Гвардейцы стояли насмерть - Александр Родимцев

Павлову было дано задание только разведать, кто в доме, и он, узнав, что в доме гитлеровцы, мог бы и уйти. Но он не ушел. Он знал, что на войне ночью и врагам страшно, а так как у страха глаза велики, то почему бы не попугать фашистов, а заодно и не узнать, много ли их.

Когда Павлов приказал Александрову и Глущенко охранять вход в секцию, а Черноголову постраховать его, то сам он, распахнув ногой дверь, по сути дела остался один на один со своей собственной судьбой и бросился на врагов, не зная их численности.

Но в то же время Павлов, учитывая психологическое воздействие ночного боя, знал цену отваги, и когда появился в грохоте рвущихся гранат, в зловещем треске своего автомата, извергавшем смерть, то парализовал всех тех врагов, которые еще уцелели. Единственное, на что они в этот момент были еще способны, так это выпрыгнуть в окно.

Павлов и его товарищи не знали, что в этом доме больше не было фашистов. Но если бы они и были, то вряд ли у кого-либо возникло сомнение в мужестве героев: от боя они не уклонились бы, хотя и могли уклониться - ведь то, что им было приказано, они выполнили.

Убедившись, что дом в их руках, они решили его оборонять, проявив при этом недюжинную инициативу и дальновидность: дом стоял на выгодном в тактическом отношении участке, занимая в обороне не только елинского полка, а и всей дивизии едва ли не ключевую позицию. Кроме того, "местное население"... Что бы с ним сделали фашисты, если бы они снова заняли дом?

Под стать Павлову были и его подчиненные. Глущенко, несмотря на то, что был более чем в два раза старше сержанта, уважительно называя его Яковом Федотовичем, сказал мне:

- Яков Федотович заявил нам, что если мы и уйдем из этого дома, то только вперед. Вот мы этой линии и держались...

- Да меня бы совесть замучила, если бы мы бросили мирных жителей на растерзание фашистских варваров. Там же дети малые, и опять же женщины и старики, - говорил Черноголов.

А когда на третий день, перед приходом лейтенанта Афанасьева с бойцами, Павлов и его друзья, отбивая особенно ожесточенную атаку врага, не думали остаться в живых, Александров финкой вырезал на отсыревшей подвальной стене:

"Здесь стояли насмерть гвардейцы..."

Фамилии он дорезать не успел: гитлеровцы снова пошли в атаку.

Так появилась вторая мемориальная надпись на сталинградском здании: первая была вырезана, видимо, штыком на цоколе вокзала кем-то из передового отряда Червякова.

Однажды в полдень завязался тяжелый продолжительный бой. Вначале гитлеровцы обрушили на здание сотни снарядов и мин. Они рвались на чердаке, залетали в комнаты, пробивали мебель, застревали в стенах. Большинство наших бойниц и амбразур было ослеплено шквалом огня.

Снаряды и фугасные мины сотрясали здание. Рухнула четвертая секция, заживо погребя несколько героев-защитников.

Были ранены Черноголов, Ромазанов, Павлов, Иващенко, Воронов. Но никто из них не ушел в тыл, как им ни предлагал Афанасьев.

- Я не могу, я один остался - бронебойщик, - отказывался Ромазанов. Кто будет у ружья?

- А я со своим "максимом" расстанусь только тогда, когда руки и ноги перестанут двигаться, - в тон ему проговорил Воронов. - Вон они, сволочи, опять лезут. Как тут уйдешь? Девчата перевяжут, с нас и хватит...

Две девушки "из подвала" - Галя и Нина, во время боя постоянно находились среди бойцов. Они собирали случайно оброненные патроны, разогревали обед, перевязывали раненых, чем могли, помогали санинструктору роты Марусе Ульяновой.

Мужественно держались Александров и Иващенко - коммунисты гарнизона. Что-то общее было в характерах этих двух воинов. Чем сложнее и тревожнее создавалась обстановка, тем спокойнее они становились. Они пренебрегали опасностью, никогда не теряли присутствия духа, служили образцом выдержки и отваги для всего гарнизона.

По дому снова стала бить вражеская артиллерия, снова помещения наполнились пороховой гарью и известковой пылью. Но вот в грозную музыку артподготовки стал вплетаться новый звук - звук разогреваемых моторов. Танки!

И действительно, как только смолкли орудия, на площади, заваленной трупами гитлеровцев, из-за "молочного дома", прозванного так за белизну его стен, показались танки, а следом за ними из-за развалин поднялась немецкая пехота.

Заговорили наши автоматы, застрочил "максим", раздались выхлопы противотанковых ружей. Первый танк, наткнувшись на мину, закружился на месте, распластывая на снегу перебитую гусеницу, но второй, как заговоренный, невредимым шел к дому.

Ни с одной огневой позиции не удалось подбить этот танк: слишком искусен был его водитель, бросавший машину то вправо, то влево.

Пули, выпускаемые из нашего противотанкового ружья, рикошетили от бортов танка, не говоря уже о его лобовой броне. А наступавшие фашистские автоматчики, пулеметчики, стрелки и снайперы из ближайших развалин зданий и окопов вели такой огонь по дому, по его окнам, амбразурам и бойницам, что нечего было и думать о прицельной стрельбе.

Один за другим выбывали бойцы. В живых осталось только одиннадцать человек, а танк уже подходил к зданию. Под его прикрытием вражеские автоматчики могли ворваться в дом.

Но вот из развалин четвертой секции выполз Ефремов с противотанковыми гранатами в руках.

Все в доме, кто в эту минуту наблюдал за единоборством ничем не защищенного человека со стальным чудовищем, увидели, как в танк полетели одна за другой две гранаты, как он весь окутался черным дымом, как приподнялась и тут же захлопнулась крышка люка.

Танк горел, и было слышно, как внутри его рвались патроны и снаряды.

Залегшие цепью гитлеровцы тоже видели это. Они кинулись было к зданию, но разом заговорившие огневые средства, какие только были в доме, заставили их снова залечь.

Несколько раз фашисты почти вплотную прорывались к стенам дома, но каждый раз откатывались назад. Наконец, оставив на площади несколько десятков трупов, они отступили.

Когда дым рассеялся, бойцы увидели Ефремова возле обгоревшего танка. "Что с ним, ранен и нуждается в помощи или убит?" - думали они.

Комсомолец Мурзанов, несмотря на знобящий душу посвист пуль, пополз к танку. Он дважды был ранен, но вынес товарища.

Павлов прижал ухо к груди Ефремова. Сердце не билось... Тогда Павлов, расстегнув шинель и воротник гимнастерки бойца, извлек из внутреннего кармана липкий от крови комсомольский билет. Осторожно раскрыв его, прочел номер: 5 348 153. Между листками билета была заложена записка:

"Клянусь мужественно и храбро драться с врагами нашей Родины немецко-фашистскими оккупантами. За нашу славную большевистскую партию, за наш народ не пожалею своей крови и самой жизни. Ефремов".