Ванесса - Эммануэль Арсан

Девушка загадочно улыбнулась.

— Не торопись с выводами. Малышка совсем недурна. Сейчас сам увидишь.

— Какая малышка?

— Невеста. Ей только недавно исполнилось пятнадцать. Вана вытянула шею, стараясь рассмотреть невесту, которую вырвали, наконец, из дружеских объятий и водрузили на помост, украшенный гирляндами цветов.

Музыканты снова затянули какой-то заунывный мотив. Гвидо скривился, увлекая за собой Вану.

Девушка действительно оказалась прехорошенькой, а наряд и того лучше. Взглянув на него, Гвидо понял, почему два юных гомика, так лихо демонстрировавшие вчера свои способности, носили туники точно такого же покроя. Это были свадебные платья!

— Что, во всем Египте носят такие подвенечные одежды?

— Нет, это стиль Сиваха.

— Он, видимо, очень древний?

— Угадал.

Но вскоре они обнаружили, что белое плиссированное платье без рукавов, изящно ниспадавшее до пола, служило только основой наряда. Подружки невесты брали с подносов украшения и торжественно обряжали молодую. Зрители не спускали глаз с их ловких пальцев. Вот девушки взяли с одного из подносов нечто вроде золотого ремешка. Его застегнули под грудью невесты так, что под натянувшейся материей четко обозначились соски.

Гвидо почувствовал, что поторопился со своими пренебрежительными выводами. И первым сигналом к тому послужили брюки, ставшие вдруг тесными. Он изо всех сил старался сохранить безразличное выражение лица, но провести Вану было невозможно. Она незаметно провела рукой по его ширинке и, убедившись в своей правоте, одобрительно подмигнула. Это воодушевило Гвидо, и он, уже не скрывая интереса, стал следить за юной невестой. Она подняла руки, чтобы подружкам легче было застегнуть на талии золотой пояс в форме змеи. Треугольная голова змеи спустилась до уровня лобка, и Гвидо ощутил, как твердеет его плоть. Потом на невесту надели золотое ожерелье, состоявшее из нескольких гибко сочлененных металлических полос. Это украшение было так велико, что верхнее кольцо туго охватывало шею девушки, а нижнее — самое широкое — достигало сосков, покрывая плечи и частично руки.

После этих приготовлений подружки занялись прической невесты. Они разделили ее черные волосы на несколько равных прядей и с виртуозностью, восхитившей Гвидо, заплели их в косы. Однако потребовалось еще не менее четверти часа, чтобы довершить шедевр и превратить густую гриву в подобие полукруглого шлема.

Сомнений не было: сейчас на глазах у Гвидо шаг за шагом воссоздавался облик богини, являвшейся ему в юношеских снах.

Невеста сидела неподвижно и казалась не более живой, чем ее каменный двойник.

На короткий миг она тоже стала произведением искусства. Правда, черты ее нежного личика не шли ни в какое сравнение с неземной красотой жены Амона и тело ее, по мнению Гвидо, не имело той блистательной двуединой завершенности, которую удалось воплотить в камне древнему скульптору. По мере того как менялся облик невесты, разговоры гостей смолкли. Метаморфозы, происходящие у них на глазах, и завораживающая музыка, скорее похожая на реквием, чем на свадебный марш, действовали гипнотически. Из любопытных зрителей гости превращались в верующих, поглощенных религиозным созерцанием.

Когда идол из плоти был наконец воссоздан, наступила тишина. Весь обряд занял не более часа, но мистическое благоговение толпы перед возрожденной богиней было столь заразительно, что Гвидо и не заметил, как пролетело время.

Пожалуй, единственным человеком, не поддавшимся коллективному трансу, была Вана.

Ее рука попрежнему служила связующим звеном между Гвидо и ожившей статуей — рука такая же нежная, как лоно, скрытое в складках туники, такая же твердая, как каменный фаллос, который так нравился итальянцу.

Благодаря ей Гвидо словно растворился в теле смертной женщины, сидевшей на помосте, и одновременно ощутил двойное прикосновение божества.

Последние лучи солнца, скрывшегося за зубцами Хат-ан-Шо, придавали золотым украшениям какой-то необычный оттенок.

Зазвучали цимбалы, звонко пропел рожок, и вдруг вся толпа начала оглушительно скандировать какое-то короткое слово, за которым следовали целые фразы, звучавшие так слаженно, точно их произносил в громкоговоритель один человек.

— Что они кричат? — спросил Гвидо, постепенно приходя в себя от этого адского шума.

— Сначала они выкрикивали имя невесты, — пояснила Вана, — Ее зовут Илитис. И-ли-тис. Теперь они произносят строфы, положенные по обряду.

— На арабском?

— Нет. Этого языка я не понимаю.

— Может быть, это местный диалект?

— Тоже нет. Слова очень древние.

— Как жаль, что никто не может их перевести, — вздохнул Гвидо.

— Когда-то их мне пересказали, но только приблизительное содержание. Я нахожу в этих строфах некоторое стилистическое сходство с одами в честь фараонов.

— Так расскажи!

Громыхающий речитатив прервался так же внезапно, как начался. Мрачная торжественность сменилась сияющими улыбками. Казалось, сама богиня спустилась с небес. Она весело смеялась, болтала с подружками, вообще вела себя, как проказливая девчонка, только что удачно подшутившая над взрослыми.

— Это все? — спросил Гвидо. — Теперь она замужем?

— Ты с ума сошел! Ведь жених еще не появлялся.

— Я уже ничему не удивляюсь. Судя по тому, что пришлось видеть и слышать, свадьба без жениха была бы здесь вполне естественна. К кому была обращена оратория? К древнему божеству?

— Нет, к нынешнему. К последней девственнице.

— Понятно, — кивнул Гвидо. — С каждым замужеством в мире исчезает частичка невинности. Вот почему так плакали флейты. — И, помолчав, спросил: — Ты уверена, что божественное обязательно должно быть девственным?

— Слава Богу, к смертным это не имеет отношения.

— Да уж, — рассмеялся Гвидо. — Если бы свадебная церемония не могла обойтись без невинности, люди давно бы вымерли.

— Эти священные строки и не пахнут целомудрием.

— В чем же их смысл?

— Вот то, что я услышала от женщин, готовивших Илитис к обряду.

Есть два входа в твой замок. Не стыдись, открой первый. Впусти супруга в свое лоно. Но есть еще одна, потайная дверь. За нею ночь, полная любви. Стань своему мужу братом — Распахни ее.

— Что ж, аборигены Сиваха очень современны.

— Этим строкам пять тысячелетий.

— По-моему, самое время перекусить, — сказал стоявший рядом мужчина.

— Это идея! — одобрил Гвидо. — Хорошо бы еще что-нибудь выпить, — итальянец прикусил губу. А вдруг его слова осквернили чистоту обряда?