Российское государство: вчера, сегодня, завтра - Коллектив авторов

Перспективы, что и говорить, небогатые. Но других я не вижу. Длинные же разговоры о том, как хорошо было бы иметь другое государство, другую модернизацию и вообще все другое, считаю лежащими за пределами нашей дискуссии.

Перспективы консолидированной демократии в России

В заключение отмечу, что конвенция – не самоцель. Это путь, ведущий дальше, к утверждению в России консолидированной демократии. Но такая возможность опять-таки открывается лишь в случае появления осмысленно действующего лидера, который стратегически будет ориентироваться на «новую Россию». В данном случае проблема содержательного становления консолидированной демократии в значительной степени была бы решена уже в ближайшие пять лет. Но вероятность этого, как я уже сказал, где-то на уровне 5 %.

Однако процедурной демократии, с формальной точки зрения, в стране станет гораздо больше и при реализации иных вариантов. Мы получим некую неоельцинскую демократию с большим, чем сейчас, плюрализмом прессы, с меньшим контролем над средствами массовой информации, с введением чисто рамочного контроля над действиями политических партий. Политические силы будут опять лишь «перчатками» сегментально-олигархических и элитных группировок. Что в целом тоже не так уж плохо. Но это может в итоге подорвать финансовые ресурсы страны, а в условиях финансового стресса опять приведет к искажению демократических, легальных, правовых институтов, поскольку в условиях кризиса неудобно решать дела по закону. И тогда опять возникнет запрос на нового Путина, нового держателя конвенции. Если, разумеется, не вмешаются какие-то внешние факторы, что обернется катастрофическими для страны последствиями.

И последнее. До сих пор я сознательно не затрагивал тему парламентских выборов. С точки зрения «проблемы 2008» их роль ничтожна. К моменту их проведения все уже будет решено, все карты будут сданы. Но стратегически это один из ключевых вопросов.

Задача парламентских выборов не только и не столько в выстраивании диспозиции политических сил в Государственной думе (само по себе это дело второстепенное), сколько в той самой легитимации государственной системы, о важности которой я говорил выше. Ведь такая легитимация, о чем часто забывают, как раз и является одной из фундаментальных функций выборов в условиях политической демократии.

Выборы предполагают эмоционально переживаемую идентификацию гражданина или личности с государственной системой, что и есть воспроизводство ее легитимации. Если же выборы эмоциональных переживаний не вызывают, то они оказываются, напротив, механизмом углубления отчуждения человека от государства.

Парламентские выборы, не затрагивающие эмоций электората, не сопровождающиеся глубокими личными переживаниями в связи с их результатами, станут лишь свидетельством загнивания политической системы, усиливая, соответственно, упоминавшуюся мной тенденцию негативной стабилизации. Если же на политической сцене проявится весь спектр политических сил, с которыми люди готовы отождествлять себя (и тем самым отождествлять себя с государством), то это будет шаг к углублению легитимации этого государства и этой власти.

Но пока, к сожалению, движения в данном направлении не просматривается. В российской политической системе зияет гигантская дыра. В «новой России» по мере роста благосостояния главной становится проблема социальной справедливости, справедливого раздела национального пирога. В ситуации, когда никакое действие власти не считается справедливым, эта проблема в ее разных проявлениях неизбежно выходит на передний план. Заработал закон дележки, и необходима политическая сила, которая выдвинет идею социальной справедливости в качестве главного пункта новой политической повестки дня.

Между тем все представленные сегодня в Думе партии – это партии прошлой повестки дня. Партии стабилизации. И не только они, но и их оппозиция с либерального фланга.

Сегодня не может быть обеспечена общественная динамика, если вопрос о справедливости будет ставиться в прежнем виде, унаследованном от советских времен. Он должен быть откорректирован применительно к «новой России». И в этом смысле даже мироновская «Справедливая Россия», к которой я стоял до недавнего времени достаточно близко, пока еще является партией прошлой повестки дня. Она единственная, которая выдвинула правильный лозунг, но он должен предполагать новое понимание справедливости, новое понимание социально-политической ситуации и, самое главное, новую повестку дня. Партия справедливости должна, повторяю, непосредственно адресоваться к «новой России».

Только этот путь может привести к обретению российской государственностью этической опоры в обществе, чего в нашей стране до сих пор никогда не было. Сегодня у нас впервые появился шанс изменить многовековой маршрут. И желательно использовать его по максимуму.

Александр Архангельский

«Если государство не справляется со своими функциями, то оно будет отвергнуто и на его месте возникнет другое»

Cовременное Российское государство отнюдь не случайно сформировалось как государство, сосредоточенное – в вертикальном измерении – на одной фигуре, на главном лице. Обсуждая вопрос о перспективах его трансформации, который оказался в центре дискуссии, надо помнить о том, что его возникновение было, на мой взгляд, исторически вполне закономерным.

Постсоветский персоналистский режим не привнесен в Россию извне. Он возникал на обломках прежнего в тот момент, когда ни общество, ни элиты не были готовы к новой исторической эпохе. Поэтому нужна была некая политическая фигура, которая могла бы обеспечивать равновесие между накопившимися в обществе взаимосключающими интересами различных (зачастую полярных) экономических, культурных, ментальных страт.

Ельцин и силовики

Такой фигурой стал Борис Николаевич Ельцин. К нему могли относиться как угодно, но минимально приемлемой и признаваемой в этом качестве компромиссной политической фигурой он был для всех. Он был условно своим и для демократов, и для партократов. Да, для последних он мог быть и врагом, но «своим» врагом – удобным и понятным.

А затем наступил неизбежный постреволюционный синдром, когда нужно было вытягивать страну и элиту из того тупика, в который они зашли после 1993 года. Несомненно, что никакой вариант государственности, предполагающий формирование правительства парламентским большинством, в тот момент всерьез рассматриваться не мог. Во-первых, не сложилась еще эффективная многопартийная система, которая могла бы стать основой политического представительства различных социальных групп. Во-вторых, не было и самих структурированных групповых интересов, равно как и отчетливо выраженного общественного самосознания. Да, 1990-е годы справедливо характеризуются обостренной политической рефлексией. Однако глубокого осмысления социальной реальности, масштабов происходивших перемен и места различных групп в динамичной структуре общественных отношений, т. е. того самого общественного самосознания, необходимого для перехода к современным формам парламентаризма, не было почти ни у кого.

В результате мы получили то, что должны были получить, а вместе с тем и проистекающие из этого последствия. Борису Николаевичу Ельцину хватило мужества сокрушить две основы прежнего режима – компартию и Советы. Замечу, кстати, что Верховный Совет был отнюдь не парламентом, а специфическим – в рамках советской системы – инструментом проведения политики компартии в жизнь. Но, сокрушив эти основы политически, первый президент России вынужден был строить новое государство, опираясь на то, что осталось от старого. И он предпочел сделать ставку на спецслужбы.

Все разговоры о том, что выходцы из спецслужб хлынули во власть широким потоком лишь при Путине, – неправда. Они стали возгоняться в верхние слои политической атмосферы в середине 1990-х, и это было связано не только с тем, что Ельцин опасался спецслужб, но и с тем, что ему нужно было опираться на какую-то реальную и надежную силу, которая его не сдаст. И когда речь зашла о преемнике, возможности выбора оказались предельно узкими. Все кандидаты были из силовых структур: Евгений Примаков – генерал и бывший руководитель ГРУ, Сергей Степашин – генерал и бывший глава ФСБ, Владимир Путин – тоже понятно, а на раннем этапе в этом списке фигурировал еще и генерал Николай Бордюжа. Все разговоры о том, что приемником мог стать Николай Аксененко или кто-то иной, – это были разговоры пустые. Круг претендентов жестко и однозначно очерчивался выходцами из спецслужб и других силовых структур. Причем именно персонализация власти определяла спецслужбы как ту единственную силу, на которую эта власть могла опереться в переходный исторический период.