Право – язык и масштаб свободы - Роман Ромашов

Несомненно, субъекты государственной власти не стоят за спиной каждого человека, заключающего гражданско-правовой договор, вступающего в семейные отношения, соблюдающего либо нарушающего формализованные правила или обычные нормы поведения. Действительно, правовое принуждение «имеет психическую природу и интеллектуально-эмоциональное (ценностное) обоснование». Но вступающие в правоотношения люди подразумевают возможность принудительной защиты своего права, что для многих является важным основанием начала правовой коммуникации. Субъект не будет заключать договор поставки дорогостоящего оборудования и платить деньги в форме предоплаты, если его интересы не гарантированы системой законодательства, судебной практикой и возможностью обеспечительных мер исполнительной системы. Разумный российский человек не начнет заниматься средним и большим бизнесом, не заручившись поддержкой неформальных лидеров общества и субъектов правоохранительной деятельности.

Растущее ежегодно количество административных правонарушений свидетельствует о правовой энтропии, – население явно не желает соблюдать устанавливаемые государством нормы поведения. Статистика судебных и правоохранительных органов, мнения специалистов иллюстрируют масштабы нарушений: более тридцати миллионов в год обращений с заявлениями о совершении преступления, еще большее количество фактов, свидетельствующих об административных правонарушениях. Достаточно ли только психического принуждения к нарушителям норм закона и права для того, чтобы защитить интересы потерпевших от уголовных преступлений и административных правонарушений? Следует ли настаивать на том, что принуждение (государственное, корпоративное, нравственное и т. п.) не относится к основным признакам права? Какими словами следует уговаривать должника (мошенника, убийцу, насильника) возместить различные формы вреда?

Функция общей превенции наказания предполагает как минимум существование системы наказаний. Наказание – это всегда насилие над материальным, физическим, психическим состояниями субъекта, ограничение его свободы воли, экономической и даже физической свободы. Принудительное исполнение наказания в российском правовом дискурсе часто сопровождается неоправданной жестокостью. Следует учитывать также избирательный характер правоприменения. Вынесение наказание в известной степени становится актом «раздачи боли». Воля наказанного человека трансформируется, жесткая система наказаний стремится подавить стремление человека к свободе мысли, свободе передвижения, свободе предпринимательства, физической свободе. Это касается не только уголовной, но и административной, дисциплинарной, гражданско-правовой ответственности. Запрет выезда за границу, отказ в регистрации изменений в учредительные документы, лишение права управления транспортным средством и другие формы массовых поражений в правах формируют характер правоотношений между обычным населением и субъектами, уполномоченными на применение санкций.

Существование принудительных мер предполагает систему наказаний и иерархию субъектов, принимающих решения о наказаниях. Особая каста людей, уполномоченных «раздавать боль», в российской публичной власти занимает важное место. Каждый активный человек имеет тот или иной опыт правовой коммуникации с сотрудником дорожной полиции, налоговым инспектором, следователем, судьей и другими субъектами иерархии государственного насилия. Но принуждение и правовая коммуникация не ограничиваются взаимоотношениями с субъектами публичной власти. Довольно часто людям приходится сталкиваться с негосударственной системой принуждения, когда нормативная система социальной группы предъявляет дополнительные требования к человеку. Например, в большинстве банков требуется соблюдать корпоративный стиль одежды, в гольф-клуб не допустят игрока в джинсах, судимость не позволит преподавать в средней школе и высшем учебном заведении, в стандартный бассейн не пройти без купальной одежды и шапочки, в некоторые финские парные нельзя входить в одежде и т. д. Всем известны экстралегальные методы принуждения в так называемой криминальной среде. Например, из обвинительного заключения по материалам одного общеизвестного уголовного дела следует, что лидер организованного преступного сообщества демонстративно на «рабочем совещании» убил члена своей социальной группы за несоблюдение субординации во взаимоотношениях со «старшими товарищами». После этого было совершено очередное почти ритуальное убийство гражданской жены человека, который (по мнению иерарха социальной группы) совершил нарушение декларированных «понятий» (корпоративных правил). На фоне материалов этого уголовного дела оспариваемый недавно прокурором договор работодателя с работницей (моделью), обязывающий ее не вступать в период действия договора в брак, не беременеть и не рожать детей выглядит как безобидные придирки к сотруднице.

Известно, что публичные смертные казни за карманные кражи не спасли общество от активности воров-карманников. Трудно определить, насколько практика смертных казней за коррупционные преступления в Китае и жесткие санкции за незаконный оборот наркотиков в большинстве государств способствуют снижению уровня коррупции, препятствуют наркотизации общества, но без этих насильственных мер современные государства уже не смогут стабильно функционировать.

В российской правовой действительности иерархия субъектов насилия выражена недостаточно внятно. Говоря более прямолинейно, лукавые нормы процессуального закона, наделяя судью максимальной компетенцией, преувеличивают его действительные возможности в принятии самостоятельных решений. Например, в уголовно-процессуальной коммуникации при избрании меры пресечения в виде заключения под стражу судья практически следует воле следователя; следователь, в свою очередь, основывает свои предположения о необходимости заключения человека под стражу на сведениях оперативного характера, которые ему представляет оперативный уполномоченный. По большинству уголовных дел экономического характера уголовные истории начинаются по воле «опера ОБЭП» – оперативного сотрудника отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Нередки случаи, когда именно «опер» без высшего юридического образования, руководствуясь корпоративным или коммерческим интересом, принимает решение, которое в дальнейшем считают себя обязанными легитимировать и следователь, и прокурор, и судья.

Судья арестовывает человека, потому что следователь ходатайствует об этом и прокурор поддерживает ходатайство. А следователь ходатайствует об аресте на основании вербальных коммуникаций с оперативными сотрудниками, своим вышестоящим руководством и тех (подчас примитивно шаблонных, изготавливаемых «на коленках») рапортов и справок, которые ему предоставляет «опер ОБЭП». Вопреки принципам уголовного процесса (осуществление правосудия только судом, независимость судей, неприкосновенность личности, презумпция невиновности, состязательность сторон, свобода оценки доказательств и т. п.) концептуальное решение о необходимости (целесообразности) применения принудительной меры (дозе насилия), ее виде и длительности в отношении человека принимает не судья, а субъект исполнительной власти – следователь, прокурор, оперативный сотрудник. В российской правовой действительности судья, как правило, становится лишь инструментом воли оперативного сотрудника, следователя, прокурора. Для того, чтобы не исполнить требование следователя и прокурора об избрании меры пресечения или ее продлении судье требуются сверхусилия: гражданское и профессиональное мужество, способность выдержать подозрение в коррупционном мотиве своего решения об отказе выполнить волю исполнительной власти. Поэтому абсолютное большинство судей свыклись со своей вторичной ролью при избрании и продлении меры пресечения в виде заключения под стражу.

Нередко наблюдается заискивание судей перед следователями и прокурорами, стремление всячески помочь им. Доходит до того, что судьи подсказывают прокурору, – как следует правильно проводить обвинительную тактику в конкретном процессе, тем самым практически отправляя функции обвинителя и судьи в одном лице. О таких устоявшихся в российском уголовном процессе деловых обыкновениях следует информировать граждан России, честно рассказывая им о действительном положении дел. Пора развенчать фальшивые декорации прокламированной презумпции невиновности, состязательности процесса etc. Население вправе знать реальную, а не камуфляжную иерархию субъектов насилия в государстве.

Следует принять во внимание, что во многих судах 90 % судей уголовной юрисдикции в прошлом были следователями, прокурорами, сотрудниками правоохранительных органов. Не их вина, что им привычнее выполнять функцию обвинителя, чем пытаться имитировать независимость и беспристрастность. Обвинительный уклон нельзя рассматривать как отклонение от нормы, поскольку в существующих материальных и процессуальных реалиях уголовного судопроизводства обвинительный аспект доминирует. Презумпция вины есть реально действующая уголовно-процессуальная норма и ее следует внести в текст УПК РФ, чтобы не дезориентировать излишне доверчивых граждан.