Литературный призрак - Дэвид Митчелл

— Я куплю тебе еще порцию. Вот, смотри, какая большая… Сколько сала. Да это, понимаешь, из-за сына. Он не любит, когда я рассказываю одну и ту же сказку. Ты же знаешь детей, вечно им новенького подавай… Помню, когда сам был маленький, слышал легенду про трех животных, которые задумались о конце света…

Иссохший старик икает.

— У сказок нет будущего… Это прошлое. Пусть пылятся в музеях вместе с разными черепками. Сказкам нет места в наше славное время рыночной демократии.

Вялотекущая шахматная партия переходит в темпераментный эндшпиль. Игроки вскакивают с мест. Звенит разбитое окно.

— Так вот, он приехал на большой черной машине. С ним и охранники, и советники, и кагэбэшники. Учились в Москве.

Один пьяный шахматист с боевым кличем прыгает на стол. Другой, с родимым пятном во все лицо, разбивает шахматную доску об голову соперника. Я сдаюсь и разрешаю Жаргалу выйти.

Хранитель музея удивленно смотрит на нас с Жаргалом.

— Легенды?

— Да, — начинаю я.

Сотрудник музея разражается смехом, и я с трудом удерживаю Жаргала, чтоб он не выругался.

— Неужели кого-то интересуют старые монгольские легенды?

— А как же иначе? Ведь это наше культурное наследие, — поясняю я. — И потом, я не прошу, чтобы вы рассказывали мне легенды. Мне нужна информация о регионе их происхождения.

Молчание. Замечаю, что даже настенные часы не тикают — стоят.

— Жаргал Чиндзориг! — говорит хранитель. — Ты, наверное, перегрелся в своем грузовике. Или возле жены. Ты всегда был малый со странностями, но сейчас ты говоришь не то как старый псих, не то как турист.

Из кабинета вышел человек в костюме, элегантней которого во всей Монголии не найти. Но рассмеялся начальник просто, как самый обычный человек. Держит кейс в руке и жует жвачку.

— Среди наших экспонатов — чучела птиц, — продолжает хранитель. — Есть выставка, посвященная нерушимой монголо-российской дружбе. Можем показать кости динозавра, рукописные свитки, бронзовые статуэтки Занабазара[44], которые нам удалось спрятать от русских и не дать вывезти. Но если тебе нужна информация, то ты обратился не по адресу. Прошу прощения!

Господин в костюме делает несколько шагов в нашу сторону. Надевает темные очки, хоть день стоит пасмурный.

— Знаете, — вдруг он обращается к нам. — Один человек из Даландзадгада собрал монгольские народные сказки и составил антологию. Прекрасная идея. Он хочет заказать перевод на английский и продавать их туристам. В прошлом году обратился в государственное издательство, чтобы книгу напечатали. Но ему отказали — нет бумаги. Тогда он нашел нужных людей, и появилась надежда протолкнуть книгу в следующем году.

Я благодарю господина в костюме. Он удаляется.

— А теперь, Жаргал Чиндзориг, — говорит хранитель, — не угодно ли отвалить? Обед.

Он с облегчением закрывает дверь своей конторки.

Жаргал смотрит на часы на руке у хранителя:

— Но сейчас только десять тридцать!

— Все правильно. Перерыв до трех.

Луна на утреннем небе напоминает клубок паутины.

— Господин! — Жаргал бежит по безлюдному тротуару перед музеем.

Господин в костюме садится в японский полноприводный автомобиль. Жаргал трусит: владелец такого автомобиля наверняка очень важный человек.

— Господин!

Господин оборачивается, рука тянется к карману.

— Слушаю?

— Простите за беспокойство, господин, но не могли бы вы вспомнить фамилию человека, о котором только что говорили? Собирателя фольклора? Это очень важно для меня.

Господин в костюме настораживается. Я выбрал не подходящую для водителя грузовика манеру выражаться. Господин в костюме потирает лоб и роняет ключи. Жаргал наклоняется и подбирает. Мне остается только позаботиться, чтобы их руки соприкоснулись в момент передачи ключей. Переселяюсь. Это нелегко, как и в случае с Гангой. Сознание господина в костюме оказывается необычайно плотным. Двигаться в нем не легче, чем в куске замерзшего масла.

Долго изучать память моего нового хозяина нет нужды.

— Его зовут Бодоо.

Редкие прохожие с любопытством посматривают на впавшего в задумчивость, судя по виду, начальника. Но к моему новому хозяину быстро возвращается активность.

— А сейчас, простите, я тороплюсь. Дело не терпит отлагательств.

Ничего, потерпит. В архивах памяти нашелся портрет: маленький лысый человечек в очках, с бачками и кустистыми усами. Скоро мы увидимся, Бодоо. И ты направишь меня к истокам моего появления на свет.

Я смотрю, как удаляется Жаргал — человек, очнувшийся от непонятного ему сна.

Нового хозяина зовут Пунсалмагийн Сухэ-батор. Он старший агент КГБ Монголии и с презрением относится к человеческим слабостям. Мы мчимся на юг, полноприводный автомобиль вздымает клубы пыли. Сухэ-батор жует жвачку. Трава становится реже, верблюды изможденней, воздух суше. Дорога до Даландзадгада не отмечена указателем, но других дорог нет. Дорожные патрули отдают нам честь.

Сначала меня мучили угрызения совести из-за того, что так беспардонно использую нового хозяина в своих личных целях, но, ознакомившись с его прошлым, я успокоился. За время службы он убил больше двадцати человек, присутствовал при пытках и истязаниях более двухсот заключенных. На службе у бывших московских покровителей сколотил средней величины состояние, которое надежно упрятано в бронированных подвалах Женевы. Его новый босс находится в Петербурге. В один темный закуток сознания, где должна была бы находиться совесть, не удалось проникнуть даже мне. В остальном же сознание моего хозяина отличается ясностью, четкостью, жестокостью.

С наступлением ночи я разрешаю Сухэ-батору остановиться, распрямить ноги и глотнуть кофе. Я рад снова увидеть звездное небо во всей его глубине. Небо над городами человек превратил в грязное болотце. Но Сухэ-батор не из тех людей, которые склонны любоваться звездами. В сотый раз он задается вопросом, какого черта делает здесь, и мне приходится переключать его внимание. Ночь мы проводим в ночлежке для дальнобойщиков. С ее владельцем Сухэ-батор говорить не пожелал и платить тоже не намерен. Я порасспрашивал про Бодоо, хранителя народного искусства в даландзадгадском музее, но о нем никто ничего не знает. Пока мой хозяин спал, я совершенствовался в русском языке, с которым слегка познакомился благодаря Ганге.

Утром мы продолжаем путь. Холмы сровнялись с землей и превратились в каменистую равнину. Началась пустыня Гоби. Унылый пейзаж наводит тоску. Второй день только лошади, облака да безымянные горы. От Сухэ-батора никакого толку. Обычно люди постоянно болтают сами с собой: сочиняют диалоги, рисуют воображаемые картинки, вспоминают анекдоты, напевают. Но только не Сухэ-батор. Такое впечатление, что я переселился в робота.

Задавив собаку, Сухэ-батор врывается в пыльный областной центр Даландзадгад. Бесцветный город, который словно свалился невесть откуда по воле демонов пустыни. Голые дорожки, вдоль них женщины в платках продают яйца и сушеное мясо. Несколько трех- и четырехэтажных домов образуют центр города. Грязная больница, покосившаяся почта, заколоченный универмаг. Сразу за центром начинается окраина. Кроме того, что на черном рынке яйцо динозавра идет за пятьсот долларов, а шкура снежного барса — за двадцать тысяч, Сухэ-батор мало знает о самой южной провинции Монголии. Еще меньше он думает о ней.

У Сухэ-батора мелькает мысль заехать в местное полицейское управление и навести там шороху, но я направляю его прямиком в музей на поиски Бодоо. Музей закрыт. Не важно, в Монголии Сухэ-батор открывает любые двери. Внутри все так же, как и в предыдущем музее. Гулкая тишина. Кабинет хранителя пуст. С потолка в зале свешивается большое чучело грифа, почему-то с табличкой «кондор». Один стеклянный глаз выпал и потерялся.

В книжном киоске сидит пожилая женщина и вяжет чулок. Она ничуть не удивляется, увидев человека в закрытом музее. Думаю, она уже давно ничему не удивляется.

— Мне нужен Бодоо, — говорит Сухэ-батор.

Она даже не отрывает глаз от вязания.

— Он не приходил вчера. Не пришел сегодня. Наверное, и завтра не придет.

Сухэ-батор переходит на шепот:

— Могу я спросить, где отдыхает наш уважаемый хранитель?

— Спросить-то вы можете. Только я не отвечу.

Впервые за время моего знакомства с Сухэ-батором в его душе встрепенулось радостное чувство. Он вынимает пистолет и щелкает предохранителем. Потом прицеливается в крючок, на котором висит гриф с табличкой «кондор». БАБАХ!

Птица рухнула, на полу — груда перьев и штукатурки. На звук выстрела в пустых залах откликнулось только эхо.

Женщина взмахнула руками, уронив вязание на пол. В широко раскрытом рту видны черные гнилые зубы.