Дело незалежных дервишей - Хольм ван Зайчик

Через ли с чем-то Баг чуть не свалился в свежую яму: кругом громоздились кучи вынутой земли, между вбитыми в почву колышками смутно белели натянутые веревки, а немного дальше, в окружении палаток, у небольшого костерка сидели трое подростков и, неторопливо покуривая сигареты, жарили на огне нечто, нанизанное на прутики.

«Раскоп, — понял Баг, — опять раскоп! Раскоп и каштаны! Значит, дорога и впрямь уже недалеко». Ободренный этим выводом, он не глядя шагнул назад. Раздался грохот, мальчишки у костра вскочили, хватаясь за оружие – в темноте было не разобрать, настоящее или игрушечное. Баг бросился ничком в кусты и, положив руку на меч, замер: он задел за воткнутую в кучу земли лопату, и лопата обрушилась на видневшиеся в глубине траншеи камни.

— Что это, Алим? — испуганно спросил один подросток.

— Н-не знаю, — дрожащим голосом отвечал второй. — Там вон что-то грохнуло… Кажись, лопата. Лязгнуло так…

Третий, который оказался ниже всех, молча водил стволом своего оружия из стороны в сторону, а потом тихо сказал:

— Ща пальну! Во имя Горнего Старца!

— Ты что, Панас! — громко зашептал Алим. — И не вздумай! Говорено ж: только на самый крайний случай!

— Ну! — упрямо отвечал низкий. — И что? А ну как там гяур какой притаился?

— Побойся Аллаха! — более уверенным шепотом оборвал его Алим. — Тут кроме нас да братьев и нет никого. Все по хатам, запершись сидят…

Баг набрал в легкие воздуха и, пользуясь уроками Судьи Ди, издал сообразное мяуканье.

— Ну вот! — с радостным облегчением сказал тот, кого называли Алимом. — Это ж кошка! Просто кошка!

— Тьфу! — Низкий плюнул и опустил свое оружие. — Пшла отседова! — Поднял камень и кинул в направлении Бага. Камень не долетел буквально полшага. «Способный мальчик», — подумал Баг. — Пшла вон, собака!

Мальчишки выпрямились и, подобрав прутики, вернулись к своему занятию, а Баг медленно отполз на приличное расстояние, поднялся и, чутко сторожа звуки, потрусил дальше.

Через двадцать минут, больше никого на пути не встретив, он выбрался на пустынную дорогу и под ближайшим фонарем остановился.

«Влево или вправо?»

Дорога молчала.

Сверчки надрывались.

Где-то гадостно заорал козлодой.

«Туда или сюда?»

Тиха асланiвськая ночь…

Ни одной повозки.

Ладно, можно и добежать, не в первый раз, но – в какую сторону?

Ни одного указателя в поле видимости.

Сказочное место.

Карма…

Баг присел у фонаря и принялся ждать: ну должны же по этой дороге ездить хоть какие-нибудь повозки. Например, грузовые.

Никого.

В какой стороне уездный город Асланiв?

Баг достал пачку «Чжунхуа» — осталась последняя сигарета.

Закурил.

И тут раздалось заполошное хлопанье крыльев – буквально на голову Багу свалился голубь, но в самый последний момент сманеврировал и приземлился рядом, на асфальт.

— Добрый вечер, крылатый преждерожденный, — меланхолически приветствовал его Баг. — Салям здоровеньки. Ласкаво рахматуем. И так далее… Что привело тебя сюда в сей неурочный час, когда все достойные подданные, тем более с крыльями, почивают в домах и гнездах?

Голубь повернул голову и уставился на Бага блестящей бусиной глаза. Моргнул, посмотрел другим глазом. И ничего не ответил.

— Да, крылатый преждерожденный, — задумчиво выпустил дым Баг. — Каждому существу в этой жизни положен свой удел. Ты ныне рожден парить в поднебесье, я же летать не умею. Умел бы – не сидел тут. Три Яньло…

Голубь моргнул еще раз и сделал пару шагов по направлению к Багу. В бездушном свете фонаря на правой его лапке что-то блеснуло.

— Да ты, брат, не просто голубь, а голубь-научник! — улыбнулся Баг, туша окурок в карманной пепельнице. — Способствуешь по мере сил познанию мира, летаешь с высокоучеными целями! Иди-ка сюда! — Баг протянул руку.

К его великому удивлению голубь будто ждал этого этих слов: он уверенно приблизился к ладони и забрался на нее, царапая кожу коготками. И издал удовлетворенный горловой звук.

— Вот даже как! — изумился Баг, поднимая голубя и разглядывая его. Странно: на шее голубя имел место легкий ошейник с кармашком, в темноте почти неотличимый от оперения, а на широком кольце, украшавшем птичью лапку, Баг в совершенном ошеломлении прочел выполненные древним стилем иероглифы: «Фогуансы куайцзи» («Срочная почта храма Света Будды»).

Баг погрузил палец в кармашек – потревоженный голубь слегка долбанул палец клювом – и вытащил оттуда тончайший листок желтой рисовой бумаги, напоенной сандаловым ароматом.

Развернул:

«Мирская пыль в круговороте жизней,

Все так приходит и уходит вновь и вновь.

Узнав пещеры сокровенной тайну,

Поймешь, как восстановить великое равновесие».

И подпись: «Баоши-цзы».

Голубь легко снялся с ладони Бага и, захлопав крыльями, скрылся в темноте неба.

«Амитофо! — Баг проводил взглядом исчезнувшего посланца Великого наставника. — Все и впрямь сошлось! „Книга перемен“… гатха наставника… Все о пещере. Какая же такая в ней тайна? Помимо паяльника?»

Вдали показались огни грузовой повозки.

Баг поднялся и, входя в роль бродячего даоса Фэй-юня, поднял правую руку.

Грузовик притормозил рядом с ним.

Богдан и Баг

Больница «Милосердные Яджудж и Маджудж»,

9 день восьмого месяца, средница,

ночь

Асланiв, и днем не слишком-то шумный, ночью совсем затаился. Теплая, ласковая ночь накрыла его своим покрывалом; в парке оглушительно гремели цикады, и безмятежное небо, усыпанное яркими южными звездами, раскинулось над древним городом широко и привольно. В такую ночь, Богдан помнил по собственной юности, улицы должны быть полны молодежи; смех, разговоры и споры, и признания в любви, и песни. Переливы гармоник и звон гитар… Сейчас открытое настежь окно больничного покоя было распахнуто в противуестественную тишину и в почти непроглядную тьму, нарушаемую только редкими и тусклыми уличными фонарями. Город сжался, съежился и замер. Город словно боялся ночи. Лишь приглушенно журчали в больничном парке невидимые во тьме фонтаны, да призрачно, зыбко звенели икады. Редко-редко долетал откуда-то издалека звук поспешно проехавшей повозки.

Бек неподвижно стоял у окна, уставясь в прозрачную тьму, на смутно серебрящиеся плотные веретена кипарисов. На его лице не отражалось никаких чувств. Богдан сидел в кресле у двери в палату и ждал. Надо было думать, надо было скоро и безошибочно анализировать ситуацию – но он не мог, в голове была пустота. До этого дня, до мгновения, когда он увидел перекошенное кровоподтеками лицо Жанны, он и сам понятия не имел, насколько она дорога ему.

И насколько именно теперь все у них сделалось безнадежно.

Дверь в палату приоткрылась почти беззвучно, и суровый врач, сощурившись от горевшего в холле яркого света, сказал:

— Богдан Рухович. Она проснулась и спрашивает, где вы.

— Я здесь, — сказал Богдан.

— Я так ей и сказал.

Богдан поднялся. Нерешительно оглянулся на бека.

— Иди, сынок, иди. — Бек даже не повернул головы. — Сказано в аяте сто восемьдесят девятом суры «Преграды»: «Аллах произвел из него супругу ему, чтобы она жила для него», — могучий старик на мгновение запнулся, а потом добавил: — Но для того, чтобы она жила для тебя, прежде всего надо, чтобы она просто жила.

— Опасности для жизни нет, — сказал врач.

— Спасибо вам, доктор, — сказал Богдан и решительно шагнул в палату.

Там царил полумрак. Горела лишь слабенькая настольная лампа на тумбочке, и свет падал только вниз, на пол и – краем – на стул, стоящий у изголовья.

— Ну, вот и я, — выдохнул Богдан, садясь.

— Постарайтесь, чтобы она не нервничала, — вполголоса предупредил врач с порога и прикрыл дверь.

— А это я, — тихонько ответила Жанна и попыталась улыбнуться. Ясно было, что ей даже улыбаться больно. — Хороша, да? — грустно пошутила она.

— Да, — сказал Богдан серьезно.

Она только вздохнула.

— Ты нашел Глюксмана?

«Первый вопрос, что она задала мне – о нем, — горько подумал Богдан. — Впрочем, нет. Второй».

— Пока нет, — сказал он. — Ночь настала. Здесь быстро темнеет.

— Тебе надо поискать его в своей Александрии, там белые ночи, — сказала Жанна.

— Думаю, ты ошибаешься, — мягко ответил Богдан и осторожно провел ладонью по ее плечу. Ощущение ее нежной кожи обожгло ему ладонь, сердце захолонуло – и он, совсем не собиравшийся тут, в палате, когда жене так худо, говорить о главном, все-таки против воли признался: — Я люблю тебя. Я так тебя люблю…