Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Вновь и вновь перебирала Екатерина в памяти события этих бурных июньских дней. Вновь и вновь видела себя в простом чёрном платье, умоляющей гвардейцев Преображенского полка о защите её и наследника трона, восстанавливающей солдат, дававших присягу новому государю, на бунт против него. Видела и тех, кто поддерживал её в эти дни, — гетмана Кирилла Разумовского, напечатавшего в своей типографии манифест о её восшествии на престол, видела Никиту Панина, цепко державшего в руках своего воспитанника Павла и в нужный момент вышедшего к народу вместе с нею и её сыном, но главное, видела всех братьев Орловых, подготовивших солдат к перевороту и бывших рядом и вместе.

Как странно было всё это — ничего не готовилось заранее, кроме настроения солдат, ничего не было предопределено, никакого плана не возникало. Недаром же, когда Екатерина Дашкова, княгиня и жена гвардейского полковника Дашкова, спросила Екатерину, что надо делать, как поступать ей по плану, имевшемуся у великой княгини, пришлось ей ответить, что никакого плана нет, что Бог даст, то и будет.

И счастье для неё, что все эти люди молча и усиленно работали в её пользу, вербовали сторонников её провозглашения, даже не сказываясь самой Екатерине и не требуя её одобрения или порицания...

Странным и нелепым образом совершился переворот, Екатерина провозгласила себя императрицей, возглавив лишь один полк. Но солдаты других полков, услышав об этом, присоединились к нему, и в два дня, пока Петра не было в Петербурге, власть перешла в руки Екатерины. Присягали все, кто только был в столице, — священники, вельможи, солдаты.

Эйфория была такой, что Екатерине приходилось успокаивать людей. Из Ораниенбаума, где находился Пётр, уезжали наиболее влиятельные вельможи, виделись с великой княгиней и тоже присягали ей на верность.

Но оставался Пётр, истинный император, занимающий престол. Он был при своих голштинцах, при своей армии, и кто знает, чем бы всё это закончилось, если бы были у Петра верные и умные советники, если бы не пришла в голову Екатерине счастливая мысль пойти походом на Ораниенбаум во главе всех войск, перешедших на её сторону.

Поход этот был простой прогулкой для вельмож и солдат, но Екатерина твёрдо готовилась к схватке с мужем. Облачённая в мундир полковника Преображенского полка, сидела она на коне как настоящий воин и усердный солдат, видела, как свистят пули и разрываются ядра, и понимала, что эта война ведёт её или к славе, или к смерти. И нисколько не страшилась — она всегда была беззаветно храброй и отважной и Орлова полюбила именно за эту беззаветную и фатальную отвагу.

Пётр не был храбр, не был отважен и скоро, слишком скоро сдался — подписал отречение от престола, умоляя только оставить ему его любовницу, его обезьяну и любимого камердинера.

Екатерина обещала Петру всё это, но едва он сел в карету, которая должна была отвезти его в Ропшу, где ему назначалась резиденция для проживания, как у него отняли всё, что было любимого, и прежде всего Елизавету Воронцову, на которой он так страстно мечтал жениться.

И о чём бы ни просил теперь низложенный император, все его просьбы оставались втуне[19], — умолял позволить ему выехать в Германию, в свою родную Голштинию, где он был герцогом, взяв с собой лишь камердинера, Воронцову и обезьяну...

Не могла Екатерина позволить ему уехать — слишком хорошо понимала, что живой Пётр сразу восстановит против неё всю Европу и, пожалуй, не избавиться тогда от настоящей войны, кровавой и непредсказуемой.

Нет, не могла она позволить ему уехать...

Но и смерть его пока что не устраивала её. Она думала, что большую часть жизни он проведёт в Шлиссельбурге, в крепости, куда сажали самых родовитых и опасных преступников, виновных только в том, что они появились на свет в самых знатных семьях. В Шлиссельбурге сидел уже двадцать два года прежний император, провозглашённый владыкой России в два месяца от роду и упрятанный в крепость ещё Елизаветой...

Как бы там ни было, на такую скорую развязку своей семейной жизни Екатерина не рассчитывала. Правда, в среде Орловых она прислушивалась к их словам, как всегда смелым и безрассудным — убить, и вся недолга. Но никогда не давала она согласия на это убийство — слишком уж был бы запачкан кровью этого императора её скипетр и её императорская мантия. Но судьба рассудила иначе: Алексей Орлов был поставлен командовать караулом, стерегущим Петра, и Алексей же Орлов сделал всё, чтобы Петра не стало. Хоть и написал он покаянную записку, умоляя простить его хотя бы ради Григория, но чувствовалась в его записке и гордость, и смелость, и удовольствие. Петра больше нет, путь к императорскому трону открыт для Григория, а уж ближе, чем Алексей, теперь у трона и не будет никого...

Всё это хорошо понимала Екатерина, размышляя и плача над запиской Алексея, этим клочком бумаги, завершившим жизнь её мужа.

Она не показала эту записку никому, кроме нескольких наиболее близких к ней людей, лишь Панин, гетман Разумовский да ещё её подруга и деятельная участница переворота Екатерина Дашкова узнали о записке. Чёрный ларец, инкрустированный ценными породами дерева, скрыл эту тайну на тридцать четыре года. Екатерина приняла решение, которое диктовал ей её политический разум, её стремление обелить себя, хотя бы и косвенно причастную к смерти Петра.

Однако Екатерина проделала все формальности, которые надлежало сделать, чтобы никто не заподозрил насильственную смерть Петра.

Она приказала произвести вскрытие трупа Петра, и свидетельство анатомов указало на то, что нет никаких следов отравления. Составлен был и «скорбный лист», в котором указывались причины гибели Петра.

В связи с этим последовал и манифест о смерти государя:

«В седьмой день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, что бывший император Пётр Третий обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком геморроидальным впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долга нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему всё, что потребно было к предупреждению средств, из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием.

Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался.

Чего ради мы повелели тело его привезти в монастырь Невский для погребения в том же монастыре.

А между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем нашим императорским и матерним словом, дабы без злопамятствия всего прошедшего с телом его учинили последнее прощание и о спасении души его усердные к Богу приносили молитвы.