Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж - Генри Олди

Она вспомнила, лишь увидев свое отражение в зеркале.

В дамском туалете.

Собственное лицо напомнило Тамаре Юрьевне осенний лист. Нет, лист еще не скукожился, не пожух окончательно. Золото увядания и прожилки, четко видные на фоне истончившейся плоти, придают листу особую, эфемерную прелесть заката. Но упругость жизни уже покидает ткани. Скоро лист станет ломким, пойдет бурыми пятнами, и ветер швырнет его в лужу, откуда нет возврата.

Волшебница-пудра. Фея-помада. Спасительницы-тени и черная подруга-тушь. А седина почти незаметна в волосах, светлых от природы. Шепчетесь за спиной, да? Ах, шарман! В сорок пять баба ягодка опять! Да что вы, полтинник, не меньше! Полтинник? Вы слишком щедры, милорд… Держимся на характере. На кураже. Фигура опять же… фигуристая. В глазах приятная чертовщинка. Ты нравишься себе, Томочка? Может, хватит врать?

И тут она вспомнила.

Заставила вспомнить. Вытряхнула содержимое старого шкафа: рухлядь! на пол! Поглядим при свете дня: какие скелеты обнаружатся?!

– Нежный, королева! Нежный Червь… Госпожа моя, вы представляете, до чего иногда можно додуматься – Нежный Червь…

Нежный Червь.

Раньше его величали по-другому. «Нижний Червь». А он скептически кривил губы: «Словоблуды! Никто по-настоящему назвать не может. Книжный я Червь! Книжный!»

Опасно кольнуло в груди, слева. Нет, ничего. Отпустило. Ты еще крепкая лошадка, ты выдержишь. Что, не хочешь? Не хочу. Это не твое дело? Не мое. Снова пройти через ломку? Окунуться в хаотики? Ты уже не в том возрасте, королева…

В зеркале, за Тамарой Юрьевной, отражалась гильотина.

Ах, нет. Просто второе зеркало.

– Я ничего не обещаю, Альфред. Понимаете: ничего. Просто хочу помочь, если сумею. Я выезжаю к Снегирю сегодня вечером. Оплатите мне билеты, гостиницу и суточные. К сожалению, поиздержалась…

– Тамара Юрьевна! Царица! Не извольте беспокоиться, оплатим сполна. Но, сами понимаете, мы тоже не можем сидеть сложа руки. Жена Влада вышлет текст… А, вот. Уже выслала. Файл прямо сейчас запустят в работу. У вас в запасе три-четыре дня до ухода книги в производство. Когда припекает, мы бываем очень оперативными.

– Конечно, я понимаю. Постараюсь успеть.

– Держите нас в курсе!

– Хорошо. Да, мне еще понадобится распечатка Владова романа. И последнее: приобретите для меня сотовый телефон. Можно недорогой. Или это слишком нагло?

– Обижаете, королева! Сейчас сделают. А пока вот вам адрес и телефон Владимира Сергеевича. Его жену зовут…

IV. Басня «Эстет и дуб»

Осел был самых честных правил…

Один эстетНачитан и прожорлив,Среди издательств выбрав «Ad majorem»,А не «ЭКСМО» отнюдьИль «АСТ»,Решил,Что от халтуры он устал,И рылом подрывать у дуба корни стал.

Мораль проста: хоть интеллект не скрытьПорою, —Но рыло хочет рыть.И роет.

V. Нежный червь мечтает о снегире, или Кляксы, увы, сохнут

Иногда мне кажется,

Что в мире существуют

Только книги.

(Не смейтесь.

Или смейтесь. Неважно.)

Наша жизнь —

Это отсвет их страниц.

Наши судьбы —

Это эхо их слов.

«Эти уроды никогда не научатся правильно произносить мое имя. Кем только не был! Нижний Червь. Нужный. Снежный. Смежный. Теперь вот – Нежный. Тошнит от словотворчества…»

Переступив порог хижины, Червь сладко потянулся. Ни одна косточка не хрустнула в его гибком теле, но память об утренних потягиваниях, когда суставы отзываются вкусным, здоровым треском, была приятна сама по себе. Три десятка усатых лучников, присланных раджой Синг-Сингом, вскочили при появлении временного господина. Нет, Книжный Червь не обольщался: с тем же рвением, повели раджа, они утащат его в подвалы Обители Чистого Сердца или сбросят с утеса в залив Харизмат. Вернее, попытаются утащить и попробуют сбросить. Без особого результата – но лучникам это неизвестно. Значит, пусть пребывают в блаженном неведении как можно дольше. Ибо во многом знании много печали.

– К поимке Отщепенцев и препровождению оных на каторжные работы без суда и следствия готовы! – отбарабанил заученное тридесятник, о котором сплетничали, что был он прямо из колыбели украден Духом Белой Гориллы с целью усыновления, но к совершеннолетию изгнан приемным отцом за буйный нрав. Правда или нет, только водились за богатырем-тридесятником приступы беспричинного бешенства, когда младшие по званию уносили ноги, а старшие разводили руками. Мяса же он не употреблял, обходясь кореньями, плодами и личинками тамового шерстепряда, за что обрел личное покровительство раджи, убежденного сыроеда и травокушца, страдающего похожими припадками.

– Велите приступать?

Червь кивнул.

Его с самого начала интересовало, почему у лучников нет луков. Копья есть: легкие, с наконечниками в виде ныряльщицы Бюль-Бюль, блаженной великомученицы. Кривые ножи есть. Щиты-плетенки за спиной. А луков нет. Все-таки растяпа этот Снегирь… Зная, что у него плохие зубы, Книжный Червь предпочитал улыбаться с закрытым ртом. Скорее намек, чем веселье. Он давно забыл, что значит веселье. Издевку помнил. Иронию – горькую, злую, – тоже. Насмешку. Сарказм. А расхохотаться просто так, от полноты чувств… Это все голод. Голод. Верный спутник, наматывающий кишки на локоть. Клыкастый надсмотрщик. Пережевывая постылую улыбку, медленно разлагающуюся от неискренности, Червь прислушался к окружающей кляксе. Распад отработанных шлаков еще длился, тело каждой клеткой, каждой порой, разинутой наподобие жадного рта, еще всасывало черную энергию формирования, перерабатывая и распределяя, но чутье подсказывало: клякса начинает сохнуть. Видимо, проклятый Снегирь завершает марать бумагу. Завершил? Отдал текст в производство?! Делается макет?! – пыхтят тупицы-редакторы, сопят лентяи-верстальщики, чешет репу дальтоник-художник; направо и налево, с легкостью только что коронованного императора, раздаются громкие титулы: авантитул, контртитул, шмуцтитул…

Хватит.

Злоба отнимала и без того невеликие силы.

– Значит, так. – Книжный Червь прислушался к складкам кляксы, мгновенно оценивая трепет вероятностной ткани. – Трех лучников в селение портовых домкратов. Пусть ждут напротив барака Плечистой Ы. Еще троих – в харчму Хун-Хуза. И чтоб не наливались фьюшкой! Десяток – в общину яйцекрасильщиков, к Дому Веротерпимости. Остальные – со мной. Бдить в три глаза! Дам отмашку – бежать быстрее лани…

Ла-Ланг готовился к нашествию. Передовые отряды тугриков не сегодня-завтра должны были объявиться в предместьях, и всяк спасался в меру разумения, а также возможностей. Богатеи переправляли семьи с имуществом на Сизые острова, доводя лодочников до кровавых мозолей; люди среднего достатка толпами вступали в армию, надеясь в крайнем случае сдаться с почестями; беднота резала чужих яков, околачивала бананасы и наливалась краденой фьюшкой до отождествления себя с героями древности. Раджа Синг-Синг спешно укреплял одноименную крепость, расположенную на местами неприступной Тарпейской скале; радже во множестве требовались камнеделы, глиномесы, рубщики гранита и чесальщики пяток (в последних нуждался лично Синг-Синг), а местных мастеров катастрофически не хватало. И тогда маг Нафири-су бесплатно посоветовал владыке привлечь на временные работы Отщепенцев. Талант Нежного Червя оказался востребован сверх меры: нелюди, отловленные в указанных им местах, трудились рьяно, подбадриваемые плетьми, количество же Отщепенцев росло не по дням, а по часам. Три торбы казенных башликов были выданы Нежному Червю вкупе со званием Спасителя Отечества II ранга, отряд лучников заменил пятерку хватов, не справлявшихся с обилием заказов, и дело пошло на лад. Крепость хорошела на глазах, готовясь усладить взор неприятеля: кокетливые бойницы, окруженные рикошет-виньетками, подножие сплошь в тесаных рюшах и надолбах, оборки парапетов, откуда стреляли глазами бдительные часовые, и надпись над воротами, выполненная ярко-сиреневым, светящимся ночью пометом птицы Фа: «Смерть иноземным захватчикам!»