Эта русская - Кингсли Эмис

– Пожалуй, что так. Да, именно так.

– А как насчет чувства вины? Угрызения совести, самоедство. Раскаяние.

– Пока до этого, как до луны.

– Вот и держи их на таком расстоянии, а то отпихни еще подальше. Потребуется помощь – зови меня. Хотя, пожалуй, Годфри все-таки тебе лучше поможет. А на всякий пожарный случай, конечно, есть еще и Фредди.

– Да, конечно. Я потом дам тебе знать, как там с Котолыновым.

Если не считать многозначительного полуночного хлопка дверей спальни и двадцатиминутного взрева хорового пения в сопровождении оркестра, включенного на полуноте и столь же резко обрубленного на кухне, в час завтрака, Корделия ни звуком не дала о себе знать, – Ричард не видел ее уже почти двадцать четыре часа. Перед самым отъездом он подумал, не оставить ли ей записку с уведомлением что скорее всего, он еще вернется, однако сразу несколько причин, главной из которых была лень, помешали ему это сделать. Тем не менее он намеренно распахнул настежь дверь своего кабинета, разложил на виду всякие красноречивого вида бумаги, вроде раскрытых тетрадей и незаконченного письма к Халлету в пишущей машинке. Довольно для всякого, кто хочет понять намек, а тот, кто не хочет… может пойти и засунуть палец себе в задницу, – подумал он, завернув фразу с удивительной для себя лихостью.

Накануне вечером он заправил «ТБД», поэтому теперь сразу же влился в поток, стремящийся к югу, причем особое наслаждение ему доставило то, что удалось заставить усатого водителя-ученика с инструктором пообок панически затормозить метрах в двадцати от него. Так тебе и надо, подумал он. Сегодня замечательный день, и он едет за город с девушкой, ну, вернее, с существом женского пола. Что, кто-то так ее назвал? – удивился он. Ну что ж, всякий, кто посмеет, может пойти и…

Когда он подрулил к дому в Пимлико, девушка, или существо женского пола, выскочила на тротуар с такой стремительностью, что стало ясно – она заприметила его заранее. Ричард не мог ее ни с кем перепутать, но будь он человеком более галантным, он сделал бы вид, что в первый момент с трудом ее признал. Впрочем, даже он не мог не отметить, что она выглядит словно бы свежей копией с самой себя – помолодевшей и даже расцветшей. Щеки ее заливал нежный румянец, которого, он мог почти с полной уверенностью сказать, раньше там не было. Человек более тщеславный как минимум поразмыслил бы, не он ли тому причиной. Ричарду это даже в голову не пришло. Он стремительно вылез из машины и улыбнулся Анне.

– Как ты замечательно выглядишь, – проговорил он.

– Ты научишь меня говорить по-английски? – спросила она, целуя его.

– Да, если хочешь, только, конечно, это потребует времени.

– Это тебе. – Она подала ему небрежно сляпанный сверток из простой бумаги.

– Спасибо. Все зависит от того, насколько хорошо ты хочешь выучить английский, – сказал он, развертывая бумагу, доставая и расправляя замечательный сине-красный носовой платок.

– Ну, я знаю, что никогда не научусь говорить так же красиво, как ты по-русски.

– Мои любимые цвета. Как ты узнала?

– Догадалась. – Анна улыбнулась и кивнула головой.

– Боюсь, я тебе ничего не принес, любовь моя.

– Не страшно, это не имеет значения.

– Сколько, ты сказала, тебе лет?

– Я не говорила, но все равно спасибо.

– Что, хотел бы я знать, они себе думают? – проговорил чей-то голос по-английски. – Стоят, понимаешь, поперек тротуара и лопочут на своем дурацком языке, прямо как у себя дома. Что еще за язык-то, польский, венгерский? – Голос по-прежнему был слышен, поскольку его обладатель, патлатый господин средних лет, одетый как юнец на каникулах, продвигался вперед крайне неспешно. – Не тот, так другой, мне лично без разницы, а вам?

– Они, однако, тратят деньги в наших магазинах, – заметил его спутник, помоложе и покоротковолосее.

– Сразу видно, у этого парня костюм ненашенского производства.

– Извиняюсь, извиняюсь, английский друг, – окликнул Ричард, протягивая к нему руку – Где у вас есть парламент, премьер-министр и мистер спикер?

– Далековато отсюда будет, приятель, – ответил прохожий постарше, даже не пытаясь говорить медленнее или отчетливее. – Я бы на твоем месте взял такси. Или еще можно на автобусе. Понимаешь? Автобус?

– Еще Быг-Бен и Давунинг-стрыт?

– Стой где стоишь, автобус придет через минуту. Знаешь, что это такое – минута?

– Английский друг! – возгласил Ричард, кидаясь к нему с распростертыми объятьями. – Большой тебе спасибо от русский друг!

– Я и вообразить себе не могла, что ты способен на такие выходки, – сказала Анна, когда пространство перед ними внезапно очистилось. – В Москве бы это, может, меня не так удивило.

– Только не надо мне грузить всякую гиль про милых неотесанных сельских жителей, – рявкнул он. – Не забывай, я и сам из них.

– Ричард, откуда в тебе это?

– Да на меня впервые такое нашло. Ну, во всяком случае, впервые за долгое время. Наверное, это от отца. Он вечно вгонял нас с сестрой в краску, притворяясь пьяным или глухонемым. Однажды чуть не дошло до драки, когда он надумал изображать пьяного американца перед настоящим американцем. Акцент у него плохо получался. Как и у всех людей его поколения.

– А чем твой отец занимался? – Анна уселась на переднее сиденье «ТБД» и сноровисто пристегивала ремень безопасности. – Он еще жив?

– Нет, умер восемь лет назад, – ответил Ричард, поглядев на нее пристально, но без всякого удивления. – Что делал? Ну, продавал щетки, вернее, помогал их продавать.

– Зубные щетки?

– По большей части нет. В основном щетки, какие используют на производстве. Довольно скучно.

– Это он подбил тебя учить русский?

– Ну да, скажешь тоже. Просто еще в школе я как-то прочитал рассказ Чехова, по-английски, разумеется. Теперь даже не могу вспомнить, какой именно. Папа и до того считал меня ребенком со странностями, а тут и вовсе пришел к выводу, что я человек конченый.

Ричард надеялся, что, поведав все это, но не больше, он растормошит Анну и она заговорит о своей семье, может даже о своем брате, но надежда не оправдалась. Надо сказать, она и вообще мало говорила о своей жизни, все больше о разных местах в Москве, о московском транспорте, московских магазинах, – и это давало ему повод достаточно часто смотреть на нее. Собственно, иногда лучше бы ему было смотреть, что творится на дороге, – водитель цементовоза излил на них бурный поток забористого лондонского субстандарта, о котором Анна раньше знала только понаслышке.

Солнце все еще светило, когда они одолели тягомотину заторов, задержек и пробок на трассе. Как же без этого. Ричард, собственно, даже радовался этому, потому что досада помогала ему не бередить саднящий факт – что сидящая с ним рядом привлекательная, желанная девушка является в то же время непоправимо бездарным поэтом. Как бы там ни было, какая-то неизвестная сила старательно следила, чтобы все неприятности оставались на расстоянии, – так бывает с налогами, которых еще не потребовали, но обязательно потребуют, так же, наверное, бывает с нечистой совестью. Возможно, в его голове действительно шел процесс низведения ее поэзии до уровня – как там Пэт выразилась? – хобби. Однако о непосредственном разговоре на эту тему ему было даже страшно подумать.

Очень, очень нескоро они свернули с трассы на дорогу, которая вилась прямо посреди полей, а не на порядочном расстоянии от них. Анна перестала объяснять ему, что в Москве уличным воришкам уже нечем поживиться у прохожих, кроме надетых на них обносков, таких же, как обноски, надетые на всех остальных, и стала озираться по сторонам.

– Видимо, в такой маленькой стране волей-неволей приходится пускать в дело каждый клочок земли, – проговорила она сочувственно. – Впрочем, я думаю, все гости из России что-нибудь такое говорят и тебе уже надоело. Ничего, что я не оригинальна, а?

– Разве ты не оригинальна? Мне казалось, еще как. – Ричард начал говорить без тени иронии, но быстро сменил интонацию. – Да. Хотя, впрочем, ты знаешь, не так уж много я вижу гостей из России.

– Разве? Мне казалось, ты каких только русских не знаешь в Лондоне.

– В общем, немногих. Я на пушечный выстрел не приближаюсь ко всяким официальным лицам и их окружению, вот к посольству например…

– И правильно делаешь – они либо стукачи, либо зануды.

– Те, с кем я общаюсь, все, в общем, из одной категории – старики, которые осели здесь. Ну и, конечно, их дети, хотя иногда…

– Ты имеешь в виду эти несчастные полутрупы у госпожи Бенды и им подобных. Я все думаю о них, и всякий раз, как думаю дольше двух секунд, мне хочется повеситься. Я и других таких же видела. Наверное, профессор Леон с Хампарцумяном и эти их две старушки тоже из той же категории, просто их я лучше знаю. Все они – как персонажи из сказок; обреченные стареть и умирать, а внутри оставаться прежними, с теми же идеями, мыслями и воспоминаниями, как в тот день, когда они попали из настоящей жизни в заколдованный сад. Ричард, ну ведь ты наверняка знаешь и других русских, другого поколения.