Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Но пока что это были лишь разговоры, болтовня, и Екатерина хорошо понимала, что ещё не время выступить открыто и свергнуть Петра.

Последний же случай бестактности и грубости Петра и вовсе отвратил её от мужа.

Почти четыреста самых влиятельных и самых важных вельмож государства собрались на парадный обед, который давал император по случаю заключения мира с Фридрихом.

И хоть горько усмехались первые лица страны, видя поспешность, с которой Пётр заключил этот мир, — Фридрих уже готов был на самоубийство, настолько грозным и сокрушительным было его поражение от русских войск, — да только помалкивали, лишь в душе сетуя на бестолковость и прусскую направленность императора. Никто пока что громко и вслух не высказывался о намерениях и действиях императора — привыкли покорно повиноваться, приучились всё терпеть. Лишь гвардия роптала открыто, по городу группами ходили гвардейцы, не желавшие воевать в стане Фридриха, которого били уже семь лет подряд и которому надо было теперь повиноваться. Открыто возмущались, собирались толпами, но не было ещё вожака, который возглавил бы это недовольство...

Четыреста знатных персон стали свидетелями крайнего унижения и солдафонской грубости императора по отношению к жене. Пётр поднялся и провозгласил здравицу в честь императорской фамилии. Все четыреста человек, как один, вскочили на ноги и, стоя, пили за здоровье императора и всей его семьи. И только Екатерина, находящаяся в середине стола, не поднялась, справедливо считая, что пить за самое себя можно и сидя. Да и по этикету не нужно было вставать.

Пётр просто взбесился, когда увидел, что Екатерина не поднялась с места. Он крикнул своему любимому адъютанту Гудовичу, чтобы тот пошёл узнать, с чего это Екатерина не встала, не пила здравицу стоя. Гудович побежал между рядами, за стульями гостей к Екатерине.

Но Петру и этого не было довольно. Он прямо обратился в Екатерине не с вопросом, а крикнул через весь стол:

— Дура!

Все услышали это нестандартное приветствие жене, и весь стол замер, даже ножи и вилки прекратили своё движение. «Что-то будет» — написано было на лицах ожидавших скандала царедворцев.

На глазах Екатерины выступили слёзы. Но она быстро справилась с обидой и повернулась к прислуживавшему ей офицеру с просьбой рассказать что-нибудь весёлое — умела противиться грубости и хамству великая княгиня с обычным своим тактом и оживлением.

Гудович подлетел к Екатерине, и она уже с ласковой улыбкой и доброжелательностью ответила, что считает себя, императора и наследника членами царской семьи и потому не встала, чтобы пить за самое себя стоя.

Гудович снова полетел к Петру.

   — А разве Георг Голштинский не член императорской семьи? — заорал Пётр, указывая на своего дядю, а следовательно, и на дядю Екатерины, Георга Голштинского, которого он только что произвёл в главнокомандующие русской армии.

И, не остыв от гнева, потребовал от Гудовича:

   — Немедленно арестовать императрицу!

Счастье, что рядом сидел Георг, дядя Жорж, как называла его великая княгиня, дядя Жорж, который много лет назад был влюблён в Екатерину и даже просил её выйти за него замуж, на что и получил согласие матери Екатерины. С тех пор, хоть и не стала Екатерина его женой, он всегда хранил симпатию к ней и довольно часто спасал её в затруднительных положениях. Так и теперь вступился Георг за Екатерину.

   — Стоит ли из-за пустяка арестовывать члена императорской семьи? — с улыбкой обратился он к Петру. — И потом, какой скандал это вызовет в Европе? Даже прусский король Фридрих не одобрил бы это решение...

Он убеждал и убеждал Петра, и тот сдался на уговоры Георга. Приказ был отменен, и, пожалуй, лишь это и спасло Екатерину от заключения в Шлиссельбургскую крепость.

Она всё это прекрасно поняла и видела, каким шатким и непрочным стало её положение: сумасбродный муж, уже давно решивший жениться на Елизавете Воронцовой, найдёт рано или поздно предлог, чтобы расправиться с ней, Екатериной...

Она уехала в Петергоф, полная мрачных предчувствий и досадных мыслей. Но и здесь не позволяла она себе распускаться, принимала гостей и откровенно обсуждала своё положение с Орловыми, особенно с Алексеем, старшим братом своего фаворита, отчаянно смелым, безрассудным и напористым. И продолжала добывать деньги, чтобы подкупать гвардейцев, подачками и мелкими милостями завоёвывая их расположение. Это была единственная сила, которая могла ей помочь...

Григорий в Петергофе не появлялся. Император приставил к нему своего верного офицера Перфильева, чтобы тот каждый день докладывал ему, что делает любовник Екатерины. И Перфильев добросовестно сообщал:

— Пьёт, играет в карты, никуда не отлучается...

И Пётр, поспешивший в свой любимый Ораниенбаум с многочисленной свитой, состоявшей в основном из фрейлин, которыми уже распоряжалась как своим штатом Елизавета Воронцова, уже видящая себя императрицей, спокойно напивался вместе с Елизаветой, курил свои вонючие трубки и рьяно командовал голштинцами, охранявшими Ораниенбаум.

Зато Екатерину старательно навещали Орловы — Алексей, Фёдор и Иван, руководившие гвардейцами. Они не стеснялись в выражениях, требуя и от Екатерины не только подкупа и милостей к солдатам, но и решительных действий.

Она выжидала. Однажды план захвата Петра уже не удался. Вместе с Алексеем Екатерина планировала захватить Петра в Зимнем дворце и заточить в Шлиссельбург. Но Пётр неожиданно уехал в Ораниенбаум, чтобы отдохнуть перед датским походом, и все планы заговорщиков сорвались.

Впрочем, никаких определённых планов, никаких интриг не было — у самой Екатерины была лишь надежда на Бога да на случайности, которые, словно ловушки, расставлял сам себе её щупленький и неумный муж.

Однако произошло событие, которое подвигло заговорщиков действовать решительно и смело.

Слухи между тем распространялись в Петербурге так скоро и с такими подробностями, что нельзя было отличить правду от лжи. Прежде всего говорили, что император хочет расторгнуть все браки всех своих придворных дам и первым подать пример, расторгнув свой брак с Екатериной и женившись на Елизавете Воронцовой. А затем прусский посланник барон Гольц должен был жениться на разведённой графине Строгановой. Марья Павловна Нарышкина, графиня Брюс, Марья Осиповна Нарышкина должны были выбрать себе новых мужей...

Но очередной, ещё более подорвавший веру в нового императора слух был сильнее этих семейных новаций: в Ораниенбауме император освятил евангелическую церковь, построенную для лютеран, которых было большинство в голштинском отряде, составлявшем охрану Ораниенбаума. А Синод получил в тот же день высочайший указ, где провозглашалось равенство всех исповеданий наравне с государственной религией, с православием, а обряды православной церкви отменялись, и церковные имущества отбирались в казну. Вот этого уже не могли стерпеть православные священнослужители.