при лагерном "довольствии") "валили" его дистрофия, пеллагра, цинга, дизентерия…

Отметим также, что не только время создания таежных лагерей, но и последующие десятилетия их существования – это эпоха (особенно до 1960-х годов) варварского отношения к лесу: сплошной хищнической его вырубки, без соблюдения каких-либо лесозащитных, природо- и водоохранных технологических правил. Рубили "что получше", "как удобнее" и "где выгоднее". Лозунг "Лес – стране!" демагогически оправдывал все. К тому же любой новый лагерный начальник-"варяг" субъективно был несравненно более заинтересован в "генеральских лампасах" и дальнейшем продвижении по службе, чем в развитии производственной и социальной инфраструктуры ИТЛ, наведении порядка в лесном хозяйстве. Сверхзадача – "дать план сегодня", "получить свое завтра", а там – "хоть потоп"…

Ну а после того, как лагпункт "выбирал" деловой лес в округе, его закрывали и расформировывали – в порядке, обратном процессу его создания. Иногда дело с закрытием затягивалось – слишком велики затраты на обустройство нового лагподразделения. Тогда заключенных возили к местам работы, причем на очень дальние расстояния (за десятки километров от жилой "зоны"). А поскольку бесхозяйственность и неразбериха, в чем мы убедились, – неотъемлемые черты лагерной жизни, то (помимо чисто экономического ущерба от такой "транспортировки" людей) это превращалось в настоящую пытку для заключенных. Вслушаемся в то, как живописуют этот путь сами бывшие лагерники, претерпевавшие его в Вятлаге минимум дважды в день:

"А сколько физических мук приносят "контингенту" такие путешествия на "корабле" – так называются грузовые машины с большими кузовами, в которых в передней части (у кабины) выгораживается решеткой место для конвоя, а остальное "пространство" битком наполняется заключенными. Кузов не имеет крыши и лавок для сидения: всю дорогу заключенный вынужден проводить или "на корточках" (попробуй – высиди!), или – на полу, что тоже "не мед".

Поскольку в Вятлаге дороги почти везде лежневые (выложены из деревянных пластин или отесанных бревен) и езда по ним представляет один из самых акробатических и опасных видов движения, то случаев съезда с лежневки – несчетное количество, особенно в непогоду. Движение, конечно, "однониточное", то есть пока одни машины идут в лес, другие (едущие им навстречу) ждут на разъезде – как на одноколейной железной дороге. А поскольку кто-то непременно "заваливается" с лежневки, его нужно вновь "ставить" на нее: ждут дежурный трактор или кран, иногда за десятки километров, и "доставка" в "зону" чаще всего заканчивается в 2-3 часа ночи, а ведь в 6 часов – уже подъем и развод на работу. О каких "воспитательных действиях" тут можно говорить? – Быстрее заглотить баланду – и в постель… И что важно: весь путь – под открытым небом, без крыши. Если дождь или снег, – все льется и сыплется за ворот или на бушлат, который все мокрее и сырее, а к утру не высыхает – вновь на себя всю подогретую, но влажную одежду, для новой "промочки". Только в лесу у костра она чуть-чуть подсохнет, но никогда и нигде не просыхает по-настоящему…"

Что ж, в ГУЛАГе в полной мере практически проявлял себя известный теоретический постулат о "бытии, определяющем сознание". Самым непосредственным образом это относится и к той сфере, которую мы рискнем назвать "лагерной этикой". Здесь сложился очень своеобразный комплекс норм поведения, присущий не только заключенным, но, в определенной мере, и вольнонаемным работникам – ведь обе эти части лагерного населения живут в своеобразном симбиозе. И "лагерной этикой", вольно или невольно, пропитывался каждый, кто имел отношение к "зоне" (заключенный-"бытовик" или "политический", охранник или надзиратель, воспитатель или инженер). В основе этого поведенческого комплекса лежит философия уголовного мира, наиболее удачно приспособившегося к жизни в лагерях. Попытка (на наш взгляд, весьма удачная) системной характеристики этого лагерного феномена предпринята уже упоминавшимся экономистом Л.С.Трусом и (в обобщенном виде) сводится к следующему:

1) Главной чертой поведенческого комплекса ГУЛАГа, по мнению Л.С.Труса, является отвращение к труду. Поэтому большим личным достижением и заслугой считается устройство на должностях, не требующих физического труда, – в конторе, дневальным и пр.

2) Бесхозяйственность, упоминавшаяся выше, – это норма существования в "зоне", так как в основе лагерной "экономики" лежит расточительство всего: человеческих жизней, времени, труда, продукции, материальных ценностей – "ничего не жаль! гори все синим пламенем!"

3) Существенная особенность мировоззрения лагерников – ориентация на "здесь и теперь". Завтра будут другой лагерь, другой лагпункт, другой барак, другая камера, другой бригадир и начальник. Важно только сиюминутное состояние: стоять-сидеть-лежать, молчать, работать, есть, спать. О будущем (как и о прошлом) лучше не думать, а то сойдешь с ума.

4) Не менее важная черта жизни в ГУЛАГе – повседневное жульничество: приписки, халтура, "туфта", взаимный и всесторонний обман. Изначальный смысл его – облегчить непосильный труд, но затем ложь (в большом и малом) становится внутренней необходимостью и нормой жизни. Об этом все знают, но без повсеместной и повседневной "туфты" выжить в "зоне" невозможно.

5) Непременная черта поведения в "зоне" – цинизм. Он проник во все мельчайшие поры лагерной жизни: во взаимоотношения, манеры, облик, речь заключенных. Лагерные заповеди (о них речь впереди) вобрали в себя все худшее, темное, грязное, что есть в человеке.

6) Подозрительность и враждебность к любой инициативе. Начальство видит в последней проявление индивидуальности и независимости личности, а личность в лагере не нужна, более того – она опасна для системы, значит – ее (личность) следует стереть в "порошок", в "пыль". "Рядовые" же заключенные видят в преследовании "выскочек" и "умников" способ выслужиться перед начальством.