Черный мотылек - Барбара Вайн

Он снимал комнату в пригороде, на противоположном от бабушки краю Ипсвича. Здание викторианской эпохи, типичный городской особняк Саффолка из белого кирпича. Фасад не украшен эркерами, но дом четырехэтажный, и Джейсону досталась комната на самом верху, в дальнем конце коридора. Обычное студенческое жилье, грязное, повсюду бумаги и книги, одежда, немытые стаканы и чашки, постель не застелена, на стенах — календарь и женский портрет Модильяни, за окном — крыши домов, захламленные дворы и помойки.

Джейсон предложил Саре кофе, она согласилась, чтобы не обидеть хозяина, но ее так и передернуло, когда он извлек кружку из-под кровати и наскоро сполоснул холодной водой. Печенье он почему-то хранил в стеклянной банке, краешки галет потрескались, словно ободки старых тарелок, и Сара поспешно покачала головой, отказываясь от угощения. Удивленно покосившись на нее, Джейсон сам налег на печенье. Она лишь потом поняла, что он хранил этот деликатес специально для нее.

— Так, — заговорил он, — кое-что я для вас нащупал.

— Доктора Наттола?

— У него было два сына, — сказал Джейсон. — Доктор, конечно, давно умер, и один из сыновей тоже. Насколько я понимаю, естественная смерть: ему было восемьдесят. Второй, Кеннет, родился в феврале 1921-го.

— Сплошные Кены, — вздохнула она.

— Вот именно. Модное имечко в те времена. Теперь Кеном зовут разве что китайского повара. В общем, где бы этот Кен сейчас ни был, для вашего отца он несколько староват. В 1951-м, когда ваш отец поменял фамилию, Кену было тридцать лет, а не двадцать пять. Как по-вашему, он взял бы имя человека на пять лет младше его?

— Скорее уж так, чем на пять лет старше, — возразила Сара. — Почему бы не сделаться моложе? Люди всегда к этому стремились.

— В самом деле? — с сомнением переспросил Джейсон Тэйг. — Когда ваш отец умер, ему разве могло быть семьдесят шесть лет?

— Не знаю. Возможно. Все люди разные, и старятся они по-разному. Как знать? Он говорил, сколько ему лет, и я этому верила. — Она все принимала на веру, как любой человек на ее месте. — Можно разыскать очередного Кеннета?

— Не знаю. Нам ведь нужен человек, которого мы не сможем найти, так? Попытаться можно. Его отец умер в Ипсвиче, и брат тоже. Я начну с телефонного справочника. И вот еще о чем я хотел вас спросить…

Сара мрачно глянула на него. Приезд в Ипсвич и разговор с Джейсоном каким-то образом привели ее к выводу, что всю затею пора бросать. Чувство поражения было иррациональным, нелогичным, но Сара вдруг осознала, что расследование ни к чему не приведет. Слишком много допусков, вся постройка держится на гипотезе, будто человек, ставший Джеральдом Кэндлессом, был знаком с покойным Джеральдом или, по крайней мере, слышал о его смерти.

— Да? — со вздохом переспросила она.

— Насчет книг, которые вы мне послали. Читать я их пока не читал…

Сара пожала плечами. Как ни странно, студенты, люди, которым постоянно приходится иметь дело с новыми знаниями и печатным словом, оказываются донельзя ленивыми, как только речь заходит о чтении. Сара к этому привыкла. Она преподавала в университете.

— Полагаю, вы заняты учебой.

Джейсон не принял подсказку:

— Книги я не прочел, но в руках подержал. Что означает эта бабочка на обложке?

— Бабочка? А, черный мотылек.

— Пусть мотылек. Что он означает?

Ответа Сара не знала. Она никогда не спрашивала отца, никогда над этим не задумывалась.

— Этот рисунок был на его бумаге для письма, на визитных карточках и на книгах, конечно. А почему, не знаю. Разве это важно?

— Может быть. Мне ведь поручено искать ключ, верно? Откуда вы знаете, что это именно мотылек, а не бабочка? Конечно, между ними есть отличия, и вы, похоже, их знаете.

— Отец говорил, что мотылек, — пояснила Сара. — Он называл эту эмблему «мой черный мотылек». Больше я ничего не знаю.

— Вы не могли бы выяснить? У матери спросить?

— Она ничего не знает. Может быть, сестра что-то слышала. Да и какой во всем этом смысл, Джейсон? Не пора ли бросить нашу затею?

Джейсон скорчил смешную гримасу. Подумать только, некоторым женщинам нравятся такие вот изъеденные лица. А что, ведь полно киноактеров, в отрочестве страдавших от прыщей не меньше, чем Джейсон Тэйг. Правда, этим сходство между ними исчерпывается.

— Значит, вы за этим и приехали — сказать, что пора все бросить?

— Нет, — ответила она, — решила только сейчас.

Ничего не выйдет. Ни в книгах отца, ни в его бумагах, ни в словах не осталось ключа, ни малейшего намека, который помог бы в розысках.

— Вот вы, мужчина, — продолжала Сара. — Как бы вы поступили? В смысле — если решили бы сменить имя?

— Я об этом думал. Собственно, с этого и начал работу. Я бы сменил имя официально, но тогда полагается публиковать объявление в газете. У вашего отца имелись причины сделать это втайне. Мне вот не очень нравится мое имя. И фамилия. Джейсон, смейся. Вейся, Джейсон. Лейся, Джейсон, не пролейся. Если б я выбирал себе имя, я бы взял такое, какое мне нравится: Джонатан. Если у меня будет когда-нибудь сын, я назову его Джонатаном. А фамилии мне нравятся односложные и не самые распространенные: Дин, Белл, Кинг. Как насчет «Джонатан Кинг»?

— По-вашему, отцу нравилось сочетание «Джеральд Кэндлесс»?

— А что, не похоже? Наверное, имя Джеральд нравилось Кэтлин и Джорджу Кэндлессам, раз они так назвали своего сына.

— Это нам не поможет, — сказала Сара, — ведь мы не знаем, почему оно им нравилось. Вы вот не знаете, почему выбрали имя Джонатан Кинг?

— Мне нравится, как звучит.

— Вот видите.

Роберту Постлю она отослала более чем осторожное, даже загадочное письмо. Перечитывая его во второй или третий раз в своем кабинете на Монтегю-стрит, пытаясь уловить смысл между строк, Роберт решил, что Саре надоело возиться с мемуарами — как еще понимать выражение «непреодолимые в данный момент проблемы» и «затруднения в связи с установлением подлинной генеалогии моего отца»?

Он вернулся в офис после ланча с матерью Сары Кэндлесс и главой отдела распространения «Карлион Брент». В январе должна выйти девятнадцатая, и последняя, книга Джеральда, «Меньше значит больше». Элен Киркман уговаривала Урсулу помочь с продвижением книги на рынок. Потом Урсулу пригласили в отдел распространения и принялись обсуждать, каким газетам и журналам она даст интервью, в каких телепередачах снимется, в каких мероприятиях примет участие. Урсула, судя по ее испуганному виду, ни о чем подобном и не помышляла. Бедняжка думала, ее привезли в Лондон, чтобы согласовать дизайн обложки или спросить, можно ли поместить на форзаце фотографию Джеральда — не более того.

Как человек осторожный, Постль не упоминал при Урсуле о начатой Сарой биографии и письме. Он догадывался, что обе девушки не очень-то ладят с матерью. Джеральд избаловал их до безобразия. Роберт хорошо знал, какими вырастают избалованные дети, с которыми все носились в первые годы жизни: многообещающее начало, а потом — пшик. Ни упорства, ни цепкости, не говоря уж о том, что они отнюдь не склонны выслушивать чьи-либо замечания.

И письмо Сары — лишнее тому подтверждение. Ей, видите ли, понадобилось знать, почему отец хранил у себя в кабинете пальмовый крест, и она спрашивает об этом Роберта «как христианина» — боже, как он ненавидел это определение. Он католик, если угодно — приверженец Римско-католической церкви. Все жители Запада — христиане, хотя многие — отпавшие от веры или заблудшие. Постскриптум тоже не порадовал:

«Не знаете ли, почему папа помещал на обложках книг эту эмблему — черного мотылька?»

Постль понятия не имел, откуда взялся этот мотылек. Джеральд Кэндлесс достался ему по наследству лишь в 1981 году, когда Фредди Киприан вышел на пенсию. Девчонка просто решила забросить мемуары об отце. Он-то, дурак, надеялся получить первый вариант книги к Рождеству, издать ее одновременно с массовым вторым тиражом «Меньше значит больше». Сколько людей отдали бы десять лет жизни, только бы опубликовать свою книгу! А она… Постль положил письмо поверх стопки бумаг и пошел вниз попрощаться с Урсулой: ее поезд уходил с вокзала Паддингтон в три тридцать.

С рекламой книг Урсула никогда не имела дела, даже не бывала в этом здании, куда издательство переехало с Фицровии тринадцать лет назад. Тогда Джеральд сменил агента, но с ним Урсула встретилась лишь однажды, на публичном обеде. Предшественник Элен Киркман (с тех пор их сменилось двое или трое) предупредил Джеральда: если он не начнет появляться в сопровождении жены, желтая пресса заподозрит, что с его браком неладно.

И еще как неладно! Они достигли нижней точки — и на ней продержались до самого конца. Урсула пришла на ужин, но ее даже не посадили за один стол с мужем. Она сходила на еще один прием, к американскому послу, светский и шикарный. Предотвратив тем самым возможные сплетни, Джеральд успокоился и не повез супругу с собой ни в турне по Америке, ни на фестиваль искусств в Австралии. Вышел новый роман, Джеральд разъезжал по стране, в основном по крупным центрам, выступал перед публикой, читал отрывки из книги, раздавал автографы, но и тут вполне обходился без жены.