Туман - Мигель де Унамуно

– Но разве есть дурак, знающий о своей дурости? – прервал я.

– Ну конечно! Есть много, очень много дураков, знающих, что все считают их таковыми, и даже сами они, наедине с собой, перед зеркалом своей совести, признают себя дураками. Вовсе не так уж верно, что человек не знает самого себя. Я склонен думать, что человек перед судом своей совести скорее недооценивает себя. Но перед всеми остальными он свою глупость скрывает, и если чувствует себя дураком, то притворяется умным – а вдруг удастся кого-нибудь обмануть. И порой, убеждая других в том, что он не дурак, он под конец и сам убеждается в том же. Ведь человек верит в себя постольку, поскольку в него верят другие. Ты слышал когда-нибудь о ящерице, которую зоологи называют Moloch horridus?

– Да, – промолвил я, – такое безобидное животное, которое, мимикрируя, притворяется хищником; она задирает хвост, напускает на себя свирепый вид, когда на нее нападают, и старается напугать других своим страхом.

– Правильно. Так вот: ей подобен дурак негативный, или обороняющийся. Когда ему в голову приходит глупость и он знает, что это глупость, когда он собирается повторить одно из общих мест здравого смысла, этого зеркала пошлости, он произносит свою глупость торжественно и напыщенно, словно изрекает глубокий афоризм или открывает блистательный принцип, полный нового смысла: все это ради того, чтобы какой-нибудь глупец, равный ему, попал в ловушку. «Вы считаете меня дураком? Ну а я, обороняясь, притворюсь умным или, еще лучше, человеком со здравым смыслом». И он это делает превосходно. Таков дурак обороняющийся, или негативный.

А теперь у вас в Испании стали появляться дураки положительные и агрессивные, чистые дураки, дураки, которые пе просто притворяются умными, но искренне в это верят. И поверь мне, агрессивность нынче вошла в моду.

Я помню, задолго до начала войны, когда никто в Испании еще не говорил о Трейчке,[73] ты часто цитировал его…

– И правда, – ответил я. – Я не ждал войны, чтобы прочитать Трейчке, как не ждал войны, чтобы предупредить своих соотечественников об опасностях, которыми для нас чревата Kultur[74] с четырехконечной буквой «К». В начале тысяча девятьсот тринадцатого года я уже забил тревогу.

– Тогда ты, вероятно, читал в «Политике» этого Трейчке строки, посвященные дуракам. А уж он-то их знал. В одном месте из пятидесятой главы первой книги он говорит, что, по всей видимости, пределы человеческой глупости в девятнадцатом веке намного расширились, а в семидесятой главе – что девятнадцатый век продемонстрировал широчайшую глупость – Stupidität, coxpaняя его слово, – в среде ученых людей. И добавляет? «Никогда раньше люди не были столь глупы, как в наше время». Потом он говорит о партиях глупости, Partein. der Dummheit. Насчет партий глупости – это восхитительно! И после этого утверждают, будто пруссаки лишены психологического чутья! Правда, Бунд со всей его экспериментальной или физиологической психологией – чистой психологией! – не додумался до партии глупости, зато додумался Трейчке, такой же немец, как Вундт.[75] Говорю тебе, термин «партия глупости» – просто находка!

– И ты думаешь, у нас уже есть или начала образовываться такая партия?

– Что-то вроде нее уже есть? У дураков появилось самосознание. Все жалкие вымышленные существа, не подозревающие о своей ирреальности, все те, кто ни разу не усомнился не только в своем существовании, но даже в своей значительности; все чистые дураки, или дураки положительные и агрессивные, собираются под знаменем глупости, которую они называют здравым смыслом. Пароль и заповедь этой глупости: национальная выгода превыше всего! Но в чем эта выгода, они не знают и именуют так всего лишь одну из дурных страстей глупости.

– То есть зависть, – закончил я его мысль.

– Именно. Чистого дурака раздражает прежде всего чужая личность, все субъективное. Естественно! Ведь сам дурак может быть только объектом, и вдобавок весьма удобным для классификации, нумерации и организации с ему подобными. У" этих людей нынче заклятием служит магическое слово «организация»!

– А что же им, беднягам, остается? – спросил я«– Как что? Самоубийство!

– Самоубийство? – воскликнул я, припомнив, как не позволил покончить с собой Аугусто Пересу и заставил его умереть по моей авторской воле.

– Да, самоубийство! Но не такое, какого жаждал я, а ты мне не позволил. Их должны прикончить их собственные безнадежные усилия выбраться из глупости. Моральный долг дурака, поскольку он человек, – перестать быть дураком, или, иначе говоря, превратить принципы здравого смысла в выводы собственного разума; продумать самостоятельно общие места, которые тогда перестанут быть общими; подвергнуть критике всяческие пошлости. Дурак силится все это одолеть, но груз слишком тяжел для него, и кончает дурак не только со своей глупостью, но и со своим умом и даже с жизнью, то есть кончает самоубийством. С ним происходит то же, что с лягушкой из басни, которая хотела превзойти вола и лопнула. Вот и дураки должны так же лопнуть.

Совсем недавно сюда, в наш мир замогильных вымыслов, принесли книгу Папини[76] «Мужественность». Ты ведь знаешь, я, сын твоей фантазии или воображения, питаю большую склонность к мастерам парадоксов, иначе говоря к людям, культивирующим самостоятельность мышления. Папини меня чарует и развлекает. В его книге я прочел следующее: «Серьезно говоря, мне очень жаль, что так мало людей стараются быть гениями». Прекрасно сказано! Каждый человек должен стремиться к гениальности.

– Но такой, как ты… – отважился я намекнуть.

– Так считаешь ты, полагая, будто создал меня как вымышленное существо. Но ведь ты сам не раз утверждал, что Дон Кихот заставил писать Сервантеса, который так и не понял до конца своего героя, по крайней мере не понял Санчо; вот и я, Аугусто Перес, утверждаю, что ты, Мигель де Унамуно, уверенный, будто создал меня, плохо меня знаешь…

– А сам-то ты хорошо себя знаешь? – прервал я его.

– Куда там! Я еще не настолько чистый дурак, чтобы уверять, будто познал самого себя. Можешь думать иначе, но и я в своем бренном, вымышленном существовании, тобою дарованном, я тоже стремился к гениальности, старался на свой лад обрести гений. И именно из-за этого меня настигла смерть. Тебе пришлось убить меня, потому что ты не нашел другого способа наделить меня гениальностью. Вместо человека ты создал гомункулуса, а мое стремление к совершенству, к человечности привело меня к смерти. Смерть была для меня самоутверждением. И только так должны утверждать себя дураки. Им следовало бы не подавлять чужую личность, а стараться раздуть свою собственную, пока она не лопнет. По любому поводу они болтают об анархичности романских народов, но о себе забывают. Кто умеет организовать самого себя, тот не станет призывать к насильственной организации, навязанной извне. Мы верим в чудеса случая и импровизации и потому ненавидим эту внешнюю механическую организацию. Я, как тебе известно, всегда доверялся случаю…

– Но я и хотел сделать из тебя дитя случая, – сказал я. – Ведь когда моя фантазия рождала тебя, я размышлял над философией случая и читал Курно.[77]

– Оставь ты свои книги! Верь в случай, а стало быть, верь в провидение, ведь случай и провидение – это одно и то же. Случай провиденциален, а провидение – случайно. И верь в импровизацию! Если какой-нибудь чистый дурак добрых сорок лет готовился нанести тебе удар, и упражнялся, и примерялся, думая, будто ты неспособен сымпровизировать защиту, встречай его смехом. В любом случае он провел эти сорок лет рабом своей собственной глупости и глупости вообще, а ты, ни о чем не заботясь, жил по-настоящему. И пусть ему удастся нанести тебе удар, он все равно останется чистым дураком.

– Но выйдет все так, как он задумал? – воскликнул я.

– Задумал? А что он задумал? Что мог он задумать вообще? Ах, как мало ты в себя веришь! Если бы я, которого ты считаешь выдуманным существом, порожденным твоей юмористической фантазией, мог внушить тебе столько же веры в свои силы, сколько есть у меня! Какой вред нанесли тебе занятия философией чистоты и идеализма! И как ты веришь, несчастный, в метафизические победы!

– Что ты там несешь о метафизических победах? – спросил я.

– Как, ты разве не знаешь? Не так давно в «Берлинер тагеблатт» писали: «Немецкая победа – это не вопрос случая, это метафизическая необходимость. Если силы, управляющие судьбой народов, действительно зависят от высшей воли, способной проводить различие, мы можем и должны верить, что провидение уготовило нам великие свершения». Прелестный текст, только надо уметь его толковать. Ведь здесь говорится, что Германия уготовила провидению великую роль, поскольку провидение, видимо, принялось изучать кантовскую философию; с другой стороны, слова про метафизическую необходимость победы немцев означают лишь, что для немцев необходима метафизическая победа. А метафизическая победа – это вера в то, что ты победил.