Мутные воды Меконга - Карин Мюллер

Во Вьетнаме нашелся и способ насладиться роскошествами двадцатого века, невзирая на ужасающую нищету. Ксерокопии делали по полстраницы, чаем торговали по четверть чашки, батарейки перезаряжали, а носки штопали в присутствии клиента. Мало кто из вьетнамцев мог позволить себе купить фотоаппарат, да и зачем? Фотографы, кочующие от места к месту, предлагали сделать всего по одному снимку. Разбитые яйца шли за полцены. Даже черствый резиновый вчерашний хлеб получал второе рождение на рынке: его жарили и подавали к супу и рису. Продажа по долям и вторичный рынок здесь достигли уровня высокого искусства.

«Зверюгу» починили: переключатель стоял крепко, как скала, а передняя фара наконец надежно заработала. Коротышка механик, казалось, не замечал наших похвал и еще долго после того, как мы ему заплатили, твердил, что нужно доделать еще кое-что, а когда Джей вывел мотоцикл на пробный пробег, взволнованно замер на тротуаре. Размер счета меня поразил: целый день работы стоил меньше новой свечи зажигания, а новый трос вместе с установкой обошелся примерно в тридцать пять центов. Мы пообещали, что обратимся к механику, если что-нибудь еще сломается, и уехали, всей душой надеясь, что покинем Буонметхуот в течение часа — и никогда не вернемся.

11. В деревню

Мамочка, привет! Мой словарный запас растет, но с явным перекосом в одну сторону. Я могу сказать почти все, что имеет отношение к мотоциклам. «Извините, есть ли у вас трос для „хонды“? Нет? Как насчет торцевого ключа?» Но я до сих пор не знаю, как будет «вино», «стейк», «лед» и «вилка».

Аресты, поломки, грязь и ливень. Я нашла тропу Хошимина, но такое впечатление, что обстоятельства нарочно не пускали меня в деревни, встречающиеся по пути. Клоповники в маленьких городках, где мы теперь частенько ночевали, были далеки от того, о чем я мечтала. Мне всегда хотелось найти деревенскую семью, которая позволила бы мне пожить с ними и разделить их заботы. Поэтому, когда хозяин забегаловки рассказал мне о деревушке в сорока милях к северу от Буонметхуота, я преисполнилась намерения отыскать ее, остаться там на пару дней или недель и начать настоящее путешествие в самое сердце и душу Вьетнама.

Наутро мы мчались на всех парах по грязной дороге, глядя, как цементные дома сменяются хижинами. Потом вдруг хижины поднялись над нами на сваях. Старики в набедренных повязках брели по обочине дороги и вели за собой костлявых буйволов, на шее которых звякали колокольчики. Все женщины были в домотканых черных юбках; они шаркали ногами под весом ротанговых корзин в пятнах сажи, наполненных корешками и водорослями. Лица становились более плоскими, смуглыми и круглыми. Мы близились к цели.

Потом дорога вдруг резко сузилась. Мы проехали мимо двух солдат на крошечном мопеде и удвоили скорость в надежде, что они не станут нас преследовать. Мы так увлеченно смотрели в зеркала заднего вида, что заехали на территорию военного учреждения и лишь потом заметили крупную белую букву «С», начертанную на ротанговом заборе с одной стороны дороги. Запретная зона.

Мы молча развернулись и помчались оттуда, свернув на первую же боковую тропинку, которая нам попалась. Испещренная песчаными ловушками, она шла по каменистому руслу реки и была не шире железнодорожной колеи. Около часа мы то ныряли вниз, то подскакивали вверх, пока наконец мое тело не стало похоже на гигантский аккордеон. С каждым тошнотворным спуском ребра ударялись о бедренные кости.

Наконец Джей остановился и закурил.

Дорога, что была впереди, выглядела в точности как та, что осталась за спиной. Тут даже я разуверилась в своем твердом убеждении, что у каждой дороги есть начало и конец. Мысль о долгом возвращении в город, где нас ничего не ждет, была невыносима.

Джей резко повернул голову, прислушиваясь, и я тоже услышала далекий рокот приближающегося мотоцикла. Если солдаты не поленились ехать за нами так долго, значит, у нас серьезные неприятности. Вокруг только прозрачные деревца, спрятать мотоцикл негде. Джей в отчаянии закурил, я присела на корточки и стала ждать.

На дорогу с тарахтением выехал ржавый мопед, нагруженный до отказа: старик, его жена и ребенок, три цыпленка и мешок с рисом. Старик остановился и в дружелюбной манере, присущей сельским жителям, стал расспрашивать, что привело нас сюда и не требуется ли помощь.

Выяснилось, что у дороги все-таки есть конец — в трех-четырех километрах дальше по прямой. Она вела в деревню хмонгов, где в хижинах на сваях вдоль реки проживало около двухсот человек. Старик пригласил нас следовать за ним и сказал, что с радостью покажет путь.

Мы с готовностью приняли его предложение, и вскоре наш неуклюжий «зверь» трясся по дороге, следуя за своим более поворотливым братцем. Деревня, которую я уже не надеялась увидеть, материализовалась перед глазами: чудесные домики на сваях с пристройками и отполированными бамбуковыми полами, снабженные аккуратными лестницами в десять ступеней. Круглозадые свиньи, покачиваясь, семенили по пешеходной дорожке, ведущей к реке; мягкое речное течение омывало корни каучуконосов ленивыми коричневатыми волнами. Идиллия.

Старик хмонг приказал нам занести рюкзаки в дом: собиралась гроза. Его жена подала нам горький зеленый чай, а я тем временем принялась осторожно расспрашивать, как найти жилище старосты, чтобы высказать почтение и попросить разрешения осмотреться. Старик беззубо улыбнулся и показал на пол. Он и был деревенским старейшиной и сказал, что мы можем остаться, но сначала он отведет нас к своему другу, который знает английский и французский, чтобы все прояснить.

Мы послушно забрались на мотоцикл и последовали за стариком по заросшей травой дороге. Смуглые девушки в целлофановых саронгах[6] молотили рис о землю и расталкивали ногами испуганных цыплят. Усохший старец посмотрел на меня сверху вниз, восседая в слоновьем седле с ручной резьбой. Горбатые старухи демонстрировали черные зубы и плевались кроваво-красной слюной с ошметками бетеля.

Мы проехали через ворота, увешанные ржавыми остатками американской колючей проволоки, и внезапно оказались у цементного здания с поникшим вьетнамским флагом. Штаб-квартира компартии. Ворота за нами уже закрылись.

Руководитель был на удивление молод, не в пример деревенскому старейшине, чье лицо было испещрено морщинами и старыми шрамами, и, тем не менее, старейшина раболепствовал перед ним. Мы потревожили начальника во время дневного сна, и он ввалился в комнату с опухшими глазами, отодвинув москитную сетку, натянутую над армейской койкой, чтобы нам было где сесть. Мы молча смотрели друг на друга. Он явно не был рад видеть нас, впрочем, как и мы его. Старик что-то шепнул ему на ухо, объясняя обстоятельства нашего приезда на непонятном диалекте. Молодой чиновник кивнул, не улыбаясь, и обернулся к нам.